Пока, дворов московских корифей,
Петух, туманом утренним повитый,
Всю сволочь не прогонит, как Орфей,
Слух услаждавший и ворам, и шлюхам,
В гуманной древней Греции, по слухам.
Увы, читатель, утра час далек,
И петька спит, и сны вам сердце давят.
Меж явью и умом провал пролег,
И тройкой совести кошмары правят.
И хорошо, коль вы во сне -- белек,
Которого всю ночь собаки травят,
А если вас в такой втравили сон -
Что нам по вас бы плакать в унисон?!
А.И. во сне всю ночь стоит со скрипкой -
Прекрасен, наг и розами увит,
Скрипач на ней пиликает с улыбкой,
Губами и душою чуть кривит.
Вкруг женщин хоровод струится зыбкой,
Музыкой бабам кроткий нрав привит.
Они его из дали обожают.
Отходит прочь: глазами провожают.
Внезапно появляется Антон,
Он портит всю обедню гастролеру.
Фальшивя, скрипка повышает тон,
И женщины, отпав внезапно флеру,
Жильца дерут, забывши про бонтон.
Особенно одна -- ну точно впору,
Как будто церковке иконостас, -
Ее ладошке скрипача мордас.
Он в ужасе кричит им: Кто вы? Кто вы? -
Они ж, не оставляя ремесла,
Ему шутя ответствуют: Мы -- вдовы!
-- А сколько вас? -- Они ж: Нам несть числа!
-- Меня вы раздерете! -- Мы готовы!
Но вот его сажают на осла,
Покамест он по швам все не распорот,
Чтоб увезти с собой в безмужний город.
Меж тем у тетки в дивном сне банкет,
И с аппетитом юного питона,
Со страхом вспоминая этикет,
С надеждой -- хоть избегнет моветона, -
Она вдруг видит: овощной брикет
Внезапно оформляется в Антона,
И доблестная ложка с полпути
Должна пустою в рот большой уйти.
И снятся матери такие грезы,
Как будто вовсе не сошла с ума,
Как будто не ее все эти слезы,
Души смущенье, празелень ума,