Гален, сын ткача, пришел в Баккип мальчиком. Его отец был одним из личных слуг королевы Дизайер, которые последовали за ней из Фарроу. Тогда мастером Скилла в Баккипе была Солисити. Она учила Скиллу короля Баунти и его сына Шрюда, так что к тому времени, когда сыновья Шрюда немного подросли, она была уже очень стара. Она обратилась с просьбой к королю Баунти, сказав, что хотела бы взять помощника, и он дал согласие. Гален пользовался благосклонностью королевы, и по настоятельной просьбе будущей королевы Дизайер Солисити выбрала юного Галена своим учеником. В то время, как и сейчас, Скилл был запрещен бастардам дома Видящих, но когда талант неожиданно расцветал среди тех, кто не принадлежал к королевскому роду, он культивировался и вознаграждался. Без сомнения, Гален был одним из таких людей, мальчиком, проявившим странный и неожиданный талант, который привлек внимание мастера Скилла.
Когда принц Чивэл и Верити стали достаточно взрослыми, чтобы начать изучение Скилла, Гален уже мог помогать Солисити учить их, хотя был всего на год или на два старше принцев.
И снова моя жизнь стала стремиться к равновесию и быстро нашла его. Неловкость моего общения с леди Пейшенс со временем уступила место осознанию, что мы никогда не станем слишком уж близки друг другу.
Но ни один из нас не испытывал необходимости делиться своими чувствами. Мы держались на определенном расстоянии и умудрились достичь особого молчаливого понимания. Однако в официальном течении наших отношений иногда случались моменты искреннего веселья, а иногда мы даже прекрасно взаимодействовали.
Когда она перестала настаивать на том, чтобы я учился всему, что должен знать принц Видящих, оказалось, что Пейшенс может научить меня очень многому. Мало что осталось от того, чему она хотела учить меня с самого начала. Я действительно приобрел некоторые практические навыки в области музыки, но только благодаря тому, что время от времени брал у нее инструменты и долгие часы экспериментировал с ними у себя в комнате. Я стал для нее скорее гонцом, чем пажом, и, бегая по ее поручениям, много узнал об искусстве парфюмерии и разнообразных растениях. Даже Чейд пришел в восторг, обнаружив мои новые успехи в размножении растений с помощью корней и листьев, и с интересом наблюдал за ходом многочисленных экспериментов, когда мы с Пейшенс заставляли цветы с одного дерева распускаться на другом растении. Некоторые наши опыты оказались удачными. Это было волшебство, о котором она слышала, но не решалась попробовать. До сегодняшнего дня в Женском саду есть яблоня, на одной ветке которой растут сливы. Когда я заинтересовался искусством татуировки, она отказалась позволить мне раскрашивать собственное тело, сказав, что я слишком молод для такого решения, но без малейшего сомнения разрешила смотреть и в конце концов ассистировать в медленном вкалывании краски в ее колено и икру, где со временем получилась гирлянда цветов. Но все это продолжалось месяцы и годы, а не дни. Когда истекла первая декада нашего знакомства, мы остановились на резковато-вежливом тоне по отношению друг к другу. Она встретилась с Федвреном и заручилась его поддержкой в своем проекте изготовления бумаги из корней. Щенок быстро подрастал и все больше меня радовал. Поручения леди Пейшенс в городе давали мне превосходный повод видеться с моими городскими друзьями, особенно с Молли. Она была бесценным гидом у ароматных прилавков, на которых я находил все, чтобы пополнить запасы парфюмерии леди Пейшенс. «Перекованные» и пираты красных кораблей все еще угрожали людям, но в эти две недели угроза казалась мне отдаленной, как зимний холод в середине лета. Очень короткий период я был счастлив и — еще более редкий дар судьбы — знал это.
И тогда начались мои уроки с Галеном.
В ночь перед тем, как должны были начаться занятия, Баррич послал за мной. Я пошел к нему, размышляя, какую работу умудрился плохо выполнить и за что он будет меня бранить. Он ждал меня у конюшни, переминаясь с ноги на ногу, беспокойно, как привязанный жеребец. Он немедленно кивком приказал мне следовать за ним и отвел в свою комнату.
— Чай? — предложил он и, когда я кивнул, налил мне кружку из теплого чайника на его очаге.
