От струй его же боги и вкусили.
Два гласа в языке нас поносили -
Один из них наш бывший ученик,
Второй нам чужд, не трус, не клеветник,
Пожалуй, мученик, хоть попросили.
-- Джентльмены судьи, -- возглашает глас, -
Я с предыдущим гласом не согласен,
Сей зычный глас поистине ужасен:
Он, в душу к вам отыскивая лаз,
Становится лишь дерзок и прекрасен,
Не на внимательный, однако, глаз.
Незаинтересованный в нем глаз
Легко отметит ложь и передержки.
Прошу у вас залуки и поддержки
От кары, о которой просит глас.
Молю, да не прикроете вы глаз,
Вподобье сводни или же консьержки,
На те процессуальные издержки,
Что не окупит выдранный мой глаз.
Ни острый меч, ни скорлупа кирас
Спасать нам диктатуры несподобны,
Пока не привлечем тех, кто способны
Служить по убежденьям, не в острас,
Кто знает мыслить, пусть добры, пусть злобны,
И молвить истинно и без прикрас. -
-- А молвить истинно и без прикрас,
То смолвился как раз самодокладчик,
Крамольным колеям путеукладчик,
Он олигархий подводил не раз.
В правление четырехсот в тот раз,
Он, вслух рекомендуясь как приватчик,
Играл в обобществленника, отхватчик,
Чем и подвел доверившихся раз.
Затем в нем гласы совести зазгили,
И триста девяносто девять душ
Он кинул, не на счастье -- на беду ж.
Но если в шторм, когда трещат рангили,
Всяк кормчий убежит холодный душ,
То он команду обречет могиле.
-- Команду я не обрекал могиле:
Команда это массы, а деспот,
Пусть коллективный, из четырехсот,
Как раз работал, чтобы массы гили.
Теперь спартанцы к нам присапогили
И пчел повыковыряли из сот.
Втридцатером мы проливаем пот,
А кто не входит в тридцать -- нам враги ли? -
-- Нам вреден всякий глас и всяк язык,
Способный нас бесстыдно втуне высечь. -