Именно с таким, как бы уважительным отношением главная военная газета страны «Красная звезда» послала своего корреспондента взять интервью у генерала Дудаева осенью 1991 года. Вот что поведал Дудаев военному журналисту:
«Да, мне доставались в основном трудные гарнизоны… Но я всегда выводил их в отличные. Я был лучшим командиром дивизии… Армия мне дала многое. Практически всё. Но отношение к армии у моего народа очень негативное. И прежде всего потому, что в ней портят наших юношей. Наши юноши рождаются воинами. Им, к примеру, нельзя есть сало. И не потому, что оно жирное, просто у юноши-горца особый склад организма. В армии же их заставляют его кушать, заставляют строиться, убирать чужое дерьмо…
На сегодняшний день в республике сформирована национальная гвардия численностью в шестьдесят две тысячи человек и народное ополчение — триста тысяч… Мы приступили к законодательной разработке оборонных структур и самой оборонной системы… Любое вооруженное вмешательство России в дела Чечни будет означать новую кавказскую войну. Причем войну жестокую. За последние триста лет нас научили выживать. И выживать не индивидуально, а в качестве единой нации. Да и другие кавказские народы не будут сидеть сложа руки… Да, это будет война без правил. И будьте уверены: на своей территории мы воевать не собираемся. Мы перенесем эту войну туда, откуда она будет исходить».
Напомню, что все это Дудаев говорит еще осенью 1991 года… Еще не распался Советский Союз, российское руководство предпринимает только первые, как бы на ощупь, шаги к урегулированию чеченского узла. А Дудаев выступает уже с абсолютно готовой концепцией. Ему уже все ясно.
Эта концепция, во-первых, крайнего национализма и фанатизма. И, во-вторых, объединение чеченской нации предполагается им на почве совершенно обязательной, как хлеб, необходимой для сплочения чеченцев, войны с Россией.
На мой взгляд, вовсе не генеральские погоны, а именно этот крайний национализм, эта внутренняя готовность к войне были главной причиной, по которой лидеры «чеченского конгресса» выбрали Дудаева.
Никакой союзный или республиканский министр, никакой академик на эту роль, конечно, не годились.
Постановлением съезда народных депутатов РФ от 2 ноября 1991 года выборы в Чечне признаны незаконными. Но уже в 1992 году тот же самый съезд признал упразднение Чечено-Ингушской АССР и образование двух новых республик — Чечни и Ингушетии (президентом Ингушетии избран другой советский генерал — Р. Аушев). Таким образом, республика была признана де-факто в границах 1938 года.
Между тем события в новообразованной республике принимали все более крутой оборот.
В 1992 году российские войска (бывшие гарнизоны Советской армии, которые там дислоцировались) были выведены из Чечни. По соглашению с чеченской стороной большая часть военных арсеналов оставлена на территории республики. С российской стороны соглашение подписал генерал-лейтенант И. Строгов, действовавший от имени Министерства обороны РФ. Но подписывал директивы правительства на этот счет вице-премьер, а затем и. о. премьера Егор Гайдар. Как считает сам Гайдар, это было трагической неизбежностью: в заложниках у вооруженных чеченцев оставались жители военных городков — женщины, дети, старики. А оружие было такое: пусковые установки ракетных комплексов сухопутных сил, 260 учебно-тренировочных самолетов, 42 танка, 34 БМП, 139 артиллерийских орудий, 2500 автоматов и 27 вагонов боеприпасов.
Вывод войск из Чечни и соглашение о разделе военного имущества происходят на фоне другого тяжелейшего северокавказского конфликта — между осетинами и ингушами.
Вот что Егор Гайдар напишет об этом в своей книге:
«Хорошо помню, как все это началось. Впервые за несколько месяцев решил в воскресенье выспаться, не ходить на работу. Рано утром звонок. На границе Ингушетии и Осетии масштабные беспорядки. Захвачено вооружение батальона внутренних войск. Идет бой. Министерство безопасности назревающую взрывную ситуацию блестяще прозевало. Узнаем о происшедшем как о свершившемся факте. Возникает реальная угроза получить новый Карабах с хроническими боевыми действиями, но уже на территории России.
…Первым делом направляюсь в Назрань. Еду на бронетранспортере внутренних войск. Зрелище не для слабонервных. Видны следы настоящего боя, разрушений, в Пригородном районе множество горящих домов. Нетрудно догадаться, что в первую очередь — ингушских. На границе с Ингушетией встречает Руслан Аушев. Руслан говорит, что на бронетранспортере дальше ни в коем случае ехать нельзя — подстрелят. Сажусь в его машину, он — за рулем. Центральная площадь в Назрани запружена беженцами, тысячи несчастных людей, ставших жертвами политиканов, что разыгрывали самую простую и вместе с тем самую опасную в политике карту радикального национализма. По дороге Аушев пытается выяснить мое мнение, кто стоит за всей этой страшной кровавой катавасией. К сожалению, ничем не могу ему помочь, доклады Министерства безопасности — по-прежнему свидетельство полнейшей беспомощности. Потом — переговоры с ингушскими лидерами и прибывшей в Назрань, чтобы предотвратить распространение боевых действий на территорию Чечни, делегацией чеченского правительства во главе с Яраги Мамадаевым. Тяжелый разговор с людьми на площади. По крайней мере, удается добиться одного — у ингушей исчезает убежденность, что для российских властей в этом конфликте есть заведомо правая и заведомо неправая стороны».
