Впервые Скуратов вслух заговорил о деле «Мабетекс» именно в Совете Федерации. Упомянул о нем, пообещав бороться с коррупцией в высших эшелонах власти.
А вот еще один эпизод.
Однажды Борис Немцов все-таки попросил Ельцина вступиться за Собчака. Анатолий Александрович, сказал Немцов, может умереть в результате этой травли, со здоровьем у него совсем плохо. Только тогда Б. Н. снял трубку, позвонил Скуратову и произнес всего одну фразу: «Прекратите травить Собчака». Об этом сам Немцов позднее рассказал в своей книге.
Но и после этого был выдан ордер на арест. Спас Анатолия Собчака Владимир Путин: он вывез его за границу, буквально вырвав с больничной койки. Если бы Путин этого не сделал, на следующее утро Собчак был бы арестован.
Итак, после первого голосования в Совете Федерации глава администрации Николай Бордюжа рассказал Ельцину о самом неприятном: о скандальной пленке, на которой запечатлен Скуратов.
В следующей встрече, которая проходила в Центральной клинической больнице (ЦКБ), принимали участие трое (кроме Ельцина): Скуратов, премьер-министр Примаков и глава ФСБ Путин. Скуратов вел себя снова очень подавленно, просил сохранить за ним его пост, обещал «полное взаимодействие». Тогда Ельцин твердо сказал: «Я с вами работать не буду!» (Так Б. Н. пересказывает этот эпизод в своей книге.) Примаков также попросил прокурора уйти в отставку. Путин, как глава ФСБ, сухо доложил результаты официальной экспертизы: голос на пленке принадлежит Скуратову, пленка подлинная, не фальсификация. Ельцин протянул Скуратову ручку, бумагу и сказал: «Пишите заявление!» Скуратов написал второй вариант своего заявления об отставке. В Совет Федерации было отправлено новое представление президента на увольнение генпрокурора. Но сам Скуратов неожиданно пришел на заседание и попросил его отставку не принимать. За отставку генпрокурора проголосовали меньшинство сенаторов. Кремль проиграл и второй раунд.
— Вроде бы Евгений Максимович Примаков был за отставку Скуратова, — вспоминает дочь Ельцина Татьяна. — Но я прекрасно помню, как во время одного нашего с ним разговора он вдруг мне сказал: Таня, да что вы так упрямитесь с этим Скуратовым? Остался бы работать, был бы у нас на крючке. Я была поражена этой логикой.
Кризис разрастался.
После второго голосования в Совете Федерации Александр Волошин, который в этот момент возглавил администрацию президента, предложил вариант компромисса. Те, кто поддерживает Скуратова, прекращают ему помогать и гарантируют, что он подаст в отставку. При этом кандидатура нового генерального прокурора должна быть одобрена обеими конфликтующими сторонами — Советом Федерации и администрацией президента. Такой устраивающей всех кандидатурой стал бывший прокурор Москвы Геннадий Пономарев, который в этот момент возглавлял правовое управление правительства столицы.
Казалось, кризис преодолен. Появились надежды, что кандидатура нового генпрокурора успокоит страсти, удовлетворит всех, в том числе губернаторов.
Однако внезапно со стороны «менатеповцев» появились новые условия. Президент должен подписать письмо о внесении кандидатуры Пономарева до голосования по Скуратову. Только в этом случае они гарантируют отставку генпрокурора.
Ельцин, которому новый глава администрации Александр Волошин рассказал о сложившейся ситуации (их встреча состоялась в резиденции «Горки-9»), распорядился прекратить любые переговоры с представителями Скуратова.
По делу «Мабетекс» (о нем, напомню, Скуратов впервые заявил в Совете Федерации во время первого голосования о своей отставке) было возбуждено уголовное дело уже против самого генпрокурора[33]. В связи с возбуждением этого уголовного дела президент подписал указ о временном отстранении Скуратова от должности генпрокурора. Место исполняющего обязанности генпрокурора занял Юрий Чайка.