— Что случилось? — спросил я, принимая кружку. Я никогда не видел его в таком напряжении. Это было так непохоже на Баррича, что я боялся каких-нибудь ужасных новостей что Суути заболела или умерла или что он узнал о существовании Кузнечика.
— Ничего, — солгал он и сделал это так плохо, что сам немедленно понял свою оплошность. — Дело вот в чем, мальчик, — сказал он внезапно, — сегодня ко мне приходил Гален. Он сказал, что ты будешь учиться Скиллу. И он потребовал от меня, чтобы я никоим образом не вмешивался, пока он будет учить тебя, — не давал советов, не требовал работы и даже не делил с тобой трапезу. Он был крайне… резок. — Баррич помолчал, и я подумал, какое слово он заменил на более мягкое. Он отвел глаза. — Было время, когда я надеялся, что этот шанс будет тебе предложен, но когда этого не случилось, я решил, что это, пожалуй, к лучшему. Гален может быть суровым учителем. Очень суровым. Я слышал разговоры об этом раньше. Он гонит своих учеников, но говорит, что требует от них не больше, чем от себя самого. И, мальчик, я слышал то же самое и о себе, если ты можешь этому поверить.
Я позволил себе легкую улыбку, но Баррич только нахмурился в ответ.
— Слушай, что я тебе говорю. Гален открыто тебя недолюбливает. Конечно, он совсем тебя не знает, так что это не твоя вина. Это базируется исключительно на… на том, кто ты и чему ты был причиной, — видит Бог, это не твоя вина. Но если бы Гален сделал такое заключение, ему пришлось бы согласиться с тем, что это вина Чивэла, а я не помню, чтобы он признавал в Чивэ-ле какие-нибудь недостатки… но можно же любить человека и здраво оценивать его. — Баррич сделал круг по комнате, потом вернулся к огню.
— Просто скажи мне то, что собирался, — предложил я.
— Я пытаюсь, — огрызнулся он, — это не так уж легко — подобрать нужные слова. Я даже не уверен, что должен разговаривать с тобой. Является ли это вмешательством или советом? Но твои уроки еще не начались, так что я скажу это сейчас. Делай для него все, что можешь. Не спорь с Галеном. Будь уважительно вежливым. Слушай его и учись так быстро и хорошо, как можешь. — Он снова замолчал.
— Я, собственно, так и собирался, — заметил я несколько резко, так как был уверен, что Баррич хотел сказать что-то совсем другое.
— Я знаю это, Фитц! — он внезапно вздохнул и с размаху упал в кресло у стола напротив меня. Потом сжал голову руками, как будто она болела. Я никогда .не видел его таким взволнованным. — Давным-давно я разговаривал с тобой… об этом, другом волшебстве, Уите.
Проникать в сознание животных, почти превращаясь при этом в одно из них…— Он замолчал и оглядел комнату, как будто боялся, что кто-то может его услышать. Потом наклонился ко мне поближе и заговорил тихо, но настойчиво: — Не пачкайся об Уит. Я изо всех сил старался, чтобы ты понял, насколько это позорно и неправильно. Но я ни разу не почувствовал, что ты действительно понял это. О, я знаю, что ты по большей части подчинялся моим требованиям. Но несколько раз я чувствовал или подозревал, что ты делаешь нечто, чего не может позволить себе ни один порядочный человек. Говорю тебе, Фитц, лучше бы я увидел тебя… лучше бы я увидел тебя «перекованным». Да, и нечего так на меня смотреть. Я говорю то, что думаю. А что до Галена… смотри, Фитц, никогда даже не упоминай это при нем. Не говори об этом, даже не думай об этом поблизости от него. Я мало знаю про Скилл и как он работает, но иногда… О, иногда, когда твой отец касался меня им, мне казалось, он читает в моем сердце лучше меня самого. Он видел то, что я скрывал даже от себя.
Внезапно краска залила темное лицо Баррича, и на его глазах блеснули слезы. Он посмотрел на огонь, и я почувствовал, что мы подходим к сути того, что он должен был сказать. Должен был, а не хотел. В нем был глубокий страх, в котором он не мог себе признаться. Человек менее мужественный и менее суровый к самому себе дрожал бы на месте Баррича.
— …боюсь за тебя, мальчик, — Баррич говорил серым камням над очагом, и его голос был таким глубоким, что я с трудом понимал своего наставника.
