На вопрос "Кто ты по профессии?" у меня нет вразумительного ответа. Во всяком случае, одного-единственного. Филолог-германист, как значится в университетском дипломе? Литературный и кинокритик? Телеобозреватель? Эссеист? Колумнист? Политический публицист? Поэт? Прозаик? Переводчик стихов и прозы? Издатель? Преподаватель? Учредитель литературных премий и общественных организаций? Убелённый сединами мэтр или не брезгующий "мокрым делом" пахан? Властитель дум или "пикейный жилет"?
Порой меня называют профессиональным скандалистом (на всех вышеперечисленных поприщах и вдобавок в быту), но это, разумеется, клевета. Скандальным моё творческое поведение выглядит лишь в условиях всеобщего, мягко говоря, Зазеркалья. Определение "матерящийся философ" (так назвал меня Сергей Шнуров) хорошо, особенно из его уст, но тоже неточно. Сравнивали меня даже с Василием Васильевичем Розановым и аж с протопопом Аввакумом, сравнивали со Спинозой и Уриэлем Д'Акостой, — но пусть это остаётся на совести у тогдашних льстецов. Сравнивали с Белинским и (чаще) с Бурениным; регулярно титуловали Моськой, лающей на Слона (на стадо Слонов), и в меру многоступенчатого идиотизма не раз обыгрывали мою "говорящую" фамилию. Утверждали (первым, если не ошибаюсь, Борис Стругацкий): "Топоров известен тем, что никогда ни о ком не сказал и не написал ни одного доброго слова".
Со стороны, разумеется, виднее. Особенно если судишь обиженно и предвзято. Поэтому будем придерживаться строгих фактов. В первую очередь, я, как с недавних пор принято говорить, газетный писатель. По меньшей мере, именно в этом качестве я предстаю на страницах предлагаемой вашему вниманию книги. Здесь собраны (а вернее, отобраны) статьи и фельетоны за последние три года, впервые увидевшие свет в "Политическом журнале", петербургском журнале "Город", электронной газете "Взгляд", ежемесячнике "Петербург. На Невском" и ряде других. Во всех этих изданиях я печатаю статьи и колонки на регулярной основе (где раз в неделю, где реже) из года в год и на предполагаемую аудиторию каждого ориентируюсь тематически и, не в последнюю очередь, стилистически. Аудитория когда совпадает, когда нет, — так возникают первые пересечения (но и первые разночтения), возникает движение — и поступательное, и вращательное, — возникает ротация. Но ещё не жёсткая ротация — меж тем моя книга называется именно так.
Термин, ставший названием, позаимствован из практики музыкальных телеканалов. Жёсткой (или, чаще, горячей) ротацией там называется регулярное до назойливости включение одних и тех же песен и клипов в программу. (На телевидении такая ротация, как правило, бывает проплаченной, но в нашем сравнении это не релевантно, потому что на телевидении проплачено всё.) В данной книге постоянно повторяются и перекликаются одни и те же сюжеты, одни и те же имена, одни и те же темы; повторяются из статьи в статью в рамках каждого из пяти разделов и от раздела к разделу. Повторяются ключевые выражения, важные образы, показательные примеры. Повторяются — правда, всякий раз уточняясь, конкретизируясь и обрастая новыми коннотациями, — оценки и мысли. Повторяются, постепенно слагаясь в общую (а если угодно, и универсальную) картину.
В книжной форме все статьи, включённые в книгу, печатаются здесь впервые. Печатаются с минимальными разночтениями по сравнению с первопубликациями в периодике: где убрано сгоряча вырвавшееся словцо, где, наоборот, восстановлена пара строк, убранная перестраховавшимся редактором, а то и вовсе верстальщиком, где исправлена описка, неточность или стилистическая ошибка. Впрочем, все эти случаи единичны их примерно столько же, сколько так же впервые появившихся в книге подстрочных примечаний. Ни конъюнктурному пересмотру, ни актуализации тексты, собранные в книгу, не подвергались — за это я отвечаю головою. В конце концов, в сборник вошла примерно треть из написанного и напечатанного мною за три года — и статьи, на мой сегодняшний взгляд устаревшие, в книгу просто-напросто не попали.
