Моментам Вечности, и глаз зерцала
У сына отуманились слегка.
И юноши прозрачная рука
Перед отцом бесчувственным мерцала
На столике, как лампа ночника.
У столика, где лампа ночника
Вполне усугубляет тьму лучами,
Привык он думать долгими ночами
О мыслях и движеньях старика.
Воображалась Колыма-река
С ее сатрапами и палачами,
Отец, не дороживший калачами
И ненавидящий наверняка.
Он, не боящийся ни сыпняка,
Ни пули, ни всесущего доноса,
Умеющий посеять цепняка.
Такой уйдет от стражи, кровь из носа,
Его духовной мощи нет износа,
И все ж... какая хрупкая рука.
-- Отец, ответь мне, милый, чья рука,
Имеющая силу приговора,
Казнила вдруг сиятельного вора
Иль обнаглевшего временщика? -
-- Но, мальчик, жизнь ужасно коротка,
А будущее светлое нескоро
Похерит все достойное укора,
Тут нужен глаз... приличного стрелка.
Однако поклянись, что, постоянно
Обдумывая странный ход вещей,
Ты пальцами не сдавишь сталь нагана.
В конце концов, есть множество вещей,
Способных вызвать поворот вещей,
А суета -- будь это окаянно! -
-- Отец, трудясь надменно, окаянно,
Расчетливый холодный утопист,
Скажи, кто ты: группостровец-марксист,
Народоволец иль от Либер-Дана? -
-- Сынок, мне, понимаешь, даже странно,
Что ты меня заносишь с ними в лист,
Я попросту Жидков, отпавший лист,
Зачем мне в кучу к ним? -- там бесталанно.
Но поклянись с душевной простотой,
Что, как бы чернь глаза нам ни колола,
Ты не пойдешь стезею произвола,
Не станешь светской властию и той,
Нам данною от Божьего престола,
Не поступишься для тщеты пустой.
Иначе будет как стакан пустой
Тебе дарованная власть, и жажды