Но вот что интересно.
Перед российским руководством (и Гайдар пишет об этом) в тот момент, когда войска МВД и десантники входили в Пригородный район, чтобы развести враждующие стороны, стоял вопрос: а не решить ли разом и чеченскую проблему? Захватить Грозный, отстранить Дудаева от власти? Ведь все равно в Ингушетии действует чрезвычайный режим, «один полк туда, один — сюда». Но, по зрелому размышлению, от этой идеи отказались. Поняли, что «одним полком» решить проблему не получится.
Российская власть понимала: на Кавказе начинается страшный пожар. И дело не в одной только Чечне. Российские миротворцы уже гасили этот пожар между ингушами и осетинами, между Южной Осетией и Грузией, с 1993 года — между Грузией и Абхазией. Свои дудаевы могли появиться везде, в каждой северокавказской республике — и в Дагестане, и в Кабардино-Балкарии, и в Карачаево-Черкесии.
Сепаратизм — жуткая головная боль даже для устойчивой политической системы.
Но в России власть только установилась. Только-только стала легитимной. У России еще не было новой конституции. Не было законов, которые регулировали бы подобные ситуации. Не было нового федеративного договора. Ее новые международные отношения лишь начинали выстраиваться.
Конфликт между президентом и Верховным Советом, не говоря уж о политическом противостоянии с непримиримой оппозицией, да и вообще все политические события 1991–1993 года заставляли откладывать решение чеченской проблемы в долгий ящик. Российская власть была не готова вести полномасштабную военную операцию в 1991–1993 годах. Морально не готова, организационно, идеологически — не готова со всех точек зрения.
Разводить враждующие стороны, не допускать кровавой резни между двумя народами, охранять мирных жителей, держать разделительные полосы в опасных районах — да. Но в Чечне на тот момент было полное единодушие: Дудаев вернул чеченцам независимость.
В мае — июне 1993-го Дудаев расправился со своим парламентом. Разогнал он и Конституционный суд. «В борьбе против собственной оппозиции Дудаев предоставил карательным органам (департаменту государственной безопасности) фактически неограниченные полномочия. На окраине Грозного, на Корпинском кладбище производились массовые захоронения расстрелянных политических противников Дудаева. Новый правитель Чечни объявил незаконной деятельность всех оппозиционных партий (“Даймокх”, “Маршо”) и их изданий. В средствах массовой информации была установлена жесточайшая цензура. На телевидении был запрещен прямой эфир. Цензура обрушилась на учреждения культуры, в частности на театр» («Эпоха Ельцина»),
Была разграблена знаменитая картинная галерея Грозного, закрывались учебные заведения, насаждались законы шариата, словом, новый режим практиковал исламский фундаментализм все шире и шире. В республике воцарилась военная диктатура.
За три года в Чечне прекратили свою деятельность все федеральные государственные органы.
Тем не менее чеченские власти пытались установить с Москвой формальные отношения, наладить контакт, подписать хоть какие-то, пусть временные, документы о разграничении полномочий. Чечня, например, направила в Москву своего «посла», причем верительную грамоту составили по всей форме, в рамках высоких дипломатических традиций:
«В целях укрепления двухсторонних отношений между Чеченской республикой и Российской Федерацией, придания им доверительности и искренности… Аккредитуя господина Апазова Солтмурата Несерхоевича настоящей грамотой, правительство Чеченской республики просит Вас принять его с благосклонностью и верить всему тому, что он будет иметь честь излагать Вам…»
Ну просто английские джентльмены!
На верительных грамотах не остановились, послали в Москву «министра иностранных дел» с представительной делегацией для ведения соответствующих переговоров. Ельцин направил резолюцию в МИД России: «Судя по докладу, переговорный процесс полезен. Прошу продолжать. Но должна быть выработана линия, которая была бы положена в основу работы всех федеральных органов… Полагаю, что это должен сделать МИД… Б. Ельцин».
Российские ведомства ведут активную переписку по поводу чеченской проблемы.
Заместитель министра иностранных дел А. Адамишин ответил президенту: «…Назначение МИД РФ в качестве координатора переговорного процесса с Чечней означало бы, что российская сторона признает за республикой статус иностранного государства».
В общем, при чем тут МИД, Борис Николаевич!
Вялотекущие переговоры с Чечней ни к чему не привели, хотя с самого начала в них принимали участие солидные российские политики. С. Шахрай и Р. Абдулатипов подготовили вполне серьезный проект договора о разграничении полномочий, выезжали в Грозный, работали над текстом (в конце 1992 года).
Огромную активность проявлял и сам Джохар Дудаев. В отличие от своих министров и советников он выражался отнюдь не высокопарно, не дипломатично, не витиевато, а на простом, понятном языке.