Материал книги организован тематически по разделам, а внутри каждого раздела статьи выстроены не в хронологическом (или обратном хронологическом) и не в тематическом, а в алфавитном порядке. Более того, по алфавиту следуют друг за дружкой и сами разделы. Такая вот, знаете ли, жёсткая ротация, такое вот, прошу прощения, ноу-хау. Разумеется, организация материала по алфавиту — приём чисто формальный, но как раз такой мне и понадобился, чтобы подчеркнуть внутреннее единство разнящихся хронологически, тематически, а порой и жанрово статей. Понадобился, не в последнюю очередь, чтобы подчеркнуть внутреннее единство посвящённых разным сторонам нашей жизни разделов.
В "Диагонали власти" собраны статьи на, условно говоря, политические темы. Условность самого определения (иронически зафиксированная уже в названии) объясняется тем, что речь здесь идёт не столько о политике — да и нет у нас никакой политики! — сколько об отражении того, что по недоразумению слывёт политикой в обывательском (то есть в нашем с тобой, читатель) сознании. То, что годами внушается нам или, наоборот, замалчивается, проходит здесь проверку прежде всего на элементарный здравый смысл.
И в политике, и в искусстве нынче принято думать: если тебя нет в "ящике", значит, тебя не существует в природе. И второй раздел книги — телекритика в самом широком смысле — закономерно называется поэтому "Игрой в ящик". Часть говорящих голов переходит в этот раздел из "Диагонали власти", а многие другие ещё не раз всплывут, как на экране ("Головы всплывают на экране, как воздушные пузыри", — написал ещё полвека назад американский поэт), в дальнейших разделах книги.
Между (отсутствующей) политической и виртуальной телевизионной жизнью, с одной стороны, и садами изящной словесности, с другой, существует некая сумеречная зона, на редкость разноликие обитатели которой не поддаются единому определению даже теоретически, потому что объединяет их лишь категорическое нежелание принимать строгие формы и хоть в какой-то мере очерченные контуры; в моей книге они (и посвящённый им раздел) названы "Ненатуралами". Осознавая некоторую рискованность этого названия, заранее уточню, что речь здесь идёт отнюдь не только о "людях лунного света", да и автор этой формулы (всё тот же Розанов) называл "людьми лунного света" не только адептов однополой любви, хотя, разумеется, и их тоже.
Ненатуралы (хотя, понятно, не они одни) часто пишут стихи и прозу. Главным же Писателем Земли Русской, по сути дела, является некто Пупкин (точнее, коллективный Пупкин), традиционно берущий не умением, а числом. В раздел "Похвала Пупкину" вошли статьи о текущей отечественной словесности. Как раз Пупкин уже лет пятнадцать читает меня особенно заинтересованно и предвзято и обижается на меня чаще, а главное, сильнее всех. И даже подкинул мне однажды в почтовый ящик любовно свёрнутую в петлю верёвку. И разве что изредка — в неуклюжей попытке избыть обиду — горестно вздыхает: "Что ж тут поделать! Топоров — санитар леса!" Но наша литература не лес, а джунгли — и "Санитаром джунглей" называется посвящённый по преимуществу полемике заключительный раздел книги.
Книги в известном смысле энциклопедической. Книги горячей. Книги жёсткой. Книги, согласен заранее, несправедливой и в целом, и в частностях — а где-то ближе к концу и попросту оголтелой. Читать её можно подряд. Можно наискосок, по диагонали. Можно (писатели так и поступят) сзаду наперёд. Можно местами. Можно где наугад раскроешь. Кстати, по ней можно и гадать. А можно и вообще не читать — от неё не убудет. Так что выбор, как водится, за читателем.
2007