Нет, то любовь, сошедшая в бедламы,
Еще не осознавшая свой рок,
Ей имя -- Плоть и будут ей в свой срок
Рожденья, смерти -- путевые ямы.
Проселки и шоссе и макадамы,
И звонкий -- не подковы ль? -- влажный цок...
Быть от себя всегда на волосок,
Пытаться только повторить свой штамм и,
Не повторясь, уйти рекой в песок...
-- Что не идешь домой? -- Боюся мамы.
Уж звезды вечера. Уж голос мамы
Пугливо хрипл, отчаянно глубок.
Она зовет его: Мой голубок! -
На фоне двух перстов, поющих гаммы.
Что делают два дня жестокой драмы
С мадонной, у которой, видит Бог,
Младенец небрежительно утек,
Но в школе не бывал и пишет срамы.
Вначале дикий вопль: А ну -- домой! -
Но выждать, скажем, вечерок, иль боле,
-- Что ж не идешь ты, баловень такой! -
А то: Приди! Не ночевать же в поле! -
Приду, едва заслышу нотку боли -
Веселым шагом с легкою душой.
* * *
С моей Психеей, нежною душой,
Нас принимает голубой Воронеж,
Положенный на гладь реки Воронеж
С притоками и пылью озерной.
Там, за шершавой красною стеной,
Промчалось пятилетье -- не догонишь, -
Где строевому ритму ногу ронишь
И жадно ждешь период отпускной.
Где время личное идет на граммы
И где потехи драгоценный час
Тебе привозят редкостные трамы.
Где по лугам звенит упругий пас
И резвый слух не поселят в экстаз
Ни звезды вечера, ни голос мамы.
Уж звезды вечера и голос мамы
Далеко-далеко в холмах земли,
Уж тени синевзорые легли
По обе стороны зубчатой рамы,
И шелковая скала панорамы
Уводит нас в небесные угли,
Рассыпанные пылью по пыли
Земли и вод воздушной эскаламы.
И в шаге от меня -- почти лубок,
Так ярко видима, пускай незрима,