На десятый день работы съезда Ельцин в своем выступлении использовал термин «ползучий переворот». Это было уже серьезно. Воспоминания о том, как Ельцин расправился с предыдущим переворотом, причем далеко не «ползучим», были еще очень свежи.
Вот как он определил истинные, по его мнению, цели этого съезда:
«Первое. Здесь, на Седьмом съезде, создать невыносимые условия для работы правительства и президента, практически деморализовать их.
Второе. Любой ценой внести в Конституцию поправки, которые наделяют Верховный Совет, ставший оплотом консервативных сил и реакции, огромными полномочиями и правами.
Третье. Заблокировать реформу, разрушить все позитивные процессы, не дать стабилизировать ситуацию.
Четвертое. Провести в апреле 1993 года Восьмой съезд народных депутатов, расправиться на нем и с правительством, и с президентом, и с реформами, и с демократией…
Виню себя за то, что ради достижения политического согласия неоднократно шел на политические уступки… С таким съездом работать стало невозможно».
«Последнюю фразу, — пишут помощники, — он произнес с таким мрачным видом, что депутаты буквально оцепенели».
«Я не питал иллюзий, — говорил Ельцин в этой речи, — но все-таки надеялся, что в ходе работы съезда депутаты, с мест особенно, разумно отнесутся к моим предложениям и проявят здравый смысл.
Стены этого зала покраснели от бесконечных оскорблений, площадной брани в адрес конкретных людей, от злости, грубости и развязности, от грязи, которая переполняет съезд, от болезненных амбиций несостоявшихся политиков, их драки — позор на весь мир… Конституция или то, что с нею стало, превращает ВС, его руководство и Председателя в единовластных правителей России, они встают над всеми органами исполнительной власти и по-прежнему не отвечают ни за что».
Так с ними Ельцин еще не говорил.
Подождав, пока оцепенение достигнет высшей точки, он сказал главное:
«Считаю необходимым обратиться непосредственно к гражданам России, ко всем избирателям. Вижу выход из глубочайшего кризиса власти в одном — во всенародном референдуме. Я не призываю распустить съезд, а прошу граждан России определиться, с кем вы».
«Требование о проведении всенародного референдума депутаты выслушали в гробовой тишине, — пишут помощники Ельцина. — То, чего они так опасались, становилось реальностью. Драматизм ситуации усугублялся тем, что в этот день была организована прямая трансляция выступления Президента по двум основным телевизионным каналам. Подготовка к режиму прямой трансляции из зала Съезда держалась в глубоком секрете — (об этом знали лишь В. Брагин, О. Попцов — руководители ТВ и В. Костиков, пресс-секретарь президента).
Выступление Ельцина в режиме прямой трансляции было фактически обращено через головы депутатов прямо к гражданам страны… Когда Р. Хасбулатов догадался, что идет прямая трансляций выступления Ельцина, он побледнел как полотно, но ничего изменить уже не мог».
Ельцин предложил депутатам, которые поддерживают президента, покинуть зал и перейти в соседнюю Грановитую палату (дело происходит, напомню, в Большом Кремлевском дворце).
Но демонстрации силы не получилось (да и какой силы? Ельцина в тот момент поддерживают единицы «избранников», многие еще не определились), не получилось резкого и эффектного неожиданного хода. Основная масса депутатов, пошумев, осталась сидеть в зале.
Кстати, именно в ходе Седьмого съезда Ельцин пришел к очень важному, знаковому для себя решению — принял отставку Геннадия Бурбулиса, государственного секретаря и первого вице-премьера, человека, который сыграл огромную роль в создании первого ельцинского правительства и во многом повлиял на стратегию первых шагов новой российской власти.
Вот как описывает эти события Вячеслав Недошивин, пресс-секретарь Бурбулиса в те годы:
«Г. Б. в костюме, но без привычного галстука, с мокрой после тенниса, прилипшей ко лбу челкой, ходил вокруг стола.
— Геннадий Эдуардович… газеты, агентства рвут телефоны, “Эхо Москвы” уже в восемь сообщило, что вы и Козырев (министр иностранных дел. — Б. М.) по настоянию президента подали в отставку. Надо как-то реагировать?
— Значит, надо так, — сказал он наконец. — Учитывая положение президента, из этого решения можно извлечь даже определенную политическую выгоду. Это богатый для открывающихся возможностей ход… Но что уже ясно сейчас. Надо, наконец, реализовать наши мысли о партии, может, президентской партии, вообще структуры, работающей на будущее, на выборы. Короче. Полчаса назад я разговаривал с Ельциным. Он позвонил мне и сказал, что я назначен руководителем группы советников президента. Должность госсекретаря упразднена. Козырев остается министром иностранных дел».
Что же стояло за этой отставкой, как и за другой — Михаила Полторанина, вице-премьера, которая последует чуть позже?
Полторанин и Бурбулис — верные соратники президента. Мощные фигуры в новом правительстве. Более того, вокруг них, как и вокруг Хасбулатова, постепенно образуется некое силовое поле, теневой центр власти, каждый из которых постепенно приходит в противоречие с другими, накапливая и без того растущее напряжение. И Полторанин, и Бурбулис — стратегические союзники, начинавшие с Ельциным демократические преобразования, и президент уверен, что выводя их из правительства, он делает лишь тактический ход, и рано или поздно они вернутся.
Но получилось по-другому. Роль ближайших советников Ельцина постепенно перешла от таких фигур, как Полторанин и Бурбулис, к экспертам, советникам в подлинном смысле, которые находятся в тени, работают на президента в качестве аналитиков, а не самостоятельных фигур, публичных политиков. Такими экспертами стали для Ельцина Георгий Сатаров, Юрий Батурин, Михаил Краснов и др. Координировал их работу первый помощник президента Виктор Илюшин.