«Борис Николаевич.
Я решил передать Вам настоящее послание в связи с тем, что нахожу ситуацию, сложившуюся в отношениях между Чеченской республикой и Россией, ненормальной… В качестве первого шага мы могли бы начать путь компромиссов путем, с одной стороны, признания прав Чеченской республики на самостоятельное определение собственных экспортных квот (на нефть), лицензирование и, с другой стороны, согласия Чеченской республики осуществлять оплату транзитных тарифов по взаимосогласованному размеру в пользу России…»
Это письмо Дудаев послал Ельцину еще в июле 1992 года. Ельцин пишет резолюцию: «Е. Т. Гайдару. Прошу рассмотреть предложения Д. Дудаева и подготовить проект ответа».
Дудаев предлагает делить между Россией и Чечней деньги за экспорт нефти. И на этой основе договариваться о политическом консенсусе.
Купите нас! Мы согласны…
Между тем российские ведомства продолжают считать Чечню российской территорией — туда идут пенсии, пособия, а также циркуляры и указы. Кому они направляются, не совсем, правда, понятно. Никаких федеральных органов на территории Чечни уже нет. Это приводило к случаям достаточно анекдотическим. Рассказывает Александр Казаков, один из руководителей Госкомимущества:
«Никогда не забуду свою командировку в Чечню. Я вез генералу Дудаеву письмо Президента России с предложением провести чековую приватизацию на территории республики. Мы вылетели в Назрань, где в то время не было даже ни одной гостиницы — я ночевал дома у начальника управления бытового обслуживания Ингушетии. На следующий день удалось созвониться с аппаратом Дудаева. За мной прислали машину с автоматчиками, и я оказался в его резиденции.
Принят я был демонстративно холодно. В приемной меня продержали больше часа. Наконец, я встал и, достаточно грубо отозвавшись о генерале, вышел из приемной. Меня догнали в коридоре — и я был принят Дудаевым. Поскольку он принимал в штыки все инициативы, исходящие из Москвы, у него уже был готов ответ на послание Ельцина: население Чечни не будет принимать участие в чековой приватизации. Я пытался объяснить ему, что чеченцев нельзя обделять в том, что им принадлежит по закону и граждане республики все равно смогут участвовать в приватизации на территории, скажем, той же Ингушетии. В какой-то момент мне даже показалось, что он внутренне согласился со мной. Переговоры закончились ничем. Но в итоге чеченцы действительно участвовали в приватизации, получив ваучеры именно в Ингушетии».
По «дипломатической» переписке, в которую пытались включить даже МИД, видно, что Ельцин и сам не понимает, кто должен заниматься в российском руководстве этой проблемой: правительство, администрация? Набирает силу жесткое противостояние с Верховным Советом, тяжелая ситуация в экономике, не принята новая конституция. В стране, по сути, царит двоевластие.
Дудаев, считает Сергей Филатов, искал встречи с Ельциным по вполне понятной причине: его авторитет стал резко падать — ведь государства как такового нет. «Народ начал вооружаться, почти все школы отдали под казармы, миграция шла колоссальная. Дудаеву необходимо было показать, что Москва с ним считается. Для Дудаева сесть за стол переговоров с Ельциным означало бы признание Россией легитимности его власти. Многие из дудаевского окружения спекулировали на этом. Потому я и объяснил дудаевским посланникам, что он не может сесть за стол переговоров с Президентом России как президент независимой суверенной республики. Другое дело, если встретится с Борисом Николаевичем генерал Джохар Дудаев, лидер Чечни».
Тонкий нюанс. Может быть, даже слишком тонкий для Дудаева.
Вокруг этого долго еще велись переговоры; происходили встречи с помощниками Дудаева, с «государственным секретарем» Чечни, и каждый раз со стороны России проявлялась готовность к встрече на тех же условиях. Но Дудаев и его окружение никак на это не шли.
Чечня стала метастазой общей болезни российского политического организма — болезни, возникшей в результате распада Союза. Этот проблемный кусок российской территории — который готов был отвалиться и держался крайне непрочно, шатался, сыпался, и трещина от него грозила перекинуться дальше, на всю конструкцию — не давал покоя Москве.
В начале 90-х шла отчаянная борьба за суверенитет Татарстана. В 1990–1991 годах в Приморье возникло движение за воссоздание Дальневосточной республики (которая существовала в годы Гражданской войны, до образования СССР, как самостоятельное государство). В 1993 году в Свердловской области по инициативе Свердловского областного совета был проведен референдум о создании Уральской республики, затем Эдуард Россель торжественно объявил о создании конституции Уральской республики, в которую позднее предполагалось включить и соседние области. Только вмешательство президента осенью 1993 года смогло предотвратить этот очень опасный политический маневр уральских элит.
Сепаратизм быстро расползался по стране.
И в Кремле постоянно медлили, осторожничали, откладывали, боясь, что при неудачном решении чеченского вопроса трещина полезет дальше. Ну ничего не отваливается же пока! По крайней мере, не до конца…