Был человек ужасного коварства,
Чей ум был светел, а душа темна,
Обрекшая столь многих на мытарства,
Что и поныне говорят об нем:
Гори мол негасимым он огнем.
Однако ж, хоть всегда такое мненье,
По смерти гениального вождя,
Бродило средь народного мышленья,
Тоску на дух и ужас наводя,
В том власти не встречалось умаленья -
Напротив -- все границы перейдя
И как бы заново восстав из пепла,
Его величье и росло, и крепло.
В начале мало слышали о нем,
Но постепенно все его узнали.
Он ереси вытаптывал конем,
Он несогласных предавал печали,
И коль встречал он возраженье в ком,
То только горемыку и встречали -
Тот исчезал во мраке без следа,
Никто не ведает того -- куда.
Ходили, впрочем, по станицам слухи,
Подобные станицам лебедей,
Что есть места, затеряны и глухи,
Где мучат несогласных с ним людей.
С живых сдирают кожу, режут ухи
И спать велят на ложе из гвоздей.
Но слухи те не подтверждались дале,
Поскольку кто их сеял -- пропадали.
Был вправе ль, нет, кто слух распространял -
Того не заручусь и не сыначу.
Но чудо: что бы тот ни предпринял,
Во всем имел он верх, во всем удачу.
Крестьянство ли гуртом в артель сгонял,
Промышленную ли решал задачу -
Крушил ли храмы, строил ли дома -
Фортуна шла во всем ему сама.
Земель ли он решал приобретенье,
Тотчас в соседних государствах с ним
Народные вскипали треволненья,
И уж роптали: "Под него волим!"
А ворогов его хитросплетенья
Вмиг исчезали, словно легкий дым
Иль очерк мелом после влажной губки.
Нет, именно не мел, а дым от трубки.
И чудо как держава поднялась!
Как закипела дивная работа!
Заря образованья занялась,
С чела рабочего сошла забота.