Молодой актер не держал зла на Аньес Варда, жену Жака Деми (режиссера «Шербурских зонтиков»), и даже порой оказывал ей небольшие услуги. «Время от времени она давала мне денег. Я тогда приходил к ней, пилил дрова. Присматривал за ее дочкой Розали. Подавал тарелки гостям. Вот так я и познакомился с Рене. Она сказала мне: “Вот посмотришь, сегодня придет один человек, весь седой”». В тот день Варда в очередной раз попросила его посидеть с Розали, которой было восемь лет. Вечер был уже в разгаре, когда Жерар открыл дверь гостю с гривой седых волос. Тот представился: Ален Рене. Естественно, Жерар, играя роль хозяина, отвел его на кухню и дал ему тарелку: «Она сказала, что если вы захотите поесть…» Их первое знакомство на этом и закончилось. В самом деле, Депардьё был не в курсе, что перед ним режиссер с двадцатилетним стажем, на счету которого уже несколько выдающихся произведений. Заявив о себе в 1955 году документальным фильмом «Ночь и туман» о нацистских концлагерях, человек с седой гривой снял также потрясающие фильмы «Хиросима, любовь моя» (1959) и «В прошлом году в Мариенбаде» (1961), перевернувшие классическую концепцию киноповествования.
А Францию вскоре потянуло на перевороты. Май 1968 года. Улицы, возможно, не забрали власть, но выражали свой протест. «Балаган», — отрубил генерал де Голль в начале этих событий, которые парализуют всю Францию на много недель. Несколько тысяч полицейских, «спецназовцев» и жандармов заполонили Латинский квартал, чтобы разгонять любые скопления студентов. Те устраивали импровизированные митинги на каждом углу и бросались булыжниками мостовой. Летали гранаты со слезоточивым газом. Протесты общественности не вписывались в рамки представлений о жизни сорванца из Шатору, который рассудительно решил не участвовать в волнениях, потрясавших столицу, и даже высказался о них довольно резко: «Мне это было неинтересно. Это даже не было революцией. Это было событием для буржуа — людей, с которыми я не имел ничего общего. Для образованных людей, которые умели читать, писать и говорить».
Сказано искренне. Однако студенческие беспорядки быстро переросли в протесты рабочих, порожденные социальной неустроенностью и возмущением несправедливым распределением плодов хваленого процветания. Но непонимание или смущение сына Деде можно объяснить иначе, как подсказал мне Мишель Пилорже. Бескомпромиссный Жан-Лоран Коше поставил своим ученикам ультиматум: «Если я узнаю, что кто-то из вас был на баррикадах, то выгоню его с курсов!» И поделом, шутливо продолжал Пилорже: «Коше сохранил для нас Третью республику[20]. А потом, у него были свои герои — Бразиллак[21] и ему подобные, и еще ностальгия по эпохе, с которой он так и не распрощался».
Депардьё намек понял и продирался сквозь ряды студентов и полицейских, не обращая внимания ни на тех, ни на других. По крайней мере до тех пор, пока его не зацепило локомотивом Истории. Ему не надоедает рассказывать об этом подвиге: «Однажды я подвернулся под облаву в баре. Полицейские попытались меня арестовать; я вырывался, размахивал кулаками направо и налево и в общей свалке наступил на фуражку полицейского, упавшую на пол. Меня судили за самое серьезное преступление за все майские события шестьдесят восьмого года — уничтожение фуражки! Я чудом избежал тюрьмы, но меня приговорили… к штрафу в 300 франков!»
У Жерара была и другая причина проклинать тот беспокойный период: он совпал с трагической гибелью Джеки Мервея. Узнав о несчастье, бывший хулиган немедленно выехал в Шатору, чтобы присутствовать на похоронах единственного верного друга своей бурной юности. Там ему рассказали о печальном конце Лемми: машина, которую он угнал, после бешеной езды рухнула в Эндр, водитель погиб. В голове Жерара теснились воспоминания. Настал момент, когда покойного предали земле, и тут его захлестнули эмоции. Во время традиционной надгробной речи сын Деде не смог сдержать слез. Пилорже, стоявший рядом с ним, вспоминает об этой волнующей и трогательной сцене: «Жерар плакал, плакал. Потом обернулся ко мне и сказал: “Я видел его, видел!” Я спросил: “Кого?” Он ответил: “Джеки!” “Но ты видел его гроб! — Нет, он был сверху! Он смотрел на меня и плакал! Он не хотел уходить!” Он ничего не выдумывал. Это все его мистицизм. Помните, у святого Августина: когда он начинает читать священные тексты, является Бог…» Депардьё — мистик? Возможно, но разве мог он вести себя иначе? Глубоко потрясенный, Жерар, вероятно, понял тогда, что этот скорбный день стал для него завершением целой эпохи и началом другой.
Новая эпоха открылась для актера в 1969 году съемками в двух телефильмах — «Угрозы» Жана Денеля и «Навсикая» Аньес Варда, которой решительно не везло: из-за критики в адрес военного режима, находившегося тогда у власти в Греции, ее фильм будет запрещен руководством государственного канала ОРТФ по цензурным соображениям. Едва успев утешить режиссера, Депардьё отправился на съемки нового сериала «Встреча в Баденберге», который ставил Жан-Мишель Мерис. Этот фильм не навлек на себя гнева цензуры, впрочем, и телезрители к этой истории на розовой водичке остались равнодушны. Жерар играл там главную мужскую роль — Эдди Бельмона, справившись с ней весьма прилично. Вместе с ним снимались другие дебютанты: Шарль Мулен, Мартина Редон (жена режиссера Ива Буассе), Даниель Эмильфорк, Рюфюс и Ромен Бутей.
