Туда и космос не проводит нас.
Ни женский пеплос, ни лихой Пегас
Не вызволяют нас из-под деюри, -
Ни скитней тюре, ни смурной микстуре
Нас не приблизить к Царствию на влас.
Пусть лишь математической рангили,
Высоким танцам хореохарит
И рифмоволн просчитанной бегили
Дан в память -- так эфир нам говорит, -
Слог, коий речь ничья не повторит,
Что неподступен самое могиле.
Что, неподступен самое могиле?
Ты, мальчик, ошибаешься. Безмен
Уже отяготила горсть измен, -
Там, в горних, в мирозданья эпистиле.
Предатель, ищущий себя в бегили
От родины, он хощет перемен
В стране сенаторов или камен, -
Равно, куда б его ни исхитили.
Измена -- почкой распускать язык,
Какой бы слава ни казалась лестной,
Во имя той, что нам дала язык.
Прекрасно славен только неизвестный.
Молчанье красное, обычай честный -
Все лучшее, а главное -- язык.
Все лучшее, а главное -- язык,
Не подтирающий порог у Мильна,
Не треплющий с восьми и до семи льна,
Но тот, что сам себе всегда язык.
Невнятен черни подлинный язык,
И только общность, к звуку щепетильна,
Преймет, когда смиренна и умильна,
Простой и восхитительный язык.
Но с этой мыслью гонят нас отвсюду.
Несчастный Виля! Так обнять штурвал,
Что и прозектор еле оторвал!
О, мы достойно празднуем Иуду.
Кто миг измены не переживал,
Я с тем и говорить теперь не буду.
Я с тем и говорить теперь не буду,
Кто не Вильям Шекспир, не Вильям Питт,
Кто множество раз в жизни не был бит
И не бежал раз в жизни ниоткуду.
Не предал ли Христос допрежь Иуду:
Тот подбивал, а этот лишь подбит.
Но беспредельный блеск, что нас слепит,
Один сродни предательству и чуду.
Предатель -- гениальный ученик,
Отступник всякий, кто превысил меру: