Сам Ельцин до последней секунды не верил, что его выпустят в прямой эфир, дадут сказать. Он ждал препон и на этот раз, внутренне готовился к ним. Как всегда, пообещают одно, сделают другое. Перенесут трансляцию, вырежут самые острые места. Или просто отменят под каким-то предлогом. Однако на этот раз его выступление прозвучало…
Буквально сразу после заявления Ельцина по Центральному телевидению начинается бурная ответная реакция. С резким осуждением позиции Б. Н. выступают депутаты-коммунисты, некоторые руководители союзных республик (в частности, Назарбаев и Кравчук), центральные газеты, официальные комментаторы ЦТ, наконец, начинается раскол и в самом Верховном Совете РСФСР. Депутат Светлана Горячева 21 февраля выступает с заявлением, которое подписали все руководители российского парламента (так называемая «шестерка» замов), за исключением Ельцина и его первого заместителя Хасбулатова. В заявлении говорилось о политических «махинациях» Ельцина, о сведении счетов со своими оппонентами, о недопустимости конфронтации с Центром, то есть с Кремлем, о пренебрежении конституцией и пр. По инициативе Горячевой созывается внеочередной съезд народных депутатов РСФСР.
26 февраля, находясь в Минске, отвечает Ельцину и сам Горбачев.
Как всегда, его речь уклончива по форме. Он говорит о тех, кто отказывается от законных методов борьбы, действует вразрез с интересами населения, в обход своего парламента, говорит о демократах, которые составляют «правый фланг». Основная масса людей, говорит Горбачев, не ходит на митинги, они поддерживают «социалистический выбор», и они за КПСС. Но есть те, кто разрушает единство страны.
Казалось бы, это — объявление войны. Но кое-что в этой речи дает возможность усомниться в решимости Горбачева идти до конца. Он не называет Ельцина, не говорит о его действиях конкретно.
В личном же разговоре со своим помощником В. Игнатенко Михаил Сергеевич высказывается куда более откровенно:
«Песенка Бориса Николаевича спета, он заметался, боится спроса за то; что сделал или не сделал с Россией». Горбачев проводит одно совещание за другим, требуя от своих помощников «перейти в атаку». И, наконец, самое главное: «Мы обязаны выиграть российский съезд»[13].
Российский съезд открывается 28 марта.
В этот день впервые за долгое время в столицу были введены войска. На улицах рядами стоят солдаты. Быстрым шагом передвигается ОМОН в боевой экипировке. Наблюдатели насчитали на улицах десятки бронемашин и большое количество военных грузовиков. Ельцин едет на съезд, внимательно вглядываясь в этот военизированный пейзаж. Трудно поверить, что центр Москвы находится почти на осадном положении. Но это так.
Московская милиция приказом МВД выведена в эти дни из подчинения Моссовету. С 24 апреля по 15 марта в Москве запрещены все митинги. По предложению одного из депутатов съезд отказался начать свою работу. В знак протеста. «Мы находимся под арестом», — сказал один из собравшихся. Внимание корреспондентов привлекают ярко-красное водометы — таких машин москвичи еще не видели. Сценарий развития событий очевиден: съезд отстраняет от власти Ельцина, солдаты рассекают толпу, если же часть самых недовольных прорвется — в дело пойдут водометы и ОМОН.
Вот что пишет американский исследователь жизни Ельцина Леон Арон: «Московские интеллектуалы советовали Ельцину не настраивать против себя режим. Надо лечь на дно, переждать самое плохое время, затаиться, спасти то, что еще можно спасти, свести потери к минимуму. Мэр Москвы Гавриил Попов предложил “организованное отступление демократических сил”. Вместо этого Ельцин сделал то, что он всегда делал — и будет делать — в тяжелых кризисных ситуациях. Уверенный в своей способности услышать Россию, он обратился напрямую к народу, через покачивающих головами… профессиональных политиков. Он следовал своей любимой русской пословице, своему политическому девизу: “Клин клином вышибают” — “Когда нападают — нападай!”. Несколькими месяцами раньше Ельцин сказал одному журналисту, что всегда говорил детям и внукам: если на улице кто-то затевает с тобой драку и хочет тебя ударить — ударь его первым, хотя бы на секунду раньше!»
Безусловно, характер Ельцина, его неспособность выжидать, внутренняя потребность всегда «обострять», накалять ситуацию, и без того накаленную до предела, — очень серьезный политический фактор 1991 года. Но вдумаемся — а, собственно говоря, о каком ответном нападении с его стороны идет речь? Чем может ответить Ельцин на удар?
Единственное ельцинское оружие того времени — его публичные заявления, декларации, обращения, открытые письма, встречи с людьми и выступления перед депутатами. Всё. Больше ничего нет. Единственный раз, когда ему разрешили выступить по Центральному телевидению, — это как раз тот самый день, 19 февраля. Центральные газеты практически не печатают его документы и интервью.
9 марта, за две с половиной недели до открытия съезда, он выступает в Доме кино. Вот что он там говорит:
«Нас обвиняют в развале Союза. Кто развалил Союз, кто оттолкнул семь республик? Демократы? Российский парламент? Его руководство? Российское правительство? Семь республик из Союза вытолкнул президент своей политикой. Нам не нужен Союз в таком виде, в котором существует сейчас. Нам не нужен такой Центр — огромный, бюрократический. Нам не нужны министерства, нам не нужна вся эта бюрократическая крупная машина, которая жестко все диктует сверху вниз уже 70 с лишним лет. Мы должны от этого избавиться». Эту речь тогда никто не прочитал, а услышали — лишь несколько сот активистов «Демократической России».
А в руках у Горбачева, президента СССР, у ЦК КПСС, у власти в целом — необъятные ресурсы. И отнюдь не только армия и милиция (хотя и они тоже). Это — прежде всего сильнейшая в мире система государственного управления, «вертикаль власти», бесперебойно работающая от Москвы до Камчатки, советские, партийные, комсомольские органы, пресса, телевидение, радио, но самое главное — советский уклад жизни, привычка жить в государстве, спокойном и медленном, уверенном в себе. Привычка, которая формировалась из поколения в поколение, из эпохи в эпоху, год за годом, неискоренимая, как сама русская ментальность, основанная на глубоком преклонении перед силой власти и властью силы.
У Ельцина, разумеется, нет такой поддержки. Но у него есть поддержка совершенно иная, которой нет у Горбачева, — поддержка улицы, поддержка неструктурированная, неоформленная, неясная, как какая-нибудь космическая пульсация, как дыхание циклонов в Мировом океане. Но от того гораздо более страшная для власти.
Каждый его новый ход в игре ломает позицию соперника. И вовсе не потому, что он чем-то угрожает. Нет. Ельцин не призывает к массовому неповиновению, не провоцирует беспорядки, ничего подобного, просто «играет» он по-другому, по новым правилам.
24 февраля, 10 марта и 28 марта по российским городам прошли гигантские демонстрации. В Москве на улицы вышли до полумиллиона человек. Это была реакция на попытку эскалации насилия, реакция на Вильнюс, Тбилиси и Баку.
В такой обстановке вводить на улицы войска, закрывать оппозиционные газеты, запрещать заседания российского съезда, продолжать подавлять независимость республик — было уже невозможно.
…Когда говорят о 1991-м, то вспоминают всегда август и декабрь, ГКЧП и Беловежскую Пущу. Но ключевые месяцы этого года — январь — март. Именно в январе — марте 1991 года, задолго до путча, Ельцин переиграл своих противников. Именно тогда он сумел остановить страну от сползания событий в то русло, где ее ждали кровавые столкновения на улицах, чрезвычайное положение и в конечном итоге власть военных. Безусловно, сыграло роль и то, что сам Горбачев всегда был противником любых силовых действий, но при этом раз за разом шел за ситуацией, действовал по воле обстоятельств, не в состоянии был выбрать собственный сценарий.
Однако вернемся к событиям внеочередного Третьего съезда народных депутатов РСФСР, начавшегося 28 марта. Депутаты, возмущенные вводом войск в Москву, покинули зал заседаний и потребовали от союзного правительства «прекратить провокации».
На следующий день войска были выведены..
Но вся борьба на съезде была еще впереди. Депутаты-коммунисты, а они составляли не менее половины голосов, готовились дать бой демократическому председателю.
Голоса «за» и «против» Ельцина разделились примерно половина на половину. Ельцин напряженно следил за ходом дебатов. Это было море людских голов. Почти тысяча депутатов, многие из которых, не в силах сдержать свои эмоции, выкрикивали с мест, вскакивали, махали руками, призывая к тишине, бродили по залу, пытаясь договориться о солидарном голосовании… Эта картинка — бушующий российский съезд, беспрерывные голосования, дебаты, срывающиеся на крик и прямые оскорбления, — станет для него своеобразным дежавю, бесконечно повторяющимся испытанием воли, кошмарным сном, который будет преследовать его снова и снова. Но именно в эти дни, в конце марта 1991 года, он с облегчением понял, что самое худшее — войска на улицах, ОМОН, разгон демонстраций и запрещение митингов — уже позади. Возможно, именно тогда Б. Н. сформулировал для себя: любая демократическая процедура значительно лучше иной, недемократической.
…Неожиданно для всех высказался на съезде депутат А. Руцкой из фракции «Коммунисты России». Полковник, летчик, воевавший в Афганистане, красивый мужчина с пышными усами, который вскоре станет первым и последним российским вице-президентом, он выступил на съезде с резкой критикой своих коллег и заявил, что считает невозможным переизбирать председателя, который пользуется таким широким народным доверием.
Это выступление наряду с другими факторами оказало на съезд определенное влияние. Но самое главное — стратегически повторился сценарий 1990 года. Слишком жесткое давление Центра на российский парламент сыграло с ним, Центром, злую шутку. Сила противодействия оказалась гораздо сильнее, чем ожидалось в Кремле.
Предложение об учреждении в России института президентства было поддержано депутатами. Делается еще один шаг к российской самостоятельности, к ограничению полномочий Горбачева. В этом вопросе депутаты съезда явно поддерживали Б. Н., а колеблющиеся легко вставали на его сторону.
Выборы президента России — последняя возможность для Горбачева остановить восхождение Ельцина к вершинам власти. Возможность призрачная, слабая — уж слишком сильна популярность Б. Н., слишком много общественных ожиданий, людских надежд и эмоций аккумулировал он. Но законы политической схватки не позволяют уступить конкуренту без боя.
Соперниками Б. Н. становятся сразу пять кандидатов. Кто же они?
Впервые появившийся на политической сцене Жириновский, который пытается размешать в одном растворе антикоммунизм, имперскую идею и махровый национализм; отставной генерал Макашов, зомбированный идеей всемирного сионистского заговора; профсоюзный лидер Аман Тулеев, призывающий к возвращению советской распределительной системы; два горбачевских соратника: бывший премьер союзного правительства Николай Рыжков и бывший министр МВД СССР Бакатин.
Б. Н. отказывается принимать участие в «карикатурных» (по его мнению) теледебатах, главная цель которых — снизить его рейтинг, выставить в смешном свете, уравнять с другими кандидатами. Ельцин сознательно идет на это решение. Спорить с Жириновским и Макашовым для него — задача бессмысленная.
Он выбирает другой путь борьбы за голоса, путь привычный, проверенный: поездки по стране.
Бывший телохранитель Ельцина Коржаков вспоминает, что во время одной из таких встреч толпа буквально сдавила Ельцина. Становилось трудно дышать, толпа теснила, еще чуть-чуть — и всенародная любовь к новому лидеру закончилась бы нешуточной драмой. Усилиями охраны и милиции людей удалось остановить.
Ельцин побывал в Туле, Воронеже, Челябинске, Ленинграде, где выступил на крупнейшем Кировском машиностроительном заводе и повторил свой призыв об отставке Горбачева. Манифестации в его поддержку прокатились по всем крупным российским городам. Люди скандировали «Ельцин! Ельцин!», кричали: «Горбачева в отставку!» — и несли вырезанные из газет портреты Ельцина.
Политическая борьба, выплеснувшаяся на улицу, постепенно становится в СССР привычным делом. В Москве и Ленинграде идут огромные, невиданные по масштабам манифестации. Количество демонстрантов порой доходило и до полумиллиона. Столкновения милиции с толпой митингующих были, казалось бы, неизбежны. По мировому опыту подобных событий давно уже могли возникнуть баррикады, пролиться кровь, начаться беспорядки. Но в Центральной России пока обходилось без этого.
Почему?
В столицах власти вели себя крайне осторожно. Здесь любой подобный инцидент мог привести к тяжелейшим последствиям, к полной дестабилизации обстановки. Действия милиции и степень ее агрессии всегда зависят от приказа сверху. Было очевидно, что прямых столкновений с манифестантами в Центре власти боятся. Что они не хотят этого.
ОМОН в полной боевой выкладке — с пластиковыми щитами, дубинками, спецсредствами (москвичи впервые увидели эти новые полицейские ноу-хау, заимствованные на Западе) — контролировал маршруты шествий, «чистил» близлежащие дворы и переулки, «не пущал» туда, куда толпе идти не следовало, рассекал, слегка запугивал, — но никогда не бил и уж тем более не стрелял.
Интеллигентно вела себя и толпа. Для демократически настроенной публики, которая в основном состояла из советского «среднего класса», людей образованных и, как ни странно, вполне законопослушных, Горбачев лично вовсе не был врагом. Он по-прежнему воспринимался ими как фигура неоднозначная, противоречивая, запутавшаяся, но — не более того. От него требовали, с ним на языке митингов и плакатов пытались говорить жестко, настойчиво, но подлинной ярости в этих уличных акциях никогда не было. Наоборот, в этой толпе царили и радость, и порой почти счастье — оттого, что «и у нас», в СССР, наконец, можно открыто митинговать, выражать свое мнение, «не бояться». Это была весна новой советской свободы, гражданской смелости, демократический праздник, светлый по эмоциям.
Вместе с демонстрантами шли известные всей стране люди — депутаты, артисты, писатели, журналисты — и их присутствие предохраняло московские и ленинградские митинги от страшных последствий.
Но и для самого Горбачева эти люди (массы людей), которые открыто протестовали против власти КПСС и против его политики, тоже, как ни странно, не были врагами. Они демонстрировали «ястребам» в его окружении, что воевать с этим народом — опасно. Или несвоевременно, по крайней мере…
Другое дело — республики СССР. Здесь все иначе. Кровавые события в Тбилиси, Вильнюсе, Риге, Баку показали, что сценарий политической борьбы может быть написан и как самый жестокий триллер.
Десятки жертв, кровавые следы на утренней площади после ночных столкновений, ужас, ярость и неисчислимые «раны» или «язвы», сразу открывшиеся на огромном рыхлом теле СССР.
Для вильнюсской, тбилисской, бакинской толпы Кремль (с Горбачевым или без него) был цитаделью, которая противостояла национальной свободе. Эта цитадель поддерживала силой оружия местную партийную верхушку. А последняя конечно же, по мнению толпы, должна была быть свергнута и наказана в результате «справедливого» народного бунта. У тамошних митингов и эмоции, и логика были совсем другими. Для Кремля, для Горбачева, для Москвы, как центра империи, — эта толпа, пусть даже не столь многочисленная, представляла страшную угрозу и опасность. И ее не жалко было бить саперными лопатками по голове, давить десантниками, спецназом и «ОМОНом. Что можно было переступить на периферии, то непозволительно было в метрополии.
В эти февральские и мартовские дни в поддержку кандидата в президенты России Бориса Николаевича Ельцина собрано три миллиона подписей. Но это — лишь сухая цифра. Было много «говорящих» подробностей, в том числе и трогательных: так, например, чета пожилых людей пришла к охране Верховного Совета и попросила передать Борису Николаевичу банку домашнего варенья и банку соленых огурцов.
«Уж очень его обижают», — сказала на прощание пенсионерка солдату, стоявшему в охранении российского Белого дома.
В будущем «музее Ельцина» эту банку с вареньем (как и банку с солеными огурцами, если бы они сохранились) я бы поставил на самое видное место. Это — потрясающий символ его притягательности, символ ельцинского мифа образца 1991 года. Мифа о народном заступнике. О представителе простых людей, внезапно беднеющих в результате горбачевской перестройки. Беднеющих и в январе, после «павловского» обмена денежных купюр (антиинфляционная мера, которая была проведена невиданно жестко, по-военному, и которая отняла у населения бóльшую часть накоплений, спрятанных «в подушках»), и после мартовского повышения цен в три раза, как бы вторым залпом ударившего по кошелькам, по сбережениям, по «пустым деньгам», количество которых надо было немедленно сокращать. Главное ельцинское оружие, которое позволяет ему в этом году выигрывать одну политическую битву за другой, — поддержка этих людей, которые становятся все беднее даже не с каждым годом, а с каждым месяцем.
Но вот что важно: несмотря на то, что уже через несколько лет этот образ сменится в народном сознании на прямо противоположный — сам Б. Н., также навсегда, до самого конца своей жизни, останется внутри этой системы координат. Он всегда будет упрямо верить в то, что всё, что он делает, — он делает именно для «простых людей», для их грядущего благосостояния и счастья.