С башкой, лежащей в яме выгребной!
В начале дикий вопль: А ну домой! -
Отнюдь не слух, сознанье потревожил.
Вслух я сказал: Вот до чего я дожил -
Я стал свидетель подлости прямой!
Чей низкий смысл, затронутый чумой,
Прекрасный монумент поискарежил,
Чью руку акт злодейства не поежил,
Кто, озираясь, крался уремой?
Кто снес младенцу голову, не боле -
Лишь только голову одну отъял?
Кого Селены свет так обаял,
Так опьянил -- не мене и не боле -
Что он главу дитяти отваял -
А выждал, скажем, вечер или боле? -
-- Не вечер, нет, о, много, много боле
Он выждал! -- так воскликнула, бледна,
Крылатая Психея, сметена
Кровавой лужицей планет на сколе.
-- Взглянуть вблизи на этот ужас что ли? -
Пробормотала, страхом сведена.
Я удержать не смог ее, она
Взвилась и завитала летом моли.
-- Ты возле видишь рельс? -- Что? Где? Какой? -
Вскричал я, словно вор, в луче Астарты.
Тут из казармы, где стояли парты, -
Младенческого хлева под рукой -
Раздался смех и крик игравших в карты:
Что ж не идешь ты, баловень такой? -
Психея молвила: Тут рельс такой.
Повидимому, он страстей орудье -
Должно быть, этот жалкий, на безлюдье,
Схватил металл тоскующей рукой
И въел его младенцу под щекой,
А после довершил неправосудье,
Совокупив с усердьем рукоблудье -
Суком воспользовавшись, как кошкой. -
И я ответил ей: Щепотью соли
Мне разъедает рану лунный свет,
И, хоть я все не схоронен -- отпет.
И жалко мне себя -- не оттого ли
Вообразился мне вместилец бед -
Мой друг, суворовец, бежавший в поле.
Кричат: Приди! Не ночевать же в поле! -
Ему, гонимому тоской планет.
От рельса -- ржавчины кровавый след
В ладонь немую въелся крепче соли.
В луче Луны, в ее магнитном поле,
Тотчас стирающем ушельца след,