Он при гранате. -- А она и ухом
На это не ведет и как обухом:
Давно ли? -- Дней пятнадцать уж прошло!
И в сердце ей сомнение вошло,
И дух ее смутился, стал не ясен.
И ей сказали, что он был прекрасен,
Что все переживают тяжело
Его потерю, что он тут всечасен, -
Меж них он всюду, где ура брало.
Он с ними всюду, где ура брало,
Он был герой без страха и упрека.
Ну что с того, что умер одиноко -
Что ж, жизнишка -- ветошка, барахло.
А у него высокое чело
И мысль, сводящая все в нем жестоко,
И сердце, полное живого тока
Кристальной доброты, оно светло.
Глаза полны сиянием усталым.
Герой он, а вернее -- он святой.
Мысль со ужасом, а сердце -- с добротой.
Ну, не совсем сдружился с принципалом,
А обладал чудесной теплотой -
Что бонба с взрывпотенциалом шалым.
Что бонба с взрывпотенциалом шалым,
Ее сознанье взорвалось о нем.
И вот уже равниной под дождем
Она бредет бесчувственная с малым.
Сечет лицо ветрище ей кинжалом,
Россия, ты осталась за холмом,
Россия -- сколько в имени самом
Дождя и ветра -- все за перевалом.
Здесь не неметчина -- наоборот,
Но Русь как-будто та же: каша с салом,
И тот же ветр по звуку и по баллам, -
Но русский, в черной впадине ворот
Повешенный, осклабил черный рот
И радуется, улыбаясь впалым.
Он потешается, осклабясь впалым
Беззубым ртом, и, кажется, что рад.
Его хозяйка полчаса назад
Сдала живого двум повязкам алым.
-- А вот и живодеры! -- он сказал им
И на хозяйку вскинул строгий взгляд.
Ей Ольга замечает: Кто там... над?
Ваш родственник? -- И та с полуоскалом
Ей говорит: Кацапа принесло! -
И повела брезгливо черной бровью. -
Пусть повисит жидовское мурло,
-- От ваших белых ручек пахнет кровью.