И никакой уступки словоерсам,
Отказ всем диспутам, всем контроверсам -
Быть может, боль и снимет как рукой.
А что -- когда не снимет? Нет же -- снимет!
Сойдет нервозность полою водой -
Вот тут большой покой вас и обнимет.
Трава... а над травою -- козодой...
И вас с нуждою разлучит, разнимет...
Но денусь-то куда с моей нуждой.
Куда ж я денусь-то с моей нуждой -
Почти физической -- в Прекрасной Даме?
Пойду ль к Мамедову -- судите сами -
Мамедов здесь советчик мне худой.
А за порогом месяц молодой,
И подступает свет его волнами.
Пойти лучом бы к Тетушке -- как к маме -
С моей бедой, с моей хурдой-мурдой!
Стучать: впусти к лазорью-бирюзовью.
Нет, не ответит -- за дверьми поет.
И вдруг прознает, что я здесь -- введет,
Постель постелит, сядет к изголовью...
Задумаюсь -- и голова гудет
По Тетушке -- с моею к ней любовью.
Да, видно, Слово проросло любовью,
Друг Феофиле, не мое -- ея.
Сначала хилая, любовь моя
Сегодня отдает нутром и кровью -
Однако это тяга не к дымовью,
И Тетушка явись -- бежал бы я,
Скрывая отвращенье, из жилья,
Бежал бы вовсе не по нездоровью -
Явись она вот именно такой,
В своем земном обыденном обличье,
Пусть, чтобы снять все боли как рукой, -
Бежал бы вовсе даже без величья,
По-подлому совсем, со всей душой
Моею к ней -- тоской по ней большой.
Со всей моей тоской по ней большой,
Страх встречи здесь мне портит обаянье.
Как мало помогает тут сознанье,
Что милый труп, должно быть, стал землей,
Что ни своей молитвой, ни чужой -
Земного не вернет себе дыханья -
И все ж -- не воздуха ли колыханье -
На полках звякнуло -- я сам не свой!
Войдет! Войдет она, чуть вскинув бровью,
Хмыкнет: Как домовничаешь, сынок? -
Сажусь, чтобы не выдать дрожи ног.
-- Вы, вы... посмели?!! -- В грохот предгрозовью