— Почему? — Чем проще вопрос, тем лучше, учил меня Чейд.
— Я не знаю, увидит ли он это в тебе, или что он сделает, если увидит. Я слышал… нет, я знаю, что это правда. Была женщина, в сущности говоря, почти девочка. У нее был подход к птицам. Она жила в горах, к западу отсюда, и говорили, что она может вызвать с неба дикого ястреба. Некоторые люди восхищались ею и говорили, что это дар. Они относили к ней домашнюю птицу или звали ее, если курица плохо неслась. Она не делала ничего, кроме хорошего, насколько я слышал. Но однажды Гален выступил против нее. Он сказал, что это извращение и что для мира будет очень плохо, если она доживет до того, чтобы рожать детей. И однажды утром ее нашли избитой до смерти.
— Это сделал Гален?
Баррич пожал плечами — жест, весьма для него необычный.
— Его лошади не было в конюшне в ту ночь, это я знаю. А его руки были в синяках, и у него были царапины на лице и шее. Но не те царапины, которые могла бы нанести женщина, мальчик. Следы когтей, как будто бы ястреб пытался ударить его.
— И ты ничего не сказал? — усомнился я. Он горько и отрывисто засмеялся:
— Кое-кто другой высказался еще до меня. Галена обвинил двоюродный брат той девушки, который работал здесь, в конюшне. Он не стал ничего отрицать. Они пошли к Камням-Свидетелям и дрались друг с другом, ища правосудия Эля, который всегда присутствует там. Судом выше королевского решаются там споры, и никто не может возразить против его решения. Мальчик умер. Все сказали, что это правосудие Эля и что мальчик солгал. Один человек сообщил об этом Галену. А тот ответил, что правосудие Эля заключалось в том, что девочка умерла, прежде чем родила, и ее двоюродный брат тоже. — Баррич замолчал. Меня тошнило от того, что он рассказал, и холодный страх сковал меня. Вопрос, однажды разрешенный у Камней-Свидетелей, не мог быть поднятым вновь. Это было больше закона, это была воля самих богов. Так что меня должен будет учить человек-убийца, который попытается убить и меня, если заподозрит, что я владею Уитом.
— Да, — сказал Баррич, — о Фитц, сын мой, будь осторожным, будь мудрым. —Мгновение я чувствовал потрясение, потому что это звучало так, как если бы он боялся за меня. Но потом он добавил: — Не позорь меня. Не позорь своего отца. Не дай Галену повода сказать, что я позволил сыну моего принца вырасти полузверем. Покажи ему, что в тебе течет истинная кровь Чивэла.
— Попробую, — пробормотал я. Я лег в постель этой ночью разбитым и испуганным.
Сад Королевы был расположен отнюдь не поблизости от Женского сада, Кухонного сада или какого-нибудь другого сада в Баккипе. Он был на самом верху круглой башни. С тех сторон, которые выходили на море, стены были высокими, но к югу и к западу они были гораздо ниже, и вдоль стен стояли скамьи. Камень ловил солнечное тепло и предохранял от соленого ветра с моря. Воздух там был неподвижным, почти как если бы кто-то прижал руки к моим ушам. Тем не менее этот выращенный на камнях сад выглядел странно запущенным. В нем были каменные бассейны — может быть, купальни для птиц, а может, они некогда были своеобразными клумбами водных растений — и различные кадки и горшки с землей вперемежку со статуями. Некогда эти бадьи и горшки были, вероятно, переполнены зеленью и цветами. Теперь в них оставались только несколько засохших стеблей и заросшая мхом земля. Засохшие побеги плюща ползли по полусгнившей решетке. Это наполнило меня старой грустью, похожей на первый холод наступающей зимы, — он, кстати, тоже имел место. «Это следовало бы отдать Пейшенс, — подумал я, — она бы снова вдохнула жизнь в это место».
Я пришел первым. Вскоре появился Август. У него была коренастая фигура Верити, подобно тому как я получил в наследство высокий рост Чивэла, и темные волосы, присущие всем Видящим. Как всегда, он был сдержанным, но вежливым. Он удостоил меня кивком, а потом прошел мимо, разглядывая скульптуры.