Подружившись с Жераром, Бутей, молодой бунтарь-интеллектуал, предложил ему вступить в труппу «Кафе де ла Гар» («Привокзальное кафе»), которая только что составилась на Монпарнасе. Жерар согласился: он всегда жаждал новых встреч и впечатлений. Там, в помещении бывшего вентиляторного завода на улице Одессы, он познакомился с приятелями Бутея — Катрин Сота, Анри Гибе, Патриком Мореном (он же Деваэр). Со временем новенький узнал, что Патрик с раннего детства дышал воздухом кулис и что он — парень веселой и изобретательной Сильветты Эрри, она же Миу-Миу. Такое прозвище девушке дал Колюш (он тоже входил в труппу), потому что не понимал ничего из того, что она говорит… Покоренный атмосферой беззаботности, насмешливости и свободы, царившей в «Кафе де ла Гар», Жерар несколько месяцев играл во втором составе в спектакле «Болты в моем йогурте», зрительский успех которого удивил и критиков, и самих весельчаков-актеров. Кафе-театр тогда был на подъеме, ставя пьесы в духе конца шестидесятых, то есть в насмешливо-анархистском стиле журнала «Шарли-Эбдо». Каждый зритель должен был принять участие в игре, придуманной труппой: повернуть колесо, и оно укажет, какую цену уплатить за билет…
Несмотря на добродушную атмосферу, царившую в театре, Депардьё было несколько не по себе в компании новых друзей, зачастую происходивших из иной социальной среды, чем его собственная. Он так это объясняет: «Я был несколько далек от всего этого, потому что совсем не обладал их умонастроением, духом парижской молодежи. Я же все-таки был хулиганом из провинции». С другой стороны, его отношения с некоторыми членами труппы были натянутыми. Между ним, Деваэром и Миу-Миу царило полное взаимопонимание, однако он как будто сторонился Колюша, который, на его взгляд, заимствовал чересчур много находок у своих товарищей, «не понимая, что зрители аплодируют труппе, а не тому или иному актеру».
Как бы то ни было, Жерар, получавший мало, как все актеры-дебютанты, продолжал гоняться за гонорарами, сниматься в маленьких ролях и навещать агентов. Узнав о предстоящих съемках фильма «Жеребец» Жан-Пьера Мокки, он решил предложить свои услуги импресарио Бурвиля, игравшего в фильме главную роль. Явившись в его контору на Елисейских Полях, он почти не удивился, повстречав там самого Бурвиля в обществе режиссера Рафаэля Дельпара. Последний вспоминает: «Депардьё пришел, держа за руку какого-то мальчика, и извинился за это. Мне кажется, это был сын одной из его подружек. После быстрого обмена вопросами и ответами, в ходе которого импресарио дал ему понять, что он не подходит для данной роли, он ушел, учтиво откланявшись. Тогда Бурвиль повернулся ко мне и сказал: “Я уверен, что этот парень преуспеет в кино”. Судя по всему, на него подействовало обаяние, которое уже тогда было у Депардьё».
Возвращение в исходную точку. После «Будю» Жерар возвратился в исходную точку — начал репетировать новую пьесу в постановке своего учителя Коше — «Одна компания» американца Мэтта Кроули. По сюжету, на дне рождения Гарольда встречаются друзья-«голубые», и все идет очень хорошо до появления Алана — гетеросексуала, который превращает вечер из жизнерадостного общения в человеческую драму. «Там говорилось о гомосексуализме, но без вульгарности, — уверял меня Коше. — Это было одновременно мучительно и волнующе. Мы долго думали, прежде чем поставить пьесу в Париже, поскольку не знали, готова ли к этому публика, да и критика, которая часто бывает излишне целомудренна. Когда один продюсер дал нам, наконец, “зеленую улицу”, я сразу подумал о Жераре. Его персонаж не говорил. Он был “Подарком”, преподнесенным герою пьесы. Собрались друзья, вдруг звонок в дверь, я открываю, входит Подарок, говорит “Хеппи бёсдей”, хватает меня в охапку и целует взасос. Потом становилось понятно почему…»
Выдержав пятьдесят представлений в театре Эдуарда VII, эта пьеса стала большим успехом для Депардьё, хотя продюсер был против его участия. Коше мне рассказывал, как ему приходилось сражаться за своего протеже, наделяя его всеми добродетелями: «Продюсер мне доверял. Он видел первых актеров, которых я прослушал, и был доволен. Он спросил: “А Подарок? Надо, чтобы он был красив”. “У меня есть такой, — заверил я его. — Я приберег его для вас!” Однажды я представил ему Жерара. Он позеленел. Дождался, пока Жерар выйдет из комнаты, и закричал: “Это невозможно, это же чудовище! Подарок хотели бы получить все, но только не его!.. Мне он не нужен!” Я не смешался и отвечал в том же духе: “Послушайте, нечего огород городить. Подбирать актеров — мое дело. Или он, или я! Я не шучу. Либо он будет Подарком, либо я отказываюсь ставить пьесу! Он сказал, что я хватил через край, но потом присмирел после спектакля и хороших отзывов”…» Коше порадовался своей тогдашней неуступчивости: «Невероятно, правда? Этот человек станет мировой звездой, а какой-то продюсер от него отказывался, потому что находил его чудовищем! Я-то был убежден, что у него огромный талант. У него была такая манера смотреть, слушать, посмеиваться… Это был одновременно зверь и великий актер».
