Мое ожидание, мое детство растянулось на годы. Удивительно: разок бросишь взгляд на часы, выглянешь в окно, сбегаешь к почтовой доске — посмотреть, не пришпилено ли там письмо с твоим именем, а уж чуть не полжизни прошло.
Я привыкла к тому, что папы со мной нет. После того как он уехал, положив руку на плечо Патрисии, а жизнь — к ее ногам, он появлялся один или два раза. Не помню точно. Поначалу я расспрашивала о нем Патрисию, ей было известно больше, чем мне. Какое-то туманное выражение появлялось у нее на лице, когда она упоминала его имя. Уильям Фергус. Ей нравилось его так именовать, будто он гранд какой-нибудь. Уильям Фергус возил меня на своей машине в ресторан. Или Уильям Фергус купил мне шляпку. Уильям Фергус водил меня в кино. Уильям Фергус держал меня за руку.
А я с горечью думала, что Уильяму Фергусу плевать на родную дочь.
Вдобавок я прекрасно понимала, что значит «держал ее за руку». Телевизор в детдоме был, и мы видели, чем взрослые занимаются, подержавшись за руки. Когда я впервые догадалась, то убежала. Туфли, из которых я выросла, жутко жали, и только это, почище всякого наказания, не дало мне разреветься. Одного я не понимала: если папа и Патрисия подружились, если они теперь вместе, почему я должна жить здесь? Почему Патрисия не может стать мне новой мамой? Почему я не могу поехать домой?
А очень просто, наконец-то додумалась я, папа меня ненавидит, вот почему.
Дни оборачивались неделями, недели — месяцами, месяцы складывались в годы. Мы все ждали, все надеялись: вот что-то случится и нас спасут. Кое-кто из наших учился в школе. Я оказалась среди счастливчиков — мне было разрешено покидать Роклифф на шесть часов в день. До одиннадцати лет я ходила в начальную деревенскую школу вместе с несколькими мальчиками и девочками, которым воспитатели доверяли. Шаркая ногами, мы появлялись на школьном дворе, где нас все дразнили. У нас не было родителей. Дети, которых никто не любит, вечно чумазые, шпана. Домашние ребята не хотели сидеть с нами за одной партой или ходить за руку — им было противно. Потом мы подросли и стали ездить на автобусе в город, в среднюю школу. Над нами и здесь издевались, колотили, шпыняли. Мы отмалчивались и учились.
После школы или во время каникул мы слонялись по детскому дому. Мальчишки грызлись между собой, дрались, ломали все, что под руку подвернется, убегали и отчаянно вопили, когда их приволакивали назад. Девочки уходили в себя, становились тихими и замкнутыми. И все время что-нибудь мастерили. В ход шло все подряд: хлам, выуженный из мусорного бака, старая одежда на выброс. Мы плели коврики, клеили коробочки, вязали шнурки, кукол, браслеты и амулетики. Мы рисовали картинки и готовили подарки, притворяясь, будто для родителей. Только к тому времени мы уже забыли, что такое родители.
И мы постоянно ждали: что-то произойдет.
А потом появилась она. Девочка, которая изменила мою жизнь.
В доме было затишье. «Новых клиентов нет», — шутила мисс Мэддокс, когда неделями у нас ничего не происходило.
Но однажды я ненароком набрела на девочку — она обмочилась, стояла в луже и плакала. Кроме грязной майки на ней ничего не было, а на голой попке горел отпечаток взрослой пятерни.
Мне было почти тринадцать, а можно было дать года на два больше. Я выросла изо всех своих вещей, ростом была уже со взрослую женщину, а носила платья десятилетней девочки. Наткнувшись на нее, по ее несчастному выражению я поняла, что она приняла меня за воспитательницу — за одну из них. Ей, должно быть, казалось, что мне лет сто.
Она стояла в темном коридоре с сотней непонятных дверей и тянула ко мне ручки — чтобы я взяла ее. Отчаянная попытка хоть в ком-то найти любовь.
— Привет, — сказала я и присела перед ней.
Девочке было года три, не больше. Она робко обхватила меня за шею, пунцовое от долгого плача личико наморщилось. Ей хотелось ощутить тепло другого человека, убедиться, что она не одна. Эта малышка следовала велению своего инстинкта. Чтобы выжить, ей нужен был кто-то, кто станет ее любить.
