Блестящему и свежему. Рука
Тянулась сжать в ладошке паука,
Сломать цветок, душить звезду ежовью.
Бех мелкий гад и варвар на дому,
Мать обожал, но нежностью порочной.
Любовь к отцу была вообще непрочной...
Сгори огнем он и схвати чуму.
Вот сколотил мне ящичек песочный,
Но близится зима -- и ни к чему.
Отец мне лишним был. Был ни к чему.
Ушел. Годам к восьми об нем хватились.
Любил. Подробно. Но себя. Смутились?
Доверились подсказу моему?
Я не любил его. Сказать кому -
Так все вокруг тотчас бы возмутились,
И я солгал, украсив правду, или-с
Рех правду, но по позднему уму.
В Саратове же взору моему
Он некоей абстракцией являлся.
-- Ты помнишь папу? -- мозг мой напрягался,
Лица ж не различал, но только тьму,
Тьму лиц! Но не лицо того, кому
Обязан здесь визитом -- смерть уму!
Согласно детскому еще уму,
Сравниму с абсолютно черным телом,
Хватающему, что придет к пределам,
Но излучающему только тьму, -
Мой мозг не прилеплялся ни к чему,
Но только к тут же связанному с телом,
И было интереса за пределом
Что нужно духу, телу ж ни к чему.
Далекий отче мой с его любовью -
Я обрете его поздней, поздней,
Пришедши умозрительно к ятовью,
Где нерестится тень среди теней -
Ах, письма отчие, вы все ясней -
Хоть сердце, видя вас, исходит кровью.
И сердце, видя вас, исходит кровью -
Но только щас, нисколько не тогда,
Когда замрела волжская вода
С баржами, тянущимися с низовью.
Буксир кричал, как зверь, исшедший кровью,
И "Ливер, мор!" к нам долетал сюда,
И тяжкой баржи грузная хода
Вдруг прядала кобылой с суголовью.
Ужасный, холодящий ум простор!
Не удержать всю эту воду льдовью,
Затягивающую внутрь мой взор.
И брови поднимаются к надбровью,