Молодой лицедей чувствовал себя на подмостках в родной стихии. По его словам, причина тому была проста: это единственное место, где он «вибрирует» и множится. «Мне хорошо в театре, потому что меня там трое: я сам, мой персонаж и зеркало. Достаточно мне одеться, выйти на сцену, и я уже не спеша разглядываю публику, расхаживаю, и это начинает завораживать».
После этого успеха последовали другие, а затем — участие в телевизионных проектах. Дверь на телевидение Жерару отворила Мишель Подрозник, спутница жизни Жан-Доминика де Ларошфуко, который писал сценарии исторических фильмов. Многие годы эта пара тесно сотрудничала с Роберто Росселлини, одним из величайших режиссеров итальянского кино в стиле неореализма. После нескольких шедевров — «Германия, год нулевой», «Стромболи», «Рим, открытый город», «Пайза» — режиссер обратился к телевидению и начал снимать культурно-образовательные передачи, в частности, «Захват власти Людовиком XIV», предназначенную для ОРТФ. В 1966 году, когда снимался этот фильм, Мишель Подрозник, работавшая помощником режиссера, познакомилась с молодой актрисой Элизабет Гиньо, будущей мадам Депардьё (Элизабет играла в фильме Марию Манчини, первую любовь Людовика XIV). Та не замедлила представить ей Жерара, и Мишель была тотчас покорена его чуткостью, юмором и незаурядной энергией. «Он хотел играть что угодно, лишь бы играть. Необычайная жажда жизни и неистощимая веселость! На сцене он потрясал меня сочетанием красоты, силы, изящества и женственности», — рассказывала мне Подрозник, которая теперь входит в руководство независимого производственного объединения «Тел франс».
Она вспоминает и о задушевных моментах в обществе Жерара и Элизабет, о вечеринках, на которых собиралась одна и та же компания: Пьер Ардити, Макс Виаль, Морис Дешан, Жан Негрони и Мишель Пилорже. А то еще Жерар являлся один на улицу Клер, где жили Подрозник с мужем. Он мог без конца слушать, когда Жан-Доминик де Ларошфуко, потомок древнего знатного рода (среди его предков был автор знаменитых «Максим» Франсуа де Ларошфуко), начинал рассказывать о некоторых эпизодах из истории Франции. «Он хотел все узнать, все попробовать», — продолжает Мишель Подрозник, которую порой тоже удивляло необычное поведение ее друга. Однажды она застала его, когда он, удерживая равновесие, шел по узкой стене, рискуя сломать себе шею, «как мальчишка». В другой раз, когда Жан-Доминика не было дома, «после хорошо “вспрыснутого” ужина он поднялся и подошел к фотографии деда Жан-Доминика. Потом вдруг схватил вантуз, залепил им лицо предка и крикнул: “К черту аристократию!” Мальчишеская выходка, ведь он обожал моего мужа, который много помогал ему с самого начала карьеры».
В самом деле, эта пара профессионалов замолвила за него словечко, и Депардьё дублировал несколько иностранных телефильмов, в том числе «Деяния апостолов» Росселлини. А потом, также благодаря их покровительству, он получил несколько настоящих ролей в телеспектаклях — например, Эдека в пьесе «Танго» польского сатирика Славомира Мрожека в постановке Жана Керсброна или фотографа во «Встрече в Баденберге» Жан-Мишеля Мериса. В «Киборге, или Вертикальном путешествии» он тоже играл фотографа. Съемки производились на видеокамеру в павильоне, под руководством Жака Пьера, не отличавшегося покладистым характером. Жерар быстро это заметил, когда вспыльчивый режиссер начал к нему, мягко говоря, придираться. «Жак Пьер часто вел себя с актерами истерически, — рассказывает Подрозник. — После записи первой сцены он отвел меня в сторонку и сказал: “Что за дурака ты мне привела?” Конечно, он говорил о Жераре, который, не вынеся оскорблений, дал волю рукам. Надо сказать, что Пьер действительно довел его до белого каления, а Жерар был не тот человек, который все стерпит».
В узком мирке государственного телевидения новости распространяются быстро. Вскоре после этих скандальных съемок Жан де Ларошфуко и Мишель Подрозник попытались предложить своего протеже на роль Мандрена по сценарию Альбера Видали. Но режиссер Филипп Фурастье, некогда ассистировавший Жан-Люку Годару, и слышать о нем не хотел, отдав предпочтение другому актеру, умевшему «прогибаться». Много позже он пожалеет о своем решении, сказав Подрозник: «Вот черт! А ведь я мог открыть звезду…»
О кино речь еще практически не заходила, когда Жерар и несколько его друзей-актеров решили поехать в Канн на знаменитый фестиваль. Просто пройтись по набережной Круазетт, подышать фестивальной атмосферой — а вдруг тебя заметит какой-нибудь продюсер или знаменитый режиссер. Неизвестно, каким образом их занесло в передвижную студию радио «Europe-1» в тот самый момент, когда Франсуа Шале вел ежедневную передачу. Кинокритика, взявшего интервью у всех звезд, какие только имелись в кинематографе, покоробило вторжение компании молодых людей, бывших крепко навеселе. Многие годы спустя его воспоминания об этом происшествии можно расценить и как похвалу в адрес молодого Депардьё: «Рукава его пиджака, помятого после бессонной ночи, вздувались от огромных бицепсов. Пока я говорил в микрофон, его приятели пересмеивались, считая себя остроумными. Меня это раздражало, я задал им вопрос: “Что вы сделали с тех пор, как приехали на фестиваль?” Снова смешки, похохатывание. Я продолжал: “А знаете ли вы, что здесь есть необыкновенные люди, и однажды вы пожалеете, что не встретились с ними, тогда как у вас была для этого неповторимая возможность?” Только Депардьё как будто обратил внимание на мои слова. Во всяком случае, он больше никогда не упускал случая познакомиться с людьми, которые являются честью и изюминкой нашей эпохи».