— Как тебя зовут?
Она уткнулась мне в плечо, всхлипывая и икая при каждом вздохе.
— Бетси, — прошептала она.
В нос ударил омерзительный запах мочи.
— А я Эва. Ты новенькая?
Я ничего такого не слыхала, хотя уже достаточно прожила здесь и знала, как это бывает. Кто-нибудь углядит на аллее машину социального работника, и новость — еще кого-то привезли! — мгновенно облетит весь дом. Взбудораженная толпа соберется у высоких старинных дверей, прилипнет к окну, поджидая свежую «добычу». Потом заулюлюкают, засвистят противно, станут плясать вокруг новенького, дергать и пихать, пока у воспитателя не лопнет терпение и он всех не разгонит. А я всегда стояла в стороне, приглядываясь к новичку, а потом мчалась в спальню защищать свои пожитки.
Девочка лизнула меня в шею. Я отодвинула ее и придержала на расстоянии вытянутой руки.
— Тебя откуда привезли? — Я пододвинула ее к свету маленького окошка под потолком. Она не отвечала. — Ты умеешь разговаривать?
Из-под золотистых кудрей, грязных и наверняка полных вшей, на меня тупо смотрели огромные голубые глазищи. Потом она задрала подол майки и принялась его сосать. Она была голодная.
— Пойдем со мной. — Мне хотелось ей помочь.
Горячие липкие пальчики просунулись мне в ладонь, и я повела ее к нам в спальню, где две девочки сидели по-турецки на кровати и одна подстригала другой волосы пластмассовыми игрушечными ножницами.
Порывшись в своей тумбочке, я вытащила мятый бумажный пакет. Из дырки посыпался сахар, девочка бросилась на пол и принялась собирать его, слизывая крупинки с пальцев.
— Ты есть хочешь, да?
Я вытряхнула содержимое пакета на кровать. Сладости нам давали раз в неделю, обычно мармелад в сахарной обсыпке, который закупался огромными ящиками. Я откладывала по одной-две штучки, у меня скопился приличный запас, и я берегла его, чтобы съесть в одиночку, под одеялом, когда станет грустно. Это был мой способ выжить, иначе как вынести ожидание, растянувшееся на долгие годы.
Малышка жадно накинулась на разноцветную россыпь у меня на покрывале, а под конец сгребла и слизала весь просыпавшийся сахар, только влажное пятнышко осталось.
— Как ее зовут? — полюбопытствовала Элисон, с усилием кромсая тупыми ножницами подружкину шевелюру. — Ей не нужно подстричься?
Я запустила пальцы в волосы девочки — они были сплошь в колтунах и кишели вшами, как я и предполагала. Когда в последний раз у нас завелись вши, Патрисия пришла в бешенство, а нас потом ночь напролет выворачивало от средства, которым она нас поливала.
— Ее зовут Бетси. Отрезай все напрочь, — велела я Элисон. — Правда, миленькая? Только она моя, я ее первая нашла!
Открыв свой шкафчик, я вытащила самую маленькую юбку и протянула Бетси, но та только хлопала глазами. Тогда я растянула резинку, и малышка привычно шагнула в юбку, как если бы уже делала так раньше, как если бы у нее когда-то была мама.
В дверях появилась Патрисия.
— Так вот где это несносное создание! — Она помолчала и улыбнулась. — Одна кровать освободилась, можешь спать на ней, девочка.
Патрисия оставалась для меня загадкой. Непонятно было, кто и что она в нашем детском доме. Она могла быть то заботливой и веселой, а то откровенно жестокой. И я всегда знала, когда она встречалась с папой. Настроение у нее тогда бывало воздушное, как взбитые сливки.
— А на чьей кровати она будет спать? — спросила я. — Она хочет остаться со мной.
Девочка повисла на мне, и я почувствовала, что у меня наконец появилась другая цель, помимо вечного ожидания. Что-то горячее разлилось внутри, обожгло сердце, пробежало по венам, заполнило пустоту в душе.
— На кровати Доны. Дона выбыла. — Патрисия роняла слова как булыжники, и у нее покраснели щеки.
Я ничего не сказала, не дурочка. Наши ребята, случалось, исчезали бесследно. Иной раз пропадали, а потом через сколько-то дней снова появлялись. Некоторые из них переставали разговаривать. Мы спрашивали у взрослых, что с ними такое, но в ответ получали затрещины.
— А можно она будет спать рядом со мной?
Девочка забралась ко мне на колени и свернулась в клубок. Я крепко прижала ее к себе, все еще ощущая горячую волну в груди.
— А ты узнала ее имя? — Патрисия подбоченилась, тонкие руки изогнулись двумя колечками, лицо сурово вытянулось. Как будто это такой тест — скажешь, как ее зовут, разрешу вам спать рядом.
Посмотрев на девочку, я твердо решила, что не дам ее в обиду. Вблизи мне были хорошо видны ползучие твари в сбившихся в войлок волосах, сальный блеск грязной кожи. Мне захотелось отмыть ее, обогреть, причесать, накормить. Заботиться о ней, раз уж никто не заботится обо мне. Она будет моей живой куклой.
— Ее зовут Бетси, — сообщила я Патрисии, — и она сама сказала, что хочет со мной дружить. Я буду за ней приглядывать. Если вы разрешите нам спать рядом, у вас с ней не будет никаких хлопот.
Патрисия тут же оттаяла, она вечно ныла, что у нее дел по горло, что им не хватает людей и что Совету следовало бы выделять детдому побольше денег. Воспитатели приходили и уходили. Патрисия и мисс Мэддокс хвастались, что работают здесь целую вечность, собаку на этом деле съели.
— Ладно, — согласилась Патрисия. — Я скажу, чтобы свободную кровать поставили рядом с твоей. Мы про нее почти ничего не знаем — ни кто она, ни откуда. Известно только, что из последнего детского дома ее вышвырнули — сладить не могли. — Покачав головой, Патрисия повернулась к двери, но через пару шагов остановилась. — Не позволяй ей писать где попало, Эва, а то сама будешь на коленках подтирать.
И она ушла, довольная, что теперь одной заботой меньше.
Я просияла, воодушевленная стоящей передо мной задачей.
— Элисон, — скомандовала я, усаживая Бетси на кровать, — за работу!
И Элисон приступила к стрижке. Первым делом она отхватила все колтуны. Через час у Бетси была новая прическа — клочковатый ежик, как у мальчишки, зато, когда я мыла ей голову, пальцы легко скользили в коротеньких прядях. Вшей я выбрала всех до единой и утопила в ванне.
— Плохие букашки, — сказала я, показывая одну Бетси.
Бетси сунула ее в воду, издала какой-то странный звук, и я очень надеялась, что это был смех. Я намылила ее с ног до головы и принялась тереть, слоями счищая грязь, под которой открылась розовая кожа. Я отдраила ей шею и вымыла каждый пальчик на ногах, а потом завернула в свое полотенце и пела ей песенки.
— Знаешь, Бетси, — сказала я, когда мы шлепали по коридору назад в спальню, — мне всегда хотелось иметь сестренку или братика.
Бетси вдруг замерла, села на холодный пол, съежилась под полотенцем и, раскачиваясь из стороны в сторону, жалобно заскулила:
— Блатик, блатик, блатик…
Я подхватила девочку на руки, крепко прижала к себе. С тех пор как она назвала свое имя, это были ее первые слова. Ключик к ее прошлому.
— У тебя есть братик, Бетси? Где твой братик? — Я посадила ее на кровать, а она уцепилась за мои волосы.
Бетси кивнула и в упор посмотрела на меня, прямо в душу.
— Блатик усол, — сказала она голосом, от которого у меня перевернулось сердце. Она повторила это еще раз десять, а потом стянула с себя полотенце и накрылась моим покрывалом с головой.
Чуть погодя я одела Бетси в одежду, которую нашла в шкафчике у Доны, — той было восемь лет, но для своего возраста она была очень маленькой. Мне совсем не казалось странным, что Дона исчезла и не взяла с собой никаких вещей; меня не удивляло, что моя маленькая Бетси заняла место другой девочки, словно той никогда и не было.