Какое горлышко ей дал господь,
Какие чистые глаза явил он,
Тем только горше сделав мой ломоть.
Меня такою мукой одарил он,
Что ни заесть ее, ни обороть,
Зачем лишил и разума и сил он
Меня, несчастную, не дал уйти
Из худых мест, отрезав все пути.
Мы, взрослые, и то там все исстылись.
Где было ей, неопытной, стерпеть.
Пеленочки с нее всегда валились,
А нянечкам все было не успеть -
И так уж, поправляя, с ног все сбились.
И вот как начала она коснеть -
Они смолчали, что она кончалась,
Но я сама у детской оказалась.
Мне не хотели мертвую ее
Показывать, все отогнать пытались.
Возьми меня от скорби колотье -
Они б еще со мной тут намотались.
И все ж я видела дитя мое,
Пока они туда-сюда мотались,
И как взглянула -- поняла я всем -
Да ведь она доношена совсем!
И вовсе совершенна, хоть малютка
И хоть истравлена вконец иглой.
Дежурная сестра с ворчаньем "ну-тка"
Сплелась своей ногой с моей ногой,
Но я, сказав ей звонко: Проститутка!
Ее отвадила ходить за мной.
В конце концов ее ли это дело -
Моей дочурки золотое тело.
Она была прекрасна, как луна
На только что завечеревшем своде -
Глазами и мутна и холодна,
А ногти -- семячка льняного вроде -
Чуть голубее были полотна
На желтом одеяльцевом исподе,
Напоминала предзакатный снег
Фиалковая бледность нежных век.
Едва смогла я выписки добиться,
Я кинулась в покойницкую. Там
Лежала смерзшаяся в ком девица,
Припаянная холодом к листам.
Все помню -- как ушла назад больница,
Не помню -- кто шел сзади по пятам,
Все бормотал, чудной такой оболтус:
"Без выписки нельзя, вернуть извольте-с! "
Как мне велел мой материнский долг,