Несмотря на жадность к работе, которая навсегда останется одной из его главных черт, Жерар не забывал и про личную жизнь. Его роман с Элизабет перешел в официальную форму: влюбленные поженились в апреле 1970 года. Торжественная церемония состоялась в Бург-ла-Рен под Парижем, где жила семья новобрачной. Пилорже охотно согласился стать свидетелем со стороны Жерара. На свадьбу приехал только Деде; Лилетт, оробев перед непривычным для нее миром, предпочла остаться в Шатору. Встреча двух противоположных миров? В социальном плане — именно так оно и было, ведь родители Элизабет принадлежали к настоящим буржуа, однако они обладали умным сердцем, как говорит Депардьё. «Прямо скажем, я не вполне соответствовал образу идеального зятя, которого месье и мадам Гиньо мечтали видеть рядом со своей дочерью. Тем не менее, когда я попросил ее руки, ее отец сказал при всех: “У Жерара есть нечто поважнее образования: у него большое сердце”».
На первое время молодожены поселились в квартире Элизабет, в доме 63 по улице Лепик, на Монмартре. Квартира была обставлена скромненько, но со вкусом. Там было множество безделушек и семейных сувениров. Элизабет любила принимать друзей по-простому, за чашкой чая. Жерар же вскоре установил дома первый автоответчик. Актер Юг Кестер вспоминает о том, как его друг восторгался своим новым приобретением: «“Представляешь, только купил его — а там уже полно записей!” Счастлив он был неимоверно!» Можно себе представить, как он радовался, когда пятнадцать лет спустя появились первые мобильные телефоны — он стал ими пользоваться одним из первых. Его друзья говорили мне, что иногда он увлеченно разговаривает, прижав к каждому уху по мобильнику. Безграничная любовь к модным игрушкам? Или он упивается возможностью общаться в любой момент и в любом месте?
Но до этого было еще далеко, когда Элизабет сообщила супругу (по массивному бакелитовому телефону с диском) о скором наступлении счастливого события. Ее только что положили в клинику, где вскоре появился на свет Гийом, их первенец. В тот апрельский день 1971 года Жерар должен был играть в Доме культуры Амьена в «Оресте» — переложении пьесы Еврипида, сделанном Клодом Руа. Сразу после спектакля, охваченный бешеной радостью, Пилад — Депардьё помчался в Париж, к своей дорогой «белокурой головке». Молодой отец был на седьмом небе от счастья, но ему сообщили тревожную новость: у малыша неправильное телосложение, и объяснили, что костные выступы подмышек — результат воздействия синтетического гормона «Дистильбен», который семейный врач выписал будущей маме. Случай Гийома — не единичный; по словам специалистов, этот гормон, продажа которого была окончательно запрещена в 1977 году, изуродовал десятки тысяч детей.
После рождения сына будущее Жерара, кажется, прояснилось; он испытал странное чувство, будто преодолел важный этап в своей личной и профессиональной жизни. А ведь еще не было достигнуто заметных результатов. «В то время мне было на это плевать. У меня было полно работы. Я носился на своем мопеде с телевидения в театр, из театра на киностудию. Приезжал домой, на улицу Лепик, в три часа ночи, а в семь утра снова уходил, начиная все с чистого листа».
Единственная передышка — выходные, проводимые в Море-сюр-Луэне, куда Депардьё приезжали в своем синем «фольксвагене». Там, в загородном доме из крупного камня, принадлежавшем родителям Элизабет, супружеская чета годами встречалась с лучшими друзьями — актерами Пилорже и Кестером и их женами, Рене и Сильви, а также веселой компанией из «Кафе де ла Гар»: Деваэром, Миу-Миу, Сота и Бутеем. Бутей брал на себя готовку, даже если была не его очередь. Легко себе представить, какая теплая атмосфера безудержного веселья царила тогда в живописном местечке, расположенном на лесистом берегу реки, которое в свое время было источником вдохновения для художника Сислея. Атмосферу отдохновения не разрушал даже треск моторов. «Все приезжали в Море на мотоциклах, — вспоминает Юг Кестер. — Однажды Деваэр явился на новенькой “Ямахе-650”. Это была мечта Жерара, он-то ездил на простом мотороллере. Но Элизабет и слышать об этом не хотела: на ее взгляд, это была слишком мощная машина, иными словами, слишком опасная».
