Среди неукоснительно остающегося и правящего поступками героев книг Конрада, — законы чести и порядочности. «Обвинение в непорядочности — слово, самый звук которого ненавистен моряку» («Случай»). Герои Конрада говорят о чести, как рыцари стародавних времен, мечтают о дальних странствиях, как юноши, начитавшиеся Майна Рида и Фенимора Купера. Они совершают подвиги, того не замечая; делают изнурительную морскую работу не только безропотно, но и восторженно, поскольку влюблены в свой корабль и во все, что связано с морем, в первую очередь — в свою свободу. Писателю удается талантливо убедить в этом и нас, читающих его морские рассказы и повести. Их все более охотно печатают газеты и журналы Англии и США, у начинающего, но уже состоявшегося писателя их настоятельно требуют предприимчивые издатели.
Какими интересными, какими своеобразными, особенными людьми населял свою книжную страну Конрад! Это и совестливый старый капитан Уолей, не пожелавший сойти с корабля, гибнущего по его вине, как ему казалось, а на самом деле это было не так («Конец рабства»). Это и еще более яркая личность — капитан парохода Мак-Виром («Тайфун»), который весь во власти долга: «Не могу же я допустить, чтобы на судне был непорядок, даже если оно идет ко дну!» А вот колоритная фигура владельца буксирного парохода Фалька, о котором «по сей день в городе говорят, что он выиграл жену в карты у капитана английского судна» («Фальк»). Нельзя без сочувственного волнения читать историю страдальческой жизни шкипера каботажного плавания Хэгберга, мечтавшего стать фермером, но ставшего моряком и сына отправившего в море, откуда тот не вернулся («Завтра»),
В 1897 году выходит третий роман Конрада «Негр с «Нарцисса», заслуживший более двадцати похвальных рецензий. Это книга о его друзьях-товарищах по кубрику, об их каждодневном тяжком труде, о моряках с такими несхожими характерами и судьбами. Нет, не только романтика правила их жизнью на море. «Они были обречены на труд, — уточняет автор, — тяжелый и беспрерывный — от восхода до заката и от заката до восхода… Они были нетерпеливы и выносливы, буйны и преданны, своенравны и верны… Это были люди, которые знали труд, лишения, насилие, разгул, но не знали страха и не носили в сердце злобы. Этими людьми было трудно командовать, но зато ничего не стоило воодушевить их».
Этой книгой Конрад, всегда пылкий романтик, как бы говорит самому себе: «Приключение само по себе вещь пустая. Человек по природе своей труженик. Труд — вот основной закон». Но еще более этот роман о том, как впервые встретившиеся люди затем в течение совместного плавания не только хорошо узнают друг друга, но и сплачиваются в монолитную команду, становятся слаженно действующим экипажем, который оказался способным противостоять гибельному шторму. «Мораль моря» жестче, взыскательнее и определеннее «морали суши» — вот вывод, к которому мы приходим, расставаясь с этим прекрасным романом.
Однако «истинный» Конрад начинается с удивившей всех книги «Лорд Джим» (в первом русском переводе — «Прыжок за борт», вышедшем под редакцией конрадиста Е.Л. Ланна). Увидев свет впервые в 1900 году, роман затем повторил конрадовскую судьбу счастливого скитальца: он обошел все континенты, обретя друзей и читателей на десятках языках.
Человек наедине с собой, человек, вершащий нравственный суд над собственной трусостью, в то время когда идет формальное судебное разбирательство преступного бегства командиров с гибнущего, но не потонувшего судна, — вот о чем этот роман.
В одной из своих книг («Спасение», 1920) Конрад высказал мысль, которая подспудно звучала едва ли не в каждом его произведении: «То, что можно назвать романтической стороной человека, — чуткое восприятие темных зовов жизни и смерти». «Темные зовы — это самопроизвольное, на уровне подсознания, влечение к возвышенному, чистому, честному, порыв к благородству, готовность к самопожертвованию, ощущение власти над собой законов чести и долга». Не зря уже на первых страницах романа «Прыжок за борт» Конрад рисует нам героя утвердившимся «в своей жажде приключений и многогранном своем мужестве».
Какую же большую жизненную дорогу надо пройти всего за каких-то три месяца, чтобы разувериться в своих недавних высоких мечтаниях! «Есть много оттенков в опасности приключений и бурь, — отмечает Конрад, сам прошедший этот же путь, — и только изредка лик событий затягивается мрачной пеленой зловещего умысла: вскрывается нечто, и в мозг и в сердце человека закрадывается уверенность в том, что это сплетение событий или бешенство стихий надвигается с целью недоброй, с силой, не поддающейся контролю, с жестокостью необузданной, злоумышляющей вырвать у человека надежду и возбудить в нем страх, мучительную усталость и стремление к покою…»
Когда Лорд Джим (Лордом его титуловали туземцы за гордый нрав и аристократизм) инстинктивно, на миг поддавшись страху, прыгает за борт тонущего корабля, у моряка, все-таки спасшегося, начинается новый — мученический — отсчет жизни. Романтик Джим не прощает себе малодушия, минутной слабости и обрекает себя на искупительную жертву: его жизнь трагически обрывается.
Такой же «прыжок за борт» — как самоосуждение малодушия и нравственного падения — совершают герои и других произведений Конрада. Это и Джан Батиста, он же Ностромо из одноименного романа, отщепенец, провокатор, прикинувшийся «нашим человеком» (в переводе с итальянского «Ностромо» — «наш человек», а у моряков — еще и «старшой», «боцман»). Это и Кирилл Разумов, терпящий крах индивидуалист («На взгляд Запада»). Это и разочаровавшийся в высоком смысле своей вроде бы правильной жизни и деятельности Аксель Гейст, отправивший себя сам в романтическую ссылку на необитаемый остров («Победа»)…
* * *
Задумывался ли сам Конрад над тем, что же создает его воображение и насколько все это будет интересно его читателям? Ну, конечно, да: в течение всей своей писательской жизни он то и дело возвращался к размышлениям об этом, словно борясь с сомнениями, иногда закрадывающимися в его душу. «Художник, — рассуждал он, — живет в своем творчестве. Он оказывается основной реальностью в сотворенном им мире, среди вымышленных предметов, событий и людей. Повествуя о них, говорит он всегда о себе».
Знал ли Конрад, что в этих раздумьях перекликается с самим Львом Толстым: «Что бы ни изображал художник: святых, разбойников, лакеев — мы ищем и видим только душу художника»?
Особенно часто Конрад брался размышлять — и в романах, и в отдельных статьях, и в письмах — о «романе приключений». Это вызывалось его стремлением понять природу самого популярного жанра. Понять для того, чтобы не повторять того, что уже было у других, а найти здесь свою стезю.
Теперь уже во всех литературных учебниках отмечается, что конец XIX века ознаменовался, помимо всего прочего, читательским бумом, когда в чтение были вовлечены самые широкие слои населения во всех странах. Причиной тому была наряду с расцветом высокой литературной классики еще и необыкновенно размножившаяся приключенческая романистика, захватившая буквально всех и вся. Все более расширялась функция книги и чтения: от них теперь ждали не только нравственных уроков, но и знаний, а еще больше — развлечения, отдохновения от других занятий. Что давала человеку увлекательная приключенческая книга, хорошо выразил Р. Киплинг, которого и читал и с которым соперничал Конрад:
«К далеким берегам», куда-нибудь в Бразилию рвались мечтательные души уже миллионов читателей Марриэта и Купера, Ферри и Майна Рида, Стивенсона и Конрада. Вот и герой конрадовского романа «Негр с «Нарцисса» старый матрос Сингльтон с почтенной белой бородой, делающей его похожим на ученого патриарха, водрузив на нос очки, склонился над книгой, по складам произнося слова, шевеля губами, надолго погрузился в чтение. «Его огрубелые черты, — пишет Конрад, — принимали, когда он переворачивал страницы, выражение живейшего любопытства». Это был авантюрный роман Эдуарда Бульвера-Литтона «Пелэм, или Приключения джентльмена».
Увлеченно читающий полуграмотный моряк навел автора на размышления о том, что такое приключенческая книга. «Какой смысл открывают даже грубые неискушенные умы в изысканном многословии его (Бульвера-Литтона) страниц? Какое находят возбуждение? Забвение? Успокоение? Загадка! Есть ли это очарование непонятного? Обаяние невозможного? Или, быть может, рассказы его, словно каким-то чудом, открывают перед ними новый ослепительный мир среди царства низости и нечистоты, грязи и голода, горя и разврата, которое со всех сторон подступает к самому краю целомудренного океана, составляя все, что они знают о жизни, единственное, с чем сталкиваются на берегах эти пожизненные пленники моря? Загадка!»
На разгадку этой тайны ушла вся писательская жизнь капитана Конрада.
* * *
Почти тридцать лет длился «береговой» писательский период жизни моряка Конрада. Когда исследователи его творчества подсчитали, то оказалось: он написал более двух тысяч произведений, только часть которых вошла в его тридцать прижизненных книг. По книге в год, не считая многочисленных журнально-газетных публикаций! Действительно, это была жизнь труженика, растратившего весь пыл своей души. «Я устал! О, до чего же я устал!» — вырвалось у него однажды горестное признание. А незадолго до его кончины он воскликнул: «Я выдохся. Совершенно выдохся!»
О том, с каким изнуряющим воодушевлением работал моряк-писатель, оставил нам свои воспоминания Форд Медокс Форд — с ним в соавторстве Конрад издал несколько книг. «Поселились они, — рассказывает об этой поре жизни Конрада Д.М. Урнов, — специально друг против друга через улицу. Все уж тут было приспособлено для напряженного, неустанного литературного труда — к сроку, к поезду. Поезд останавливался рано утром на разъезде, в нескольких милях от того места, где они жили. Начиная с двух часов ночи наготове дежурил мальчишка-верховой, чтобы с рукописью в руках скакать на разъезд. К трем, вспоминает Форд характерный эпизод, закончив свою порцию, он перешел через улицу, к соавтору. Конрад строчил. «Еще полчаса! — взмолился он. — Заканчиваю!» В четыре Форд посмотрел ему через плечо. «Страшный удар, — бежало перо Конрада, — обрушился…». «Кончайте! — решительно сказал Форд. — Иначе вестовой не успеет к поезду». Конрад пробовал сопротивляться. «Кончайте! — не отступал Форд, — Допишете, когда будет верстка…» Такова, — добавляет он, — была наша жизнь».
Среди двух тысяч произведений, написанных Конрадом, — двенадцать больших романов, семь сборников новелл и повестей, три романа, созданных в соавторстве с Фордом: «Наследники» (1901), «Романтичность» (1903), «Природа одного преступления» (1924).
Конрад дождался счастливого для каждого писателя дня, когда вышло его многотомное собрание сочинений, впоследствии многократно переизданное и переведенное на другие языки. Когда 4 августа 1924 года Джозефа Конрада не стало, на его рабочем столе обнаружили еще два неизданных романа: «Князь римский» и «Ожидание», оставшийся недописанным.
Справедливо светла, значительна была и посмертная судьба Конрада и его творческого наследия. В популярности он оставил позади многих и многих, став кумиром читающей публики, особенно в США и Англии. Его книги вошли в золотой фонд мировой классики. О нем ныне написаны десятки монографий, защищены сотни диссертаций, в том числе и в России. В столетний юбилей писателя был задуман и начал выходить в США даже журнал «Конрадиана». Какой еще писатель удостаивался такой чести!
Словно соревнуясь друг с другом в восторженных похвалах, о нем высказываются высшие литературные авторитеты. «Но прочитайте Конрада, — восхищается Вирджиния Вулф, — и не только по хрестоматии подарочной, а в целом, и подлинное значение всех конрадовских слов будет утрачено для того, кто не услышит этой строгой и мрачной музыки, с ее сдержанностью, гордостью, необозримой и ненарушимой цельностью, утверждающей, что добро лучше зла, что верность — это хорошо, равно как и честность и мужество, хотя вроде бы Конрад старается показать нам просто ночь на море».
«Остерегаться ритмов прозы Конрада» Хемингуэю советует многомудрый Ф. Скотт Фицджеральд, поддерживая мнение Грэма Грина о «гипнотическом стиле» Конрада.
«Когда несколько лет тому назад, — вспоминает Томас Манн, — я приехал в Гаагу, Голсуорси читал там лекцию «Конрад и Толстой». Кого это ставил он рядом с русским колоссом, я тогда и понятия не имел. Мое изумление только возросло, когда я узнал, что Андре Жид специально выучил английский ради того, чтобы читать Конрада в подлиннике».
Дважды прочел Андре Жид, в частности, роман Конрада «На взгляд Запада», и вот его вывод: «Мастерски написанная книга… Не знаешь, чем восхищаться больше: искусством сюжета, композицией, смелостью столь широкого замысла, спокойствием изложения или остроумием развязки».
Хорошо знал книги Конрада и российский читатель: в начале века, а особенно в двадцатые-тридцатые годы, на русский были переведены почти все романы одного из основоположников современной интеллектуальной, романтико-психологической прозы. Вот только в последнее десятилетие издательские темпы русской конрадианы необъяснимо замедлились. Поэтому настоящему Собранию сочинений Джозефа Конрада пожелаем того же, что сотни раз слышал моряк-писатель, уходя в свои странствия: «Счастливого плавания! Попутного ветра и семь футов под килем!»