Остальные появились вскоре после него. Я был удивлен, что нас так много — больше дюжины. Кроме Августа, сына сестры короля, никто не мог похвалиться таким количеством крови Видящих, как я. Тут были двоюродные и троюродные братья и сестры как младше, так и старше меня. Август был, вероятно, самым младшим, на два года младше меня, а Сирен, женщина, которой было уже значительно больше двадцати, самой старшей. Это была странно подавленная группа: несколько человек тихо разговаривали, но большинство прогуливалось по саду, заглядывая в пустые бадьи и рассматривая статуи.
И тогда пришел Гален.
Он с грохотом захлопнул за собой дверь на лестницу. Некоторые вздрогнули. Он стоял, рассматривая нас, мы в свою очередь молча смотрели на него.
Есть нечто, что я замечал в тощих мужчинах. Некоторые, вроде Чейда, кажется, так заняты, что либо забывают поесть, либо сжигают все съеденное в пламени своей страстной очарованности жизнью. Но есть другие, которые идут по миру как мертвецы, с провалившимися щеками и выпирающими костями. Чувствуется, что они так недовольны всем окружающим, что ненавидят каждый кусок, который принимают в себя. Я готов был поклясться, что Гален никогда не получал удовольствия ни от одного глотка пищи.
Его одежда озадачила меня. Это был пышный богатый камзол с отороченным мехом воротником. Янтарные бусы висели у него на груди такими плотными рядами, что могли бы отразить удар меча. Но богатая ткань так тесно облегала его, что, казалось, у портного не хватило материала, чтобы закончить костюм. В то время как широкие рукава с яркой тканью в прорезях были признаком богатства, рубашка обтягивала его торс туго, как шкура кошки. Сапоги были высокими и доходили до икр, на поясе висел маленький арапник, как будто Гален только что скакал верхом. Одежда его выглядела неудобной и в сочетании с худобой производила впечатление жадности.
Его светлые глаза недовольно оглядели Сад Королевы. Он осмотрел собравшихся и немедленно перестал обращать на нас внимание, как будто мы были неодушевленными предметами. Потом Гален со свистом выдохнул через нос, как это делает человек при виде тяжелой и неприятной работы.
— Расчистите место, — приказал он нам, — отодвиньте все это барахло в сторону. Сложите там, у стены. Быстрее. Я не буду возиться с лентяями.
Итак, последние остатки сада были уничтожены. Горшки и бадьи, составлявшие контуры маленьких дорожек и беседок, были сметены в сторону. Горшки мы сдвинули в угол, красивые маленькие скульптуры беспорядочно навалили сверху. Гален только раз обратился ко мне.
— Быстрее, ублюдок, — приказал он, когда я возился с тяжелым горшком, и стегнул меня арапником. Это был не удар, скорее шлепок, но он казался таким обдуманным, что я прервал свою работу и посмотрел на него. — Ты что, не слышал? — спросил он. Я кивнул и снова начал двигать горшок. Краем глаза я видел странное удовлетворение на его лице. Я чувствовал, что удар был испытанием, но не знал точно, прошел я его или провалился.
Сад Королевы превратился в пустое пространство, и только зеленые полоски мха и старые потеки грязи напоминали об уничтоженном саде. Гален приказал нам построиться в два ряда. Он поставил нас по возрасту и росту, а потом разделил по полу, поставив девочек за мальчиками и с правой стороны.
— Я не потерплю никакой болтовни и вызывающего поведения. Вы здесь для того, чтобы учиться, а не прохлаждаться, — предупредил он нас. Потом он заставил нас разойтись, велев всем вытянуть руки в разные стороны, чтобы убедиться, что мы не можем коснуться друг друга даже кончиками пальцев. Поэтому я предположил, что последуют физические упражнения, но вместо этого он приказал нам стоять смирно, вытянув руки по швам, и слушать его. И так, пока мы стояли на холодной башне, он начал читать нам лекцию.
— Семнадцать лет я был мастером Скилла этого замка. Прежде я давал уроки маленьким группам и в полной тайне. Те, кто не оправдывал ожиданий, тихо отстранялись. В то время Шесть Герцогств не нуждались в том, чтобы обучать Скиллу больше горстки людей. Я тренировал только самых талантливых, не тратя времени на тех, кто не имел способностей или не умел себя вести. За последние пятнадцать лет я никого не посвятил в Скилл.