Но Жерару не понадобился мотоцикл, когда начались съемки фильма «Немного солнца в холодной воде» по книге Франсуазы Саган. Актер навязал себя режиссеру Жаку Дерею с тем нахальством, которое до сих пор ему свойственно: «Дело происходит в Лиможе? Вот и чудесно! Это рядом с Шатору, просто замечательно! Я прекрасно знаю Саган!» Тогда это еще не было правдой, но вскоре станет, когда Маргерит Дюрас познакомит его с писательницей; та со временем сделается одной из его немногих подруг.
Тогда же Жерар в очередной раз отправился за кулисы театра «Мадлен», где он играл в «Галапагосах» — пьесе Жана Шатне, драматурга и телепродюсера. Главная роль была у Бернара Блие — важной птицы, перепады его настроения в процессе репетиций порой производили сильное впечатление на его молодых партнеров. Среди них была еще никому не известная Натали Бай, которая, несмотря на свою застенчивость хорошо воспитанной девочки, не могла смириться с ворчливостью «премьера». Зато его скверный характер не мог выбить из колеи Жерара, как-то по-особенному предупредительного к знаменитому актеру, сыгравшему в «Дядюшках-гангстерах». Возможно, пьеса пострадала из-за напряженной атмосферы, царившей за кулисами. Так говорили, когда ее сняли с репертуара, потому что на нее никто не ходил. Для актеров это был тяжелый удар, и только Депардьё критика пощадила. «Очень смешно играет молодой актер с невероятно потешным лицом — Жерар Депардьё, самородок, ставший для меня настоящим открытием», — писал Жан-Жак Готье, грозный критик из «Фигаро»; ему вторил коллега из католической газеты «Круа»: «Актеры делают все, что могут, вот только могут они мало. Только Жерар Депардьё превращает своего бравого полицейского, втянутого в интеллектуальные дискуссии, в эпический персонаж, забавный и достоверный».
Блие как будто не выказал обиды на похвалы дебютанту, когда встретился с Депардьё на съемочной площадке «Убийцы» — фильма о психопате, сбежавшем из сумасшедшего дома. Повлиял ли Блие на выбор режиссера Дени де ла Пательера, уже снявшего «Сильных мира сего»? Депардьё думал именно так, пока ему не дали понять, что его имя подсказал не Блие, а Жан Габен. В то время Габену ни в чем не могли отказать. Кстати, Депардьё инстинктивно почувствовал соперничество между двумя мэтрами…
Блие и Депардьё стали решительно неразлучны: вслед за «Убийцей» Жерара вновь позвали на съемки фильма, в котором одну из главных ролей играл Бернар, — «Вечерний крик баклана над джонками»… Режиссером и автором сценария выступил Мишель Одьяр; в фильме рассказывалось о приключениях преступников, которые используют Альфреда Мюллане, невезучего игрока на бегах, живущего за счет своей жалостливой супруги, чтобы перевозить в Турцию бриллианты в гробу…
На съемочной площадке Жерар познакомился с другими исполнителями главных ролей в этой уморительной комедии: Мишелем Серро, Полем Мерисом, Марион Гейм, Морисом Биро, а главное — с Жаном Карме, который станет его закадычным другом: «Мы с ним составляли единое целое. Мы были слеплены из одного теста, одинаково любили землю и вино, имели ту же склонность к мечтательности и бродяжничеству, одинаково воспринимали людей. Мы с ним практически изобрели принцип ужина с дураком. Едва заприметив такого на улице, в какую-нибудь пьяную ночь, мы вцеплялись в него и не выпускали. Приглашали поужинать, часто в привокзальный буфет за углом, и там он выдавал нам такое… Жанно поначалу был просто другом, с которым можно поржать. Он был из Турени, я — из Берри, но мы с ним говорили на одном диалекте…»
В фильме Депардьё занят в эпизоде — в роли Анри, длинноволосого телохранителя с немного хулиганскими наклонностями. То ли проблема была в его темпераменте, то ли в недостатке воображения у режиссеров, но, как бы то ни было, в последующие два года актеру предлагали только небольшие роли маргиналов и преступников разного пошиба. Так было в «Сентиментальной жизни Жоржа-убийцы» Даниеля Берже, где Жерар снимался со своим приятелем Роменом Бутеем. В следующем году Пьер Черниа снова предложил ему сыграть хулигана в «Пожизненной ренте» — истории о приключениях симпатичного холостяка, который упорно не желает умирать, к большой досаде буржуазной семьи, положившей глаз на его имение в Сен-Тропе. У Депардьё была роль второго плана в окружении звездных имен — Мишель Серро, Жан Пуаре, Жан-Пьер Дарра и Жан Ришар.
Основав цирк, носящий его имя, Жан Ришар познал славу в середине шестидесятых, снявшись в телесериале о комиссаре Мегрэ по романам Сименона. Молодой Депардьё мелькнет там в эпизоде в серии «Мегрэ сердится», сыграв художника, подозреваемого в убийстве.