Скуратов активно участвовал в дискредитации Ельцина и его семьи летом 1999 года и даже поучаствовал в президентской гонке 2000 года, набрав 0,43 процента голосов, но, в общем, о нем постепенно начали забывать. Ничего другого, кроме пресловутого дела «Мабетекс», он предъявить не мог.
— Так что же с делом «Мабетекс»? — спрашиваю у Валентина Юмашева.
— Это было просто формой самозащиты. Скуратов пытался представить всё таким образом, что видеокассета сфальсифицирована с целью прекратить расследование дела о семье Ельцина. На самом деле, никакого расследования он не вел. Настоящее расследование происходило уже после его отставки. Таню и Лену вызывали для допроса в прокуратуру. Протоколы допросов существуют, они все в деле.
— И что же выяснилось? К чему в итоге пришли следователи?
— Прокуратура долго выясняла, как, откуда, когда появились злополучные кредитные карточки (с них было снято в общей сложности 70 тысяч долларов за три года). В итоге выяснилось, что деньги были сняты с личного счета, с гонорара Бориса Николаевича за его мемуары, а не с какого-либо другого счета. Дело было расследовано и закрыто.
В истории со Скуратовым есть два факта, которые трудно опровергнуть: первый — сама кассета, второй — участие в переговорах с Кремлем представителей группы «Менатеп». Первый факт отсылает нас к личной истории самого бывшего генпрокурора, истории грустной, а может быть, трагикомичной, не знаю, но в любом случае — далеко не героической. Второй указывает на то, что именно тогда, весной 1999 года, началась мощнейшая политическая интрига, целью которой было отстранение президента Ельцина от власти еще до выборов 2000 года.
Трудно понять, даже по самым «близким» и достоверным источникам, как Ельцин в то время реагировал на эти острые, болезненные для него ситуации. Он, прежде часто выступавший с телеобращениями и телеинтервью, стал мало появляться на экранах. Ему очень не хотелось показывать свою немощь, акцентировать внимание на физической форме, он продолжал упрямо верить в то, что послеоперационный этап пройдет и все само собой наладится. Тяжело было и реагировать на безумные или голословные обвинения по своему адресу и адресу семьи. Предпочитал отвечать молчанием. Принимая острейшие решения и понимая всю степень своей ответственности за них, стал реже прибегать к испытанному средству — обращениям к народу. Обратился только в самом конце второго срока, когда время показало, что он все-таки был прав…
Практически все, кто так или иначе объясняли позднее отставку Примакова, исходили из следующего: это был ответ президента на кризис. Ельцин решил усилить свои позиции. Он якобы боролся за власть.
Однако вернемся чуть назад: если бы Ельцину были нужны гарантии своего спокойного пребывания в Кремле до 2000 года — он должен был просто ухватиться за тот вариант политического соглашения, который ему предлагал Примаков. Больше того, закреплению, фиксированию, «подмораживанию» политической ситуации служили основные усилия Евгения Максимовича. Небольшие жертвы, маленькие уступки, компромиссы — вот и все, что он пока предлагал в качестве нового курса.
Но именно это и не устраивало президента Ельцина. Его не устраивал этот новый политический климат. И его не устраивало, что в этом новом климате у России будет уже другая судьба, изменится сама концепция развития страны.
Отставка Примакова накануне импичмента, назначение новых премьеров (после череды отставок 1998 года) — были очень драматической страницей нашей истории. И это помнят все. События взрывали «новую стабильность». Они будоражили общество, открывая перед ним новые и далеко не ясные перспективы. Со всей определенностью эти шаги говорили: не время успокаиваться. Не время «засыпать» под убаюкивающие речи и вялотекущие прогнозы роста экономики.
Ельцин продолжал выполнять свой план. Он не боялся политических рисков, импичмента, жестокой борьбы, шока, смятения, нового кризиса. Для него существовала цель, и он шел к ней, несмотря на временные остановки.
Дом недостроен. «Объект» не сдан. Предстояло самое трудное — последний рывок. Как строитель, он знал, что это такое.
События между тем начали развиваться еще стремительнее.