Но пришло страшное время. Островитяне опустошают наши берега и «сковывают» наших людей. Король Шрюд и принц Верити направляют свои Скиллы на нашу защиту. Тяжки их усилия, и велики их удачи, хотя простые люди даже не догадываются о том, что они делают. Заверяю вас, что против тех умов, которые прошли через мое обучение, у островитян очень мало шансов. Они могут одержать несколько незначительных побед, если нападут на неподготовленные деревни, но силы, созданные мною, всегда будут превосходить их. Его светлые глаза горели, он воздел руки к небесам. Долгое время он молчал, глядя вверх и вытянув руки над головой, как будто стаскивал вниз силу самого неба. Потом он медленно опустил руки.
— Это я знаю, — продолжал он более спокойным голосом, — это я знаю. Силы, созданные мною, восторжествуют. Но наш король, пусть боги прославят и благословят его, сомневается во мне. А поскольку он мой король, я преклоняюсь перед его волей. Он требует, чтобы я искал среди вас, детей низкой крови, кого-то, имеющего талант, желание, чистоту помыслов и крепость души, достаточные, чтобы учиться Скиллу. Это я сделаю, ибо мой король приказал. Легенды гласят, что в прежние дни многие были обучены Скиллу и трудились бок о бок со своими королями, чтобы отвратить опасность от страны. Возможно, это действительно было так, возможно, древние легенды преувеличивают. В любом случае мой король приказал мне попытаться создать запас владеющих Скиллом, и я попытаюсь сделать это.
Он полностью игнорировал пятерых девушек нашей группы. Ни разу взгляд его не остановился на них. Это было так очевидно, что я задумался над тем, чем же они успели оскорбить его. Я немного знал Сирен, поскольку она была также способной ученицей Федврена. Я почти ощущал тепло ее недовольства. Рядом со мной один из мальчиков пошевелился. В мгновение ока Гален оказался перед ним.
— Нам скучно, да? Мы устали от стариковской болтовни?
— Просто ногу свело, сир, — неумело оправдался мальчик.
Гален ударил его тыльной стороной руки, так что голова мальчика дернулась.
— Молчи и стой смирно. Или уходи. Все это в моей власти. Уже очевидно, что тебе не хватает выдержки, чтобы овладеть Скиллом. Но король счел тебя достойным того, чтобы находиться здесь, и поэтому я попытаюсь учить тебя.
Меня охватила внутренняя дрожь, потому что когда Гален говорил с мальчиком, он смотрел на меня, как будто движение мальчика каким-то образом было моей виной. Волна отвращения к Галену захлестнула меня. Я принимал удары от Ходд во время занятий с дубинками и с мечом и чувствовал дискомфорт даже в обществе Чейда, когда он демонстрировал мне технику удушения и нужные точки на шее, а также способы заставить человека молчать без того, чтобы сделать его недееспособным. Я получил свою долю шлепков, подзатыльников и ударов сапогами от Баррича — некоторые казались мне справедливыми, а некоторыми он просто отводил душу, будучи очень занятым человеком. Но я никогда не видел, чтобы мужчина ударил мальчика с таким явным удовольствием, как Гален. Я изо всех сил старался, чтобы мои эмоции не отразились на моем лице, и при этом смотрел прямо на него, зная, что если отведу глаза в сторону, то буду немедленно обвинен в невнимании.
Удовлетворенный, Гален кивнул самому себе и резюмировал:
— Чтобы овладеть Скиллом, я должен сперва научить вас владеть собой. Ключ к этому — физические лишения. Завтра вы должны прийти сюда до восхода солнца. На вас не должно быть ни туфель, ни носков, ни плащей — и никакой шерстяной одежды. Головы должны быть непокрыты. Тело должно быть совершенно чистым. — Он убеждал нас подражать ему в его привычках, касающихся еды и поведения. Мы должны были избегать мяса, сладких фруктов, блюд со специями, молока и «легкомысленной пищи». Одобрялись каши, холодная вода, простой хлеб и тушеные корнеплоды. Нам следовало избегать пустых разговоров, особенно с людьми противоположного пола. Он долго предостерегал нас от «чувственных» удовольствий, в которые он включал любовь к еде, сну или теплу. И уведомил нас, что распорядился поставить отдельный стол в холле, где мы сможем есть соответствующую пищу и не будем отвлекаться на праздные разговоры. Или вопросы. Эта последняя фраза прозвучала почти как угроза.
