Что уготовил для него
Создатель повести его.
Неведенье есть панацея
От будущих сердечных спазм,
И не нужна тому рацея,
Кто задней мудростью Эразм.
Пусть от конечной катастрофы,
Неотвратимой, как судьба,
Спасают авторские строфы
Меня, презренного раба,
Ведь автор -- бог, triste fantоme,
А стиль -- Oh, le style c'est l'homme.
La forme c'est l'аme -- Никто иной
Во всей заблоковской литературе
Так это не прочувствовал на шкуре,
Как я -- крестцом и шеей, и спиной.
И то -- по бесконечности дурной,
Печально процветающей в культуре,
О ней сужу я как о некультуре
Мышленья, выраженья и иной.
Безликость производственных идиллий
И ерничество в духе Шукшина -
Какого ж надо нам еще рожна.
Я, впрочем, шел всегда от Шеншина,
Творца безукоризненных идиллий
Где нет неточных фраз (и нет фамилий).
Главу испортив перечнем фамилий,
Продолжу тем же: в голубой дали
Верлен и Валери мой стих вели,
Подобно опытным вождям флотилий.
Для сведенья гремучих литрептилий
Замечу, что тогда ж узнал Дали,
Читая "Le Cocu moderne" и "Lit"
И что он стоил кинутых усилий.
Его "Cеnacle", его жена спиной
Перед беседкой и "Lеde atomique"
И старенькая обувь, и "Pudique
Et chaste vierge" -- и были основной
Мой хлеб, поболе, нежли pain antique
Мыслителей, пренебрегавших мной.
Пытались подружиться и со мной -
Я был тогда хорош собой и кроток -
Но я не пал до уровня подметок
И дал понять, что им я не родной.
Добавлю, что был, в общем, не иной,
Чем все, напротив, как-то мене четок,
Поскольку наш забытый околоток
Был славен самой умною шпаной.
Я не считаю откровенных свилей