И, лишь идя Покровкой, слышишь ты
Под жуткий звук Онегинского вальса
Приятный глас из яркой высоты:
-- Противный Стратилат, ты что -- зазнался?
-- Да нет, я только что из Воркуты!
-- А, понимаю, значит ты сознался!
-- Частично! -- возражает Стратилат.
Со мной и не крепчали: вывез блат!
-- Послушай, ай да блат у Стратилата,
Ведь он сидел по пятьдесят восьмой! -
И вздох: Вот у кого ума палата!
А мой вот все не явится домой! -
И хохот мчится из окон крылато,
Веселый, бесшабашный и прямой,
Парит над государственной торговлей
И выше, выше, аж под самой кровлей.
А снимешь трубку на Чистых прудах
И наберешь мизинцем милый Хлебный,
Тотчас услышишь: Тетушка в трудах,
Иль где-то в очереди за целебной
"Ессентуки-12". В проводах
Послышится короткий и волшебный
Гудок отбоя, и чуть выше тон,
Сребристый голосок: Але, Антон? -
И вот ты пойман с трубкой возле уха,
Отсохнет горло, отпотеет нос,
И голос -- против воли сипло, глухо
"Позвать Максимову" попросит в нос.
Звенит сребро: "Максимову? Так сухо?
Антон, но что с тобой -- ты сам принес
Ей имя Тетушки, и в коммунальной
Ее зовем так все -- вот ненормальный!"
Да, в самом деле, до чего ж я туп,
Доходит до меня, как до жирафа,
Друзья, я на себя имею зуб,
Какого не имеет тетя Рафа
И тетя Валя. Глуп, как дамский пуп,
Достоин остракизма, больше -- штрафа,
И буркнув: "Извини!" (Каюк! Каюк!)
Со злобой трубку вешаю на крюк.
И, перейдя за людный перекресток,
Под парикмахерскою на углу,
Смотрю я на себя -- тупой подросток
Почти прилип к витринному стеклу.
Рот, в самом деле, некрасив и жесток,
Глаза колюче прорезают мглу,
Их взгляд пытлив и хмур, тревожен, скучен
И вежливым манерам не обучен.
Нет, ни одна пройти по Поварской