Потом он провел нас через серии упражнений. Закрыть глаза и закатить зрачки насколько возможно. Стараться вообще повернуть их, чтобы заглянуть в свой собственный череп. Почувствовать давление, которое это вызывает. Представить себе, что вы могли бы увидеть, если бы смогли закатить глаза так далеко. Насколько соответствует истине то, что вы увидели? Не открывая глаз, встать на одну ногу. Пытаться сохранить полную неподвижность. Найти равновесие не только тела, но и духа. Убрать из головы все недостойные мысли, чтобы получить возможность как можно дольше оставаться в этом состоянии.
Пока мы стояли с закрытыми глазами, выполняя разнообразные упражнения, Гален прохаживался среди нас. Я мог следить за ним по звуку хлыста.
«Концентрируйтесь!» — приказывал он нам, или: «Хотя бы попробуй!» Я сам ощутил хлыст по меньшей мере четыре раза за этот день. Это были пустячные удары, не больше чем хлопки, но прикосновение хлыста нервировало, хотя и не причиняло боли. Наконец он опустился в последней раз на мое плечо, завернулся кольцом вокруг обнаженной шеи, а кончик ударил меня по подбородку. Я вздрогнул, но умудрился не открыть глаза и удержать ненадежное равновесие на ноющей ноге. Когда Гален отошел от меня, я почувствовал, как капля теплой крови медленно течет по моему подбородку.
Он держал нас весь день, отпустив только тогда, когда солнце превратилось в половинку медной монетки на горизонте и поднялся ночной ветер. Ни разу он не сделал перерыва, чтобы мы могли поесть, попить или для других надобностей. Гален с мрачной улыбкой смотрел, как мы шеренгой проходим мимо него. Только оказавшись за дверью, мы почувствовали себя свободными, чтобы рассыпаться и сбежать с лестницы.
Я был голоден, руки мои покраснели и распухли от холода, во рту так пересохло, что я не мог бы говорить, даже если бы захотел. Остальные, по-видимому, чувствовали примерно то же самое, хотя некоторым пришлось еще хуже, чем мне. Я, по крайней мере, привык к долгим часам работы на воздухе. Мерри, на год или около того старше меня, обычно помогала миссис Хести с пряжей. Ее круглое лицо было пунцовым от холода, и я слышал, как она прошептала что-то Сирен, которая взяла ее за руку, когда мы спускались по лестнице.
— Было бы не так плохо, если бы он обращал на нас хоть какое-то внимание, — прошептала в ответ Сирен. И потом у меня появилось неприятное чувство, когда я увидел, как они обе в страхе обернулись назад, чтобы проверить, не слышал ли Гален их разговора.
Обед этим вечером был самой безрадостной трапезой за все время моего пребывания в Баккипе. Мы получили холодную овсянку из вареного зерна, хлеб, воду и пюре из вареной репы. Гален, хотя и не ел, главенствовал за столом. Разговоров не было. Не думаю, что мы даже смотрели друг на друга. Я съел предназначенную мне порцию и вышел из-за стола почти таким же голодным, каким пришел. Поднимаясь наверх, на полпути я вспомнил о Кузнечике. Я вернулся в кухню, чтобы взять косточки и обрезки, которые припасла для меня повариха, и кувшин воды, чтобы дать ему попить. Все это было страшно тяжелым, когда я поднимался по лестнице. Мне показалось странным, что день относительного бездействия на холодном воздухе утомил меня почти так же, как день напряженной работы.
Когда я оказался в своей комнате, радостное тявканье Кузнечика и нетерпеливое поглощение им мяса были целительным бальзамом. Как только он кончил есть, мы забрались в постель. Он хотел кусаться и возиться, но скоро отстал. Я позволил сну охватить меня.
Я резко проснулся в темноте, испугавшись, что спал слишком долго. Взгляд на небо сказал мне, что я могу раньше солнца прибежать на крышу, но времени было очень мало. Я не успел ни вымыться, ни поесть, ни убрать за Кузнечиком, и хорошо, что Гален запретил туфли и носки, потому что у меня не было времени надеть их. Я слишком устал даже для того, чтобы чувствовать себя дураком, когда несся по замку и вверх на башню. Я видел, как остальные спешат передо мной в дрожащем свете факела, и когда я поднялся на площадку, хлыст Галена опустился на мою спину.