Опять перемена декораций и костюмов: Жерар вернулся в свою «семью» из «Кафе де ла Гар», к великой досаде ее нового члена — молодого неизвестного певца девятнадцати лет от роду, Рено Сешана. Рено, выходец из мелкобуржуазной протестантской парижской семьи (его отец преподавал немецкий язык и писал популярные детективы), младший сын из шестерых детей, уже два года как забросил учебу, пытаясь стать артистом. Он был анархо-синдикалистом, и события мая 1968 года вдохновили его на первую песню, с явно провокационным названием: «Сдохни, сволочь!» Этот опыт не получил развития в боязливой и зажатой Франции времен президентства Жоржа Помпиду. Но Рено не сдавался, тем более что тогда он считал ремесло актера своим призванием. Он поступил на театральные курсы Тани Балашовой, где преподавали Жан-Пьер Дарра и Морис Гаррель. Чтобы платить за обучение, он хватался за самую разную работу: несколько месяцев проработал механиком на станции техобслуживания мотоциклов, потом в книжном магазине в Латинском квартале, откуда порой срывался и уезжал на другой конец Франции. Случайно он очутился в «Кафе де ла Гар» — вернее, почти случайно: услышав его пение на улице, Патрик Деваэр и Катрин Сота предложили ему поговорить с Роменом Бутеем, который тогда искал актера на подмену в один спектакль. Первый опыт в кафе-театре воодушевил певца, но тут вернулся блудный артист… Тридцать лет спустя Рено, ставший звездой французской эстрады, с юмором рассказывал мне о том, как его «попросили»:
«В 1971 году я несколько месяцев играл в одном спектакле в труппе “Кафе де ла Гар”, заменяя малоизвестного, но симпатичного актера по прозвищу Жеже, которым овладела охота к перемене мест. Когда он во второй раз вышел из труппы, то я, хотя и не претендовал на то, чтобы стать его “официальной” заменой, спросил, отдадут ли мне снова его роль, он ответил: “Нет, извини, Бутей и Колюш наняли своего приятеля, его зовут Депардьё…” Несколько недель спустя я впервые в жизни увидел его на сцене; фамилия у него была роскошная[22], физиономия поразительная, но я подумал: “Черт побери, как же он переигрывает! Да, не скоро этот парень станет звездой!” А через два года (или чуть больше?) они с Деваэром прогремели в “Вальсирующих”».
Но пока этого еще не случилось. Тем временем к Депардьё наведался режиссер Клод Режи, искавший актера на роль молодого уголовника в пьесе «Спасенные» Эдварда Бонда, которую он хотел поставить в Малом ТЫР[23]. Имя Жерара ему подсказал Юг Кестер, гоже участвовавший в постановке.
Они с Депардьё родились в один год (1948), и сумрачный красавец Кестер в отрочестве был шалопутным малым. Как и бывший хулиган из Шатору, в середине шестидесятых он открыл для себя волшебство театра. Путевку в жизнь ему дал Ги Кайа, приверженец репертуарного театра, принявший его на бесплатные театральные курсы. Радушный и участливый, его учитель был также другом многих актеров и режиссеров с именем. Среди них был Роже Блен, уже полтора десятка лет ставивший пьесы Сэмюэла Беккета и Жана Жене. Как и Кайа, Блен увидел в юном Кестере задатки большого актера и решил взять его под свое крыло. В 1970 году новый наставник представил его Патрису Шеро, и тот взял его в постановку «Ричарда II» Шекспира. Затем на робкого и застенчивого дебютанта обратил внимание руководитель Т1ЧР Жорж Вильсон и пригласил его в партнеры Марии Казарес в пьесе Эдварда Бонда «Ранним утром». Постановка была отмечена публикой и прессой. По словам знаменитого критика Жаклин Картье из газеты «Франс суар», два театральных открытия года звались Юг Кестер и… Жерар Депардьё, сыгравший в пьесе «Одна компания». Вот так Кестер узнал имя своего «близнеца», а вскоре встретился с ним в съемочном павильоне.
В тот день молодой человек перебрасывался парой слов то с тем, то с другим, прохаживаясь по коридору, который технический персонал окрестил «коридором Стыда»: актеры томятся там в надежде получить роль. Там же была неизменная Мишель Подрозник: в соседнем павильоне только что закончилась запись последних сцен инсценировки «Приключений Задига» по Вольтеру. Депардьё в ней участвовал, а потому подошел к Подрозник и Кестеру. Тот был поражен видом человека, выросшего перед ним: «Как только я его увидел, то сразу полюбил. За его личность, его величину. После Марии Казарес, посвятившей меня в ремесло, это было новое потрясение. Он излучал мощь и обаяние. Мы сразу поладили друт с другом, угадав, что оба сумели отойти от края пропасти; мы были чистыми идеалистами». Заинтригованный Кестер мечтал увидеть Депардьё на сцене, чтобы судить о нем как об актере. Это произошло очень скоро, в театре «Кафе де ла Гар». Его новый друг появлялся на сцене почти голым, на утесе из папье-маше, его роль состояла из десяти строк. Все еще находясь под впечатлением от него, Кестер подсказал Клоду Режи этот феномен.
Режи остался благодарен за совет: он, в свою очередь, был покорен необычной личностью Депардьё и восхищался его разрушительной энергией и обезоруживающей ранимостью: «У него было сказочное чутье, он все схватывал и ловил на лету. Понятно, что он бросался в глаза. Он приносил с собой пустыри Шатору, иное представление о мужественности, морали, красоте. Он рушил наши системы взглядов». Театр Режи находился в постоянном поиске и исследовании. На протяжении месяцев после их встречи учитель внушал своему ученику свой метод игры, основанный на системе Станиславского, — входить в образ своего героя, жить его жизнью, его чувствами. Новенький охотно воспринял эту психотехническую методику и до сих пор признает, какое огромное влияние оказал наставник на его карьеру и развитие личности: «У Режи актер — режиссер, и наоборот. Это настоящее целительство и безраздельное счастье. Он обучил меня стройному звучанию, тогда как я издавал только шум».
