Барж, уходящих в темноту, к зимовью.
А утром мать отходит прочь с зимовью.
"Не бойся", -- в двери щелкает замок,
И стягиваюсь в ужасе в комок -
Безмолвье в уши колоколит кровью,
И веет тленом смерти с изголовью,
Куда взглянуть, собрав всех сил, не смог -
И без того хребет уже замок,
Душонка еле лепится к становью.
Обстало недоступное уму -
Нет, не чудовища, гораздо хуже -
Там, сзади -- черный лаз, все уже, уже...
Вот я сползаю в лаз, во мрак, в дрему...
Вдруг вспыхнул свет -- то мать пришла со стужи.
Ах, свет ублагостил, забыли тьму.
Бывало свет ублагостит, и тьму
Забуду. В очереди с ней стояли.
Я вышел. Звезды и луна сияли.
Труба белела жалко на дому.
Явился ж некто взгляду моему,
Чьи пальцы вдруг железом зазвучали -
И видел я в смущенье и печали,
Как он, ключей нащупав бахрому,
Защелкнул мать бессмысленно и злобно
И прочь пошел -- глядел я вслед ему,
И слезы покатились бесподобно
Из глаз моих, и слуху моему
Спустя, быть может, миг -- высокопробно
Слетело вниз: Ты плачешь? Не пойму! -
-- Откуда вновь со мною? Не пойму.
Ты? Ты? Дай я твою поглажу руку.
Ах, на какую обрекла ты муку!
Как ты покинула твою тюрьму? -
-- Смешной! Час магазину твоему -
Вот с ним он и проделал эту штуку,
Я вышла сквозь служебную самбуку -
Отчаиваться было ни к чему! -
И снова смерть мне шепчет с изголовью,
Вновь яма за спиной -- еще страшней,
А мать ушла, чтоб до скончанья дней
Не возвращаться к прежнему гнездовью -
Война и голод на уме у ней,
И всякая хреновина с морковью.
Со всякою хреновиной с морковью
Она, должно быть, больше не придет
Ни через два часа, ни через год -
Я ею кинут, вопреки условью.
И всякий раз с мучительною новью
Не совладает сердце и замрет,