9 апреля 1999 года Ельцин сделал публичное заявление:
— Не верьте слухам о том, что я хочу Примакова снять, правительство распустить и так далее. Все это домыслы и слухи. Такого нет и не предвидится. Я считаю, что на сегодняшней стадии, на таком этапе Примаков полезен, а дальше будет видно. Другое дело, что надо укреплять правительство. Этот вопрос стоит.
Примаков через несколько часов обиженно ответил, выступив по телевидению:
— Пользуясь случаем, хочу еще раз заявить особенно тем, кто занимается этой антиправительственной возней: успокойтесь, у меня нет никаких амбиций или желания участвовать в президентских выборах, и я не вцепился и не держусь за кресло премьер-министра, тем более когда установлены временные рамки моей работы: сегодня я полезен, а завтра посмотрим…
Это была их первая публичная «перестрелка». В воздухе запахло грозой.
Следующий шаг Ельцина — назначение Сергея Степашина, министра МВД, первым вице-премьером. Степашин, кстати, был единственным человеком в правительстве, который обращался к Примакову на «ты». Между ними были прекрасные отношения.
Это случилось 27 апреля. Еще через несколько дней, на заседании «комитета по встрече 2000 года», Ельцин внезапно остановился и, насупив брови, сказал:
— Неправильно сели. Степашин — первый зам. Пересядьте, Сергей Вадимович.
12 мая, когда Примаков пришел в Кремль с очередным докладом, Ельцин сказал ему слова, которых тот давно ждал: «Вы выполнили свою роль. Теперь, очевидно, нужно будет вам уйти в отставку. Облегчите мне эту задачу, напишите заявление об уходе с указанием любой причины».
Он не хотел с ним ссориться. Был благодарен Примакову, переживал, испытывал перед ним острое чувство неловкости. Он убирал не лично Примакова, к которому относился с большим уважением, он просто осуществлял свой план.
План Ельцина.
Но Примакову эти резоны были неинтересны. Он ни о чем не спросил президента. Ему все было ясно: его «свалили» недоброжелатели, интриганы: Волошин, Березовский, Дьяченко, Юмашев. «Примаков, — пишет Леонид Млечин, — в эти недели чувствовал себя очень плохо, страдал от тяжелого радикулита, нуждался в операции. Но присутствия духа не потерял…»
Напряженно, хмуро Примаков сказал:
«Нет, я этого не сделаю. Облегчать никому ничего не хочу. У вас есть все конституционные полномочия подписать соответствующий указ. Но я хотел бы сказать, Борис Николаевич, что вы совершаете большую ошибку. Дело не во мне, а в кабинете министров, который работает хорошо, страна вышла из кризиса. Люди верят в правительство и его политику. Сменить кабинет — это ошибка».
Ельцин не хотел отпускать Примакова на этой тяжелой ноте. Зачем-то опросил, есть ли у Примакова машина, на чем он сможет доехать домой. Примаков хмуро ответил: на такси.
Ельцин почувствовал себя плохо, нажал на кнопку, вошли врачи.
Когда президенту стало лучше и медики ушли, он встал, обнял Примакова и сказал: давайте останемся друзьями. Так описал эту ситуацию сам Евгений Максимович. Очевидно, что каждой деталью он старается подчеркнуть: как Ельцин был неправ.
Сам Ельцин вспоминает эту отставку несколько по-другому: «Еще раз посмотрел на Евгения Максимовича. Жаль. Ужасно жаль. Это была самая достойная отставка из всех, которые я видел. Самая мужественная».
Примаков испытывал смешанные чувства — обиды, горечи, а с другой стороны — чувство освобождения. По крайней мере, так он скажет позднее.
Однако «чувство освобождения» не освободило Примакова от желания борьбы, от желания доказать свое превосходство.
Коммунистическая фракция в Госдуме, предвидевшая такой поворот событий, торопила процедуру импичмента, конституционного отстранения президента от власти.
До нее оставались считаные дни. Ельцин принял неожиданное решение — уволить Примакова не после голосования, а до него.