Эти стройность и строгость, внушенные Режи, оказались нелишними, когда название пьесы появилось на афишах театра в начале января 1972 года. В Лондоне она в свое время вызвала оживленную полемику, в Париже «Спасенные» тоже были приняты неоднозначно. «Настал один из самых тягостных моментов в моей карьере критика», — бушевал Франсуа-Режи Бастид в «Нувель литтерер». В пьесе молодые бездельники (среди которых Фред в исполнении Жерара) убивают новорожденного — просто так, по глупости и невежеству. Хотя сюжет пьесы вызвал самые суровые оценки, игра Депардьё, явившего на сцене современного варвара, привлекла к себе внимание. Журнал «Экспресс» нашел ее «более чем замечательной», а газета «Монд» разглядела в его лице «опасную веселость пахана с куриными мозгами».
Многочисленные зрители разделяли эти суждения. Среди них была писательница и режиссер Маргерит Дюрас, которая искала тогда молодого актера в свой фильм «Натали Гранже». Подойдет ли ей Депардьё? Она была в этом почти убеждена, но предпочла сначала поговорить с Режи. Они хорошо знали друг друга. Дюрас уже с десяток лет ему первому отдавала читать большинство своих произведений. Поделившись с ним своими надеждами, она согласилась встретиться с любимчиком Режи на следующий же день.
Депардьё приехал к Дюрас на мотоцикле. Он мало что знал о ее славе романистки, режиссера-экспериментатора и великой жрицы интеллектуальной и художественной жизни Парижа. Какая разница? Ему всегда было интересно открывать для себя новые миры. Чем этот хуже?
Когда ему открыли дверь, то контраст между длинноволосым парнем и маленькой женщиной в водолазке был разительным. «Я сказал, что Клод Режи просил меня к ней заехать, а она попятилась через всю квартиру, прижалась спиной к стене и говорит: “Идите ко мне!” Я был слегка удивлен, однако подчинился. Медленно пошел вперед, пока не очутился в двадцати сантиметрах от нее. Навис над ней с высоты своего роста, и тут она говорит: “Стоп, хватит, вы меня напугали, это как раз то, что нужно… Я предлагала эту роль Франсуа Перье, но мне кажется, что вы лучше с ней справитесь”…» И тут Дюрас начала длинный монолог о его герое и связанной с ним сюжетной линии: пока дети в школе, а муж на работе, Изабель и ее подруга слышат по радио, что в окрестностях их дома бродит маньяк-убийца. Вскоре к ним является агент по продаже стиральных машин…
Депардьё внимательно ее выслушал и был слегка удивлен, что ему не дали ни сценария, ни записи его роли. Но всё равно! Реплики ему будут подсказывать во время съемок, и он поймет, что должен играть, полагаясь на свое чутье. Это роль-импровизация. Депардьё сыграл у Дюрас еще трех персонажей такого типа — «хрупких, слабых, очень женственных, в конечном счете», как определил их он сам в начале 1980-х в журнале «Кайе дю синема», отвечая критику Жаку Гранту, обозначившему его амплуа как «волнующе хрупкий самец с богатой фантазией». Дюрас же часто говорила писателю Алену Вирконделе: «Посмотри на этого мальчика, он далеко пойдет. Знаешь почему? Потому что он не боится доли женственности в себе».
Вирконделе часто бывал у Дюрас дома и видел там Депардьё. «У него не было ничего общего с тем колоссом, которого мы знаем сегодня, — рассказывал он мне. — Он обладал внушительной внешностью, но был при этом хрупким, ранимым и очень застенчивым. Ему с трудом удавалось выдерживать взгляд собеседника, он отводил глаза. Он был по-своему целомудрен. Такая двойственность зацепила Маргерит, ее завораживало несоответствие между зримым образом и его наполнением, которое было скорее женским».
Женственность Депардьё Вирконделе обозначает так: «Во-первых, это интерес ко всему поэтическому, литературному, относящемуся к области чувств. Когда Маргерит говорила о литературе и поэзии, он слышал всё и всё понимал. Восприимчивость, чувствительность, почти как… у насекомого! Все актеры, с которыми тогда была знакома Дюрас, обладали такой “щелочкой”. Ей как раз и нравилось в актерах именно то, что она могла отыскать в них место для собственной жизни. Грубо говоря, Депардьё “впустил” в себя Дюрас, и именно в этом заключается женское начало. Дюрас могла вложить в него все, что хотела сказать. Тем более что он постоянно был открыт, находясь в состоянии вечного изумления. В нем было изящество невинности. Этакий идиот, как у Достоевского. Или, лучше сказать, как его персонаж из “Натали Гранже”, торговый агент, которым помыкают женщины и водят его за нос».