Удар показался мне неожиданно сильным. Я вскрикнул в равной мере от удивления и от боли.
— Будь мужчиной и владей собой, ублюдок, — рявкнул Гален, и хлыст опустился снова. Все остальные заняли свои вчерашние места. Они выглядели такими же усталыми, как я, и большинство из них были не меньше меня потрясены обращением со мной Галена. До сегодняшнего дня не знаю, почему я это сделал, но я молча пошел на свое место и встал там, глядя на Галена.
— Тот, кто придет последним, опоздал, и с ним будет то же, — предупредил он нас. Это показалось мне жестоким правилом, но единственным способом избежать завтра его хлыста было прийти достаточно рано, чтобы увидеть, как он опустится на плечи одного из моих товарищей. Наступил еще один день мучений и незаслуженных оскорблений. Так я вижу это сейчас. Так, мне кажется, я и тогда воспринимал это в самой глубине своего сердца. Но он всегда говорил, что мы должны доказать, что достойны Скилла, что он хочет сделать нас выносливыми и сильными. Он заставлял нас чувствовать, что это почетно — стоять на ледяной башне с онемевшими от холода ногами. Он требовал, чтобы мы соревновались не только друг с другом, но и с нашими жалкими образами, которые он рисовал нам. «Докажите, что я ошибаюсь, — повторял он снова и снова. — Умоляю вас, докажите, что я ошибаюсь, чтобы я смог показать королю хотя бы одного ученика, стоящего моего внимания». И мы пытались. Как странно теперь оглядываться на все это, удивляясь самому себе. Но на протяжении одного дня ему удалось изолировать нас и погрузить в другую реальность, где все правила вежливости и здравого смысла были упразднены. Мы молча стояли на холоде в разнообразных неудобных позах, закрыв глаза, почти в одном нижнем белье. А он прогуливался среди нас, раздавая удары своим дурацким маленьким хлыстом и оскорбления ехидным маленьким языком. Изредка он наносил удары рукой или толкал нас, что гораздо более болезненно, когда человек продрог до костей.
Тот, кто вздрогнул или пошатнулся, обвинялся в слабости. Весь день он ругал нас за нашу непригодность и повторял, что не оставляет попыток учить нас только ради короля. На девушек он не обращал внимания и, хотя часто говорил о принцах и королях прошлого, которые направляли свой Скилл на защиту королевства, ни разу не упомянул о королевах и принцессах, которые делали то же самое. И ни разу он не дал нам понять, чему, собственно, собирается учить нас. Был только холод, изматывающие упражнения и вечное ожидание удара. Почему мы стремились выдерживать все это — я не знаю. Так быстро всех нас сделали соучастниками собственного уничижения.
Наконец солнце снова опустилось к горизонту. Но в этот день Гален припас для нас два заключительных сюрприза. Он позволил нам встать, открыть глаза и потянуться. Потом прочел заключительную лекцию, на сей раз сказав, что плохо придется тем, кто будет потворствовать своим желаниям, нарушая общую тренировку. Он медленно прохаживался между нами, пока говорил, и я видел, как многие закатывали глаза и задерживали дыхание, когда он проходил. Потом, впервые за этот день, он подошел к женскому углу сада.
— Некоторые, — предостерегал он нас, — думают, что они выше правил. Они думают, что достойны особого внимания и отношения. Подобные иллюзии будут выбиты из вас, прежде чем можно будет начать ваше обучение. Вряд ли стоит тратить мое время на уроки таким лентяям и болванам. Позор, что они вообще нашли сюда дорогу. Но они среди нас, и я буду чтить волю моего короля и попытаюсь учить их. Хотя я знаю только один способ, чтобы пробудить такой ленивый разум.
Он два раза быстро ударил Мерри своим хлыстом. Но Сирен он толчком заставил опуститься на одно колено и ударил четыре раза. К своему стыду, я стоял вместе с остальными, пока Гален бил ее, и надеялся только, что девушка не закричит и не навлечет на себя новое наказание. Сирен поднялась, разок покачнулась и потом снова встала прямо, глядя поверх голов стоящих перед ней девочек. Я издал вздох облегчения. Но затем Гален вернулся, кружась, как акула вокруг рыбачьей лодки, говоря теперь о тех, кто считает себя слишком важными персонами для того, чтобы разделять дисциплину группы, о тех, кто позволяет себе сколько угодно мяса, в то время как остальные ограничиваются полезными зернами и чистой едой. Я тревожно думал о том, кто же был так глуп, чтобы прийти на кухню после уроков. Потом я ощутил жгучее прикосновение хлыста к своим плечам. Если я думал, что прежде он бил в полную силу, то теперь Гален доказал мне, что я был не прав.
