В горшках рассажены желтофиоли.
Буфет -- и в нем от Гарднера сервиз,
Амур, Психея, пастушки, пастушки,
Чуть дальше -- огненный ковер завис,
Под ним кровать: подзоры да подушки,
Потом окно и над окном карниз,
В окне цветов и трав, что на опушке,
А за опушкой двор, обычный двор
С обрывком неба словно бы впритвор.
Засим зеркальный шкаф вполоборота -
Приют молей, архивов, блуз и книг,
Засим дивана золотая рота -
Глаза закроешь и вплывет в сей миг
Рыдван огромный наподобье грота
С чудесным запахом сушеных фиг -
Диван прохладней теннисного корта,
Где все уютно так и так потерто.
Отец кушеток, прародитель соф
Со спинкой темной ласкового кедра!
Ты, верно, не был в жизни суесоф.
Со скрипом свету отворяя недра,
Распахивал рукам жилище сов
И сыпал обувью и сором щедро,
Но ты с любым побился б об заклад,
Что заключаешь в чреве лучший клад,
И ты бы выиграл, конечно, в споре!
Каких сокровищ не таил твой зев.
Беспомощно, как утка на Босфоре,
Там сверху кувыркалась дама треф.
Как на плацу, здесь находились в сборе
Кавалергарды, в службе посерев,
Кольт, фотоаппарат с пластиной сизой
И виды гор без бизы или с бизой.
Там дожидались компас и секстан,
Иль то, что мнилось в те года секстаном.
И я туда все лазал неустан
В каком-то вожделенье непрестанном,
Сгибая втрипогибели свой стан -
Не извлечешь меня и кабестаном -
Да никому до нас и дела нет,
Ведь дома Тетушки день целый нет!
А наверху, где шпильки и заколки,
Бог Шива, многолик и многорук,
Взирает скалясь на меня как волки,
Сливая спицы рук в блестящий круг,
И сундучок часов с диванной полки
Постукивает дятлом -- тук да тук -
Над чашей, где, досуг и назиданье,
Лежат бобы -- для таинства гаданья.