Вирконделе встречал у Дюрас не только Депардьё: писательница окружила себя своим «двором». Однако в этих посиделках не было ничего официального, никаких приглашений в назначенный час: каждый являлся по своему хотению, сообразуясь со своими хорошими или плохими манерами. «Все являлись без предупреждения — актеры, художники, писатели. Дюрас порой жаловалась на гостей, которые пользовались ее туалетом, а она даже не знала, кто они такие. В то же время она была счастлива, что ее окружают молодые люди, ровесники ее сына; она вела себя как пчелиная матка. Она говорила, что мы ее “дети”, что мы принадлежим к новому виду, новому поколению, которое переделает мир. Она возлагала на нас почти наивные надежды. И мы говорили, говорили в атмосфере всеобщего братства. Она думала, что перемены свершатся скорее через пророчества, через поэзию, чем через политическую деятельность. При этом она никогда не теоретизировала на темы театра или литературы. Говорили много, но не судили. Такова была ее воля, как и право на безумие, которого она для себя требовала. Для нее безумие было именно отсутствием суждения. Она вся была в этой утопии, под свободой понимала некую созидательную анархию. Депардьё прекрасно вписывался в эти рамки. Он принимал участие в наших разговорах, выказывая большую любознательность. Не припомню, чтобы он рефлексировал, — скорее действовал по наитию. Дюрас нравилась в нем эта первозданность, которую она называла его “дикарством”. Она выискивала таких людей, как он, — свободных от оков политики и образования, — людей до первородного греха, обладающих привилегией невинности».
В многочисленных интервью, которые Депардьё дал на протяжении всей своей карьеры, часто заходит речь о близкой дружбе между интеллектуалкой и «дикарем» — вот только действительно ли он не хотел походить на интеллектуала? В проницательные рассуждения порой вклиниваются довольно забавные истории. Депардьё передает, например, такой разговор с писательницей, которую он любовно называл Марготон: «Ты читал мою книгу? — Нет. — Ничего страшного. Я все равно собираюсь ее переписать!» В другой раз Жерар застал Дюрас как раз за переписыванием одного из ее произведений. По крайней мере он так подумал. «Я подошел и увидел, что она прячет газету рекламных объявлений! “Не хочешь купить квартиру вместе со мной, Жерар?”» Если нужно, Депардьё уточнит, что недвижимость была одним из главных ее увлечений. Было и другое, не менее удивительное, — кулинария. Чтобы порадовать своих гостей, Дюрас любила время от времени становиться к плите. «Для нее это было важное занятие, стоявшее в одном ряду с искусством и политикой (она, например, любила вьетнамскую кухню), а также с умением принимать гостей», — рассказывает писатель Доминик Ноге, еще один завсегдатай ее кружка.
Несмотря на малый рост, Дюрас обладала неоспоримым интеллектуальным авторитетом, производившим впечатление на гостей. Говорила она твердо. Эта энергичная женщина могла быть внушительной, а то и властной. С ней редко удавалось просто посмеяться. «Конечно, она умела смеяться, но не шутила. Она была строгой и суровой», — вспоминает Вирконделе. Он совершенно не помнит Жеже любившим игривые шутки и розыгрыши, к которым позднее привыкнут его друзья. Наоборот: «Во времена “Натали Гранже” он слова поперек не говорил. Он был почтителен. Не подобострастен, а восторженно уважителен».
Иначе с Дюрас и нельзя было бы поладить. Несмотря на явную склонность к импровизации, она почти не оставляла актерам альтернативы. «Она задавала направление мне, да и всем остальным — съемочной группе, фильму, даже изображению, — рассказывал Депардьё. — Когда работаешь с Маргерит, ты целиком в ее власти. Это не руководство, это состояние души, это иная форма… как бы сказать? действия, и гораздо более резкая».
Когда «Натали Гранже» вышла на экраны осенью 1973 года, критики рассыпались в похвалах актерам — Лусии Бозе, Жанне Моро и дебютанту Депардьё, сыгравшему свою первую большую роль в кино. Тон, правда, задала сама Жанна Моро, уже бывшая одной из первых величин в тогдашнем кино: во время одной телепередачи она предсказала своему молодому партнеру большое будущее. Пресса тут же подхватила ее слова. В молодом актере увидели «взрыв сверхновой звезды».
Экран или сцена? По правде говоря, Депардьё себе такой вопрос не задавал. Ненасытному актеру все годилось; три последующих года он чередовал работу в театре и роли в кино. Так, в 1973 году Пьер Черниа взял его ради внешних данных в «Гаспары». В этой детективной комедии он играет почтальона. А главные роли — у Филиппа Нуаре, Мишеля Серро и Мишеля Галабрю. В одном телерепортаже со съемочной площадки передана непринужденная атмосфера, царившая в группе: Мишель Серро приезжает на съемки, сидя на мотоцикле позади Депардьё. Затем был «Тяжелый день для королевы» режиссера Рене Альо; для Жерара это был случай познакомиться с другими признанными мастерами, в первую очередь Симоной Синьоре и Жаком Дебари. В фильме они изображают средних французов, живущих в районе безликих многоэтажек. В том же году ученик Коше перевоплотился в Зезе в «Деле Доминичи» Клода Бернар-Обера; его партнером был Жан Габен, заметивший его незаурядные данные и не разочаровавшийся в нем. Правда, они оба не раз участвовали в общих застольях с возлияниями. «В то время непьющий актер не был актером, — вспоминает Депардьё. — Во время съемок обедали с бургундским. Берешь рыбу, два мяса, десерт — а потом за работу. Как они — так и я».
Через несколько недель после завершения съемок «Дела Доминичи» Габен и Депардьё, ставшие неразлучными, встретились в Монпелье на съемочной площадке картины «Двое в городе» режиссера Хосе Джованни. Тот уже знал молодого актера, который снялся у него в предыдущем году в роли плохого парня в фильме «Скумон: Приносящий беду», с Жан-Полем Бельмондо и Клаудией Кардинале.