— Ты хотел обмануть меня. Ты думал, я никогда не узнаю, если повариха припасет своему драгоценному любимчику тарелку лакомых кусочков, да? Но я знаю все, что происходит в Баккипе. Не заблуждайся на этот счет.
До меня дошло, что он говорит о тех мясных обрезках, которые я отнес Кузнечику.
— Эта еда была не для меня, — возразил я и чуть не откусил себе язык.
Его глаза холодно сверкнули.
— Ах, так ты еще лжешь для того, чтобы избавить себя от такой маленькой боли? Ты никогда не овладеешь Скиллом. Ты никогда не будешь достоин его. Но король приказал, чтобы я попытался научить тебя, и я попытаюсь. Вопреки тебе и твоему низкому происхождению.
Оскорбленный, я принял его побои. Он ругал меня при каждом ударе, говоря остальным, что старые правила о том, что не следует учить Скиллу бастардов, были придуманы именно для того, чтобы предотвратить такое.
Потом я стоял, молчаливый и пристыженный, а он ходил по рядам, всем нанося предупредительные удары арапником, объясняя, что делает это, потому что мы все должны расплачиваться за промахи отдельных личностей. Не имело значения, что в этом утверждении не было никакого смысла и что удары были легкими по сравнению с теми, которые Гален только что нанес мне. Идея состояла в том, что все должны были расплатиться за мой грех. Я никогда не чувствовал себя таким опозоренным.
Потом он отпустил нас, чтобы мы приняли участие в следующей безрадостной трапезе, почти такой же, как вчерашняя. На этот раз никто не разговаривал ни на лестнице, ни за едой. И после этого я пошел прямо к себе в комнату.
Мясо скоро, обещал я голодному щенку, поджидавшему меня. Несмотря на боль в спине и мышцах, я заставил себя вычистить комнату, убрать за Кузнечиком и принести нового камыша для подстилки. Кузнечик был немного рассержен на то, что его оставили одного на целый день, а я был огорчен, поняв, что даже представить себе не могу, сколько может продолжаться это злосчастное учение. Я ждал допоздна, пока все люди в замке не оказались в постелях, прежде чем спуститься вниз, чтобы достать еды для Кузнечика. Я был в ужасе от одной мысли, что Гален может это обнаружить, но другого выхода у меня не было. Я уже наполовину спустился по большой лестнице, когда увидел мерцание свечки, двигающейся по направлению ко мне. Я прижался к стене во внезапной уверенности, что это Гален. Но это был шут, который шел мне навстречу, белый, как восковая свеча, которую он нес. В другой руке у него был судок с едой и кубок с водой. Шут беззвучно сделал мне знак вернуться в комнату.
Войдя и закрыв дверь, он повернулся ко мне.
— Я могу позаботиться о твоем щенке, — сказал он сухо, — но я не могу заботиться о тебе. Пользуйся своей головой, мальчик. Во имя всего святого, чему ты можешь научиться у того, кто так унижает тебя?
Я пожал плечами, потом вздрогнул.
— Это просто для того, чтобы укрепить нас. Я не думаю, что это будет продолжаться долго, прежде чем он приступит к настоящим занятиям, и я могу выдержать это. Подожди, — сказал я, когда он стал скармливать кусочки мяса Кузнечику, — откуда ты знаешь, что с нами делает Гален?
— Ах, это требует долгого рассказа, — сказал он весело, — а я не могу этого сделать. То есть рассказать. — Он вывалил Кузнечику остатки еды, долил ему воды и встал.
— Я буду кормить щенка, — сказал он мне, — и я даже попытаюсь выводить его ненадолго каждый день. Но я не буду за ним убирать, — он остановился у двери, — тут я провожу черту. Тебе бы следовало решить, где ты проведешь черту. И быстро, очень быстро. Опасность больше, чем ты думаешь.
И он исчез, унося с собой свою свечу и предостережение. Я лег и заснул под звуки щенячьего рычания Кузнечика, грызущего кость.