- А приметил я мимоходом конец немецкой голубой ниточки. Не все ли равно, думаю, чей это провод, говорить можно на любом языке.
- Хоть на китайском наяривай...
- Подхожу - здесь еще никто не воспользовался. Я потянул - не поддается. Тогда стал мотать на барабан. Иду и наматываю, пока до траншеи не дошел. Дальше нельзя - нейтральная полоса. Вот незадача: не хватит, пожалуй. Дай, думаю, потяну - вытяну сколько-нибудь. Испробовал - верно, тянется. Не очень споро, но тянуть можно. А тут поднялась пальба с их стороны - с чего бы это? Я голову в окоп, а все равно тяну. Перед лейтенантом отчитаться надо. Вытянул я тот трофей.
- Хватило провода-то? - спрашивает повар.
- Хватило, - ухмыляется телефонист. - Да еще к нему добавка вышла.
- Это как так?
- А так - на другом-то конце я телефонный аппарат выволок.
- Вот это здорово... - восхищенно удивляется Кувыкин.
- А не оборвался аппарат-то?
- А что ему сделается - как на салазках по снегу, за милую душу.
- А телефониста вместе не приволок?
- Телефониста не оказалось. Телефонист, видать, по нужде ушел в это время. Отвязался от трубки-то. А то мог бы и телефониста, - серьезно говорит рассказчик.
Солдаты хохочут.
- Ну и врать мастак...
- Вы что - не видели трофейного аппарата?
- Видели, да это как сказать...
- Слушайте дальше. Подключил я эту голубую ниточку, на НП пришел. Звоню на огневую: алё-алё. А оттуда: доннер-веттер, вер ист дас? Я струхнул. Неужели к немцам попал, думаю, не к своей линии подключился? Их бин зоветише зольдат, отвечаю.
- С немцем говоришь? - поверил Кувыкин.
- С кем же еще, если по-немецки.
- Не обматерил тебя немец-то за аппарат, который уволок?
- Не умеют они по-нашему, - уверенно говорит рассказчик. Он выскребает со дна котелка остатки каши, облизывает ложку, прячет ее за голенище.
- Ну и чем дело кончилось?
- А ничем.
- Это как - никто спасибо тебе не сказал?
- Да нет, сказали по-русски...
- Что же немец-то?
- А немец матюкнулся на меня - я и обрадовался. Это не немец был, а лейтенант Сергеев, старший на батарее. Он немецкий язык осваивает, вот и поговорил со мной.
Рядовой Кувыкин давно просил о переводе его во взвод управления. Получив в начале декабря пополнение и возможность сделать замену, я взял его на НП в отделение разведки. Этот солдат среднего роста, хорошо сложен, любознателен и смел. Такому место разведчика как раз впору. Лейтенант Романов и командир отделения разведки сержант Постников не удивились: к ним он обращался тоже.
Встретили как своего:
- Хватит конягам хвосты крутить.
- Привыкай. Становись к стереотрубе, изучай, где сено, где солома.
- Где овес, где отруби...
- Да не высовывайся сильно-то - снайпер новичков любит.
- Какой я новичок - поболе вас на фронте.
- Об этом потом ему расскажешь - снайперу...
Кувыкину стереотруба понравилась. Он мог без смены стоять и час, и два, наблюдая за передним краем. Десятикратное увеличение дальние предметы делало близкими и отчетливыми. Через окуляры различалось все, что видно за нейтральной полосой: иногда появлялись серые каски немецких солдат - тоже наблюдателей, или пулеметчиков, затаившихся в ячейках, и многое другое.
При переходах он брал большой футляр стереотрубы за спину, безропотно нес его вместе с другой поклажей: вещмешком, автоматом, противогазом.
Один наш стрелковый полк раньше других пробился в глубину леса, беспрепятственно прошел дальше и, не найдя соседей ни справа, ни слева, хотел вернуться обратно. Путь обратно оказался перекрыт. Рейд по немецким тылам без базы снабжения не входил в планы командования, поэтому полк занял круговую оборону на перекрестке лесных дорог. Пробиваться к полку предстояло нам.
Мы пошли на выручку не полным составом. На основных НП остались заместитель Ширгазина капитан Каченко, комбат-5, командиры взводов управления четвертой и шестой батарей. Со мной три разведчика и три телефониста, а также стереотруба, несколько катушек провода, оружие, шанцевый инструмент. С комбатом-6 примерно то же.
Провод разматываем по следу.
Впереди - человек тридцать пехоты в белых маскхалатах, мы - без. За нами еще кто-то. Но и без халатов нас не видно - ночь. Шагаем след в след. Снег неглубок, передние легко преодолевают целину, мы ступаем уже по рыхлой тропе.
Пройти можно только по этому открытому месту - здесь нет сплошной обороны. Но слева по ходу, на опушке леса, - немецкий пулеметчик. До него около двухсот метров. Он периодически ведет огонь на заранее пристрелянных установках в секторе примерно до восьмидесяти градусов. Трассы слабо освещают голубой снег и тяжелые фигуры солдат. Стрельба ведется вслепую, пулеметчик не видит людей, идущих в двух-трех метрах один от другого в затылок, растянувшихся почти на полкилометра, и потому делает небольшие паузы, отдыхая. Затем снова огонь слева направо - по всему сектору. Люди не останавливаются, будто оцепенев в безразличии; пули белыми линиями пролетают на уровне живота и гаснут далеко справа в темноте поля.
Опасность была зримой, а не отвлеченным понятием, не опасностью вообще, к которой успели привыкнуть, - она угрожала непосредственно, становилась смертельной именно сейчас, в эти минуты, необходимые для преодоления двух-трех сотен метров.
Мы видели начало огненного пучка и веер трассирующих пуль, устремленный на нас, осязали возможный горячий удар одной из них, но отвечать нельзя, мы идем незамеченные. Угроза была столь ощутимой, что поднималось к голове и стыло трепетное ожидание, холодок сковывал плечи, стискивал челюсти, мертвил язык и голос.
Одна поразила кого-то впереди, послышался вскрик, затем стон и мольба о помощи:
- Сенькин, браток, не бросай...
Это первый голос, нарушающий молчаливое шествие колонны, - ни стука поклажи, ни другого звука не слышно. Никто не сбавляет и не прибавляет шаг. Молчание замкнуло уста остальным, нет даже тихо оброненного слова.
Опасный участок миновали. Прошли мимо раненого, который наспех перевязан, беспомощно лежит у тропы на снегу и стонет. Сзади охнул еще кто-то. Это уже второй. Раненые остаются на месте, их не выносят. Да и куда нести - впереди медпунктов нет, там неизвестность. Подберут санитары, но где они? Никто другой не пойдет - уход в тыл равноценен сейчас дезертирству. От тылов мы почти отрезаны, с тылами соединяет нас тонкая нить телефонного провода - очень слабая, ненадежная связь, готовая оборваться в любую минуту.
- Сенькин, возьми мене отседа... милый... о-о-о, - зовет оставшийся на тропе с тоской и надеждой, плохо различая спины солдат.