По правде говоря, профессора Гулиа я знал еще с детства, моего, разумеется. И знал благодаря телевизору. С начала 70 годов прошлого века (звучит-то как — «прошлого века», как будто — «до нашей эры»!) была чрезвычайно популярной научно-познавательная телепередача «Это вы можете!».
Передача транслировалась как минимум, два раз в неделю по основным каналам. В ней показывались самодельные устройства, изобретения, лично воплощенные умельцами-авторами. И шло горячее обсуждение устройства, и всего связанного с ним, приглашенными молодыми специалистами. Ход обсуждения комментировали члены жюри, или экспертной комиссии, куда чаще всего входили писатель В.Д. Захарченко, профессор Н.В. Гулиа, изобретатель Ю.М. Ермаков, теоретик Г.Г. Зелькин и автомобилист-практик — И.С. Туревский. Вел передачу блестящий и всеми любимый ведущий — Владимир Соловьев.
Всю эту компанию изобразил знаменитый датский художник-карикатурист Херлуф Бидструп во время своего последнего пребывания в Москве. Так вот — человек в жюри в сванской шапочке, очках, черной бороде и со зверским выражением лица — это герой моего повествования. Поднятая рука и зверское выражение лица — это настолько типично для него, что великий Бидструп не мог не уловить этих эмоций профессора.
Очень часто эти бурные эмоции профессора выливались в физические действия. Он вскакивал с места, и с еще более зверским, чем на рисунке Бидструпа, выражением лица, набрасывался на оппонента, которому оставалось только ретироваться. Еще бы — профессор был чрезвычайно сильным человеком — штангистом, культуристом — и оппоненту грозили серьезные последствия. Начало схватки обычно не вырезали из записи и показывали на всю страну. На телевидение приходили тонны писем зрителей, либо резко критикующих, либо приветствующих такое поведение профессора. Его агрессивность заметил даже один из тогдашних членов ЦК КПСС, но на его запрос последовал успокаивающий ответ, что профессор — наш человек, и так ведет себя только для «оживляжа» передачи.
Самые жаркие споры возникали обычно при демонстрации и обсуждении самодельных автомобилей. Это была наиболее любимая тема передачи. Все присутствующие обычно начинали хвалить эти автомобили, а В.Д. Захарченко трагическим голосом поносил нашу автомобильную промышленность, которая «не хотела» внедрять эти автомобили. Тут-то и «взрывался» наш профессор, который начинал горячо доказывать, что этого не только не надо, но и вредно делать. Аудитория неистовствовала.
Поясню, в чем тут дело. Самодельные автомобили в то время делались только потому, что обычные купить было очень трудно. Их распределяли парткомы и профкомы передовикам производства, да и стоили они по тем меркам очень дорого. А самодельщики делали их обычно из ворованных агрегатов — что сумели унести со склада, предприятия или свалки. Кузова чаще всего приготовлялись из нескольких слоев стеклоткани, пропитанной эпоксидным клеем. Ни расчетов тебе, ни испытаний. Получался, разумеется, монстр, но необычный и тем привлекательный. Приведу лишь тот пример, что если кузова на автозаводах начали бы делать многослойной склейкой из стеклоткани, то ВАЗу, например, пришлось бы полгорода Тольятти пустить на склад-стоянку сутками и неделями сохнущих кузовов. А в случае аварии таких автомобилей из-за жесткости кузова жертв мало не показалось бы. Но это понимали лишь профессионалы, а не писатели и теоретики.
Парадоксально, что профессионал, докторская диссертация и большинство трудов которого были посвящены автомобилям, наш профессор так и не научился водить автомобили, даже те, которые создавал сам. Поэтому, когда на выставках или съемках его спрашивали: «Вы автолюбитель?», наш профессор высокомерно отвечал: «Нет, я — автопрофессионал!» Вот таким я и запомнил профессора Гулиа с экрана телевизора, и надо сказать, таким же он оказался и в жизни.
Однажды, в начале девяностых годов того же прошлого века я был по делам в издательстве газеты «Аргументы и факты». И вдруг в одной из комнат я услышал знакомый высокий голос, почти криком распекавший кого-то. «Да это же голос профессора Гулиа, его ни с каким другим не спутаешь!» — подумал я и приоткрыл дверь в комнату. И действительно, увидел там моего профессора с телеэкрана, только изменившего свой имидж — с короткими седыми волосами и седой же бородой. Но зверское выражение лица было все то же. Оказывается, его пригласили в редакцию газеты для экспертизы предложения одного настойчивого читателя, предлагавшего, ни мало, ни много, а вечный двигатель. А Гулиа всю сознательную жизнь был экспертом по изобретениям как раз такого фантастического плана — вечными двигателями, безопорными движителями, и иже с ними.
Конечно же, Гулиа камня на камне не оставил от изобретенного вечного двигателя, но меня поразил довод профессора, который я напоследок услышал:
Вот вы утверждаете, что создаете энергию из ничего. Вам, наверное, известна формула Эйнштейна E=mc2, то есть энергия имеет массу. Следовательно, вы из ничего создаете массу, то есть материю. Так вы можете создать новую Вселенную, стало быть, вы претендуете быть самим Создателем. Или в противном случае, ваше устройство неработоспособно!