Сергей Филатов, бывший глава ельцинской администрации, пишет в своих воспоминаниях, что в 1992 году пресса начала некую травлю Бурбулиса, вменяя ему в вину имидж «серого кардинала», рассматривая каждую деталь его внешности, голос, чуть ли не разрез глаз и форму носа.
Однако я думаю, что зерно внутреннего конфликта лежит в другой плоскости. Бурбулис был по сути своей «партийным лидером», то есть лидером первой волны демократического движения. Идеологом так и несозданной партии. «Партийная шеренга», которую представлял Бурбулис, постепенно редела. Демократы горбачевской эпохи рано или поздно уходили из власти, Ельцин активно не признавал «партийной» логики и «партийного» мышления.
Были и другие причины. Накануне съезда Ельцин взвешивал «за» и «против» — в той же логике тактических уступок съезду. Ему казалось, что, пожертвовав Бурбулисом, он спасет Гайдара.
После того как Ельцин сформулировал на съезде свое историческое предложение о референдуме, возникла мысль обратиться к народу уже не через телекамеры, а, так сказать, напрямую. Помощники подсказали место — автомобильный завод АЗЛК (еще выпускавший тот самый «москвич», который приобрел Б. Н. недавно и на котором ему несколько раз удалось проехать). Ельцин едет за поддержкой «к рабочим», как Ленин в 1918 году.
Его встречают мрачный полупустой цех, скучные, серые лица людей. На этих лицах написаны глубокое равнодушие и даже недоверие к тому, что он хочет сказать. Через год-полтора конвейер АЗЛК окончательно остановится. Начнутся бесконечные торги о судьбе завода-гиганта. Машина «москвич», столь любимая народом, навсегда останется в славном, далеком прошлом. Реформа не пощадила эту гордость отечественного автопрома.
Но сейчас эти люди в принципе готовы поддержать Ельцина. Просто они не понимают: а чего именно он от них хочет?.. Ведь съезд не распущен.
И еще один неприятный момент: выступление Баранникова, министра безопасности. Его потребовал на ковер Хасбулатов, как только речь зашла о референдуме. Строгий вопрос: верен ли Баранников конституции, верен ли съезду? Как военный человек, министр отвечает без запинки: служу съезду, служу России. Ура!
Эти нотки угодливости, расшаркивания перед Хасбулатовым (сказать можно, главное, как сказать), крайне неприятны ему. Больше того, эти нотки крайне тревожны для Ельцина.
На съезд приглашается Валерий Зорькин, председатель Конституционного суда.
Зорькин — еще один «тихий профессор» эпохи ранней демократии, вынесенный волной перемен в сферу публичной политики. Только что признавший незаконным запрет компартии, он для этого съезда, конечно, фигура родная.
Сам этот ход наверняка заранее спланирован Хасбулатовым.
Зорькин призван как-то разрядить дискуссию и объяснить Ельцину, что назревшая у него идея референдума, мягко говоря, некорректна.
Тихим, интеллигентным голосом он уговаривает его и Хасбулатова помириться. Ведь страна на нас смотрит! Хасбулатов сокрушенно, горько соглашается: да, действительно нехорошо. Нехорошо получилось.
Но как помириться?
Оказывается, помириться все-таки можно! Было бы желание… Согласительная комиссия, рабочая группа, напряженная работа экспертов днем и ночью и, наконец, постановление Седьмого съезда «О стабилизации конституционного строя Российской Федерации», где в первом пункте предписывалось вынести на референдум 11 апреля — нет, не вопрос о доверии президенту или о доверии съезду, а — «проект основных положений» новой конституции.
Это решение приостанавливало вступлением силу поправок к действующей конституции (ограничивавших полномочия президента), которые вызвали такую острую реакцию Ельцина…
В ответ президент, к радости съезда, согласился вынести на голосование кандидатуру премьер-министра. Компромисс был достигнут. Ценой невероятных усилий.
…Декабрьский компромисс — для меня один из самых неясных, загадочных моментов того года. Каким образом Ельцина удалось уговорить поставить на голосование кандидатуру премьер-министра? Чем можно объяснить эту роковую для него уступку?
Когда Зорькин предложил процедуру «мягкого, рейтингового голосования», эта идея сразу понравилась Ельцину тем, что была заимствована из парламентской практики других стран (да и вообще — мягкое, рейтинговое! — звучит). Он упрямо включил Гайдара в список кандидатов (всего их было 18). Верил, что, несмотря на позицию Хасбулатова и верхушки, депутатская масса каким-то внутренним чутьем поймет смысл происходящего и подчинится его воле.
Перед голосованием, или сразу после него, Гайдар подошел к Б. Н., отвел в сторону, напомнил об их разговоре (что первое правительство президент почти наверняка должен будет принести в жертву) и попросил ни в коем случае не назначать Юрия Скокова, а в случае необходимости отдать предпочтение кандидатуре Виктора Черномырдина, который уже успел поработать несколько месяцев в правительстве.
Ельцин имел право поставить на голосование любого человека из списка, поскольку процедура не имела законодательной силы. Но, увидев, что Гайдар набрал всего 245 голосов (у Скокова и Черномырдина было в два раза больше), он сдался…
Кандидатура Черномырдина прошла на ура.
Вечером того рокового дня, 12 декабря, на автобусной остановке возле кинотеатра «Гавана» ко мне подошел совершенно пьяный человек и попросил объяснить, что же происходит в стране. «Хасбулатова не выбрали… Гайдара не выбрали… Кого же выбрали?» — загибал он негнущиеся пальцы на морозном ветру.
Тогда я подумал, что социологические опросы, пожалуй, стоит проводить прежде всего среди пьяных.