Изобретателю ничего не оставалось, как признать, что он не Господь Бог, и материю из ничего создавать не может. На том и порешили.
Профессор выскочил из комнаты, и мы оказались лицом к лицу.
А я вас знаю — вы профессор Гулиа из передачи «Это вы можете!» — решился я сказать разъяренному профессору.
Тот сразу же заулыбался, взял меня под руку и повел по коридору подальше от дверей комнаты.
Слушайте, затрахали меня эти изобретатели вечных двигателей. Почему я должен рассматривать эту ересь, причем совершенно бесплатно! — скороговоркой проговорил профессор и тут же перешел на другую тему, — да, накрывается наша передача без Володи, жаль, но никто не может его заменить! А еще Сталин говорил, что незаменимых людей нет! И Гулиа рассказал мне, что основатель и бессменный ведущий передачи Володя Соловьев, к великому сожалению, умер от инфаркта в расцвете сил, и все попытки сохранить передачу с другими ведущими терпят крах. И опять без перехода вернулся к прежней теме.
Для чего они городят эти сложнейшие вечные двигатели высотой с пятиэтажный дом, с шахтами, заполненными водой и бочками, всплывающими в этой воде, всю эту туфту! Ведь вокруг — пруд пруди энергии — и солнце, и ветер, и реки текущие, и приливы с отливами…
А у меня на даче работает вечный двигатель, приготовленный из бочки — вдруг провозгласил профессор, опять же, без перехода, — поливает огурцы, когда я в городе. Могу показать! А вы — из какой редакции? — неожиданно спросил он меня.
Я представился и сказал, что работающий вечный двигатель хотел бы посмотреть. Гулиа резко взглянул на часы, что-то пробормотал про себя и заключил.
Уже шесть часов вечера, да и погода не та. А давай-ка пойдем ко мне домой, у меня работающая модель есть, большая — почти полноразмерная. Это полчаса отсюда, от дверей до дверей. И выпьем чего-нибудь, а то у меня от этих изобретателей абстинентный синдром. Поговорим как журналист с журналистом! — заключил Гулиа, добавив, что он тоже пишет статьи в газеты и журналы, значит — он тоже журналист. И ему интересно поговорить за рюмкой чачи с коллегой! Может, пригодится что-нибудь для вашего журнала написать, никогда там еще не публиковался — хитро подмигнув, подчеркнул он свой корыстный интерес к выпивке со мной.
Мы за пять минут дошли до станции метро «Чистые пруды», за пятнадцать доехали до станции «Автозаводская», за три минуты дошли до нужного пятого подъезда (дом профессора находился метрах в десяти от выхода из метро), и за две минуты доехали в лифте до девятого этажа. Итого, от дверей до дверей мы оказались даже на пять минут раньше, чем предполагали. Дверь открыла приветливая женщина, похожая чем-то на молодую Раису Горбачеву, но без какой-либо манерности — это была жена профессора Тамара.
Тамар, накрой чего-нибудь закусить, а мы с коллегой-журналистом — его зовут Петровичем, зайдем в ванную! — скороговоркой дал указания жене Гулиа. Почему-то он сразу стал называть меня «Петровичем», а не так как в Европе — по имени. Объяснил это тем, что он, как истинно русский человек, придерживается исконно русских традиций. Я заметил, что профессор уже несколько раз настойчиво подчеркивал, что он «русский человек», несмотря на то, что русским у него было по сути дела только отчество. Имя — Нурбей — было явно турецкого толка, ну а фамилия, если делать ударение на последнем слоге — напоминала французскую. Еще я помнил двух писателей с такой же фамилией: один, Георгий, был москвичом и работал в «Литературной газете», а другой — Дмитрий, жил давно где-то в горах на Кавказе, и был чем-то ужасно знаменит. Но произведений его я не читал, и чем он был так знаменит — не представлял себе. Но к этому вопросу мы еще вернемся, а пока — о вечном двигателе — цели моего визита.
Профессор не теряя времени снял с антресолей большую — двадцати— или тридцати литровую пустую бутыль с резиновой пробкой и двумя торчащими из нее шлангами.
— Это «вечный двигатель», — пояснил он, и указав на обычную трехлитровую «четверть» с прозрачной жидкостью, добавил, — это чача, градусов восемьдесят, не меньше — из Грузии, — также пояснил Гулиа. Я сначала не понял, имеет ли чача отношение к вечному двигателю, но оказалось, что нет.
В руках у профессора оказался черный маркер, он завел меня в ванную, куда затащил и вечный двигатель (четверть с чачей унесла в комнату Тамара), и прямо на белой кафельной стене ванной нарисовал схему.
Вот бочка, обычная двухсотлитровая, выкрашенная в черный цвет, чтобы тепло притягивала, как говорят в народе. Располагаем ее над водоемом — маленьким бассейном, корытом и т. д., с водой, отверстием книзу. Отверстие заткнуто резиновой пробкой с двумя шлангами в ней; оба шланга имеют по клапану. Один шланг, который опускаем в водоем, имеет клапан впускной, позволяющий воде только входить в бочку, а другой, который идет в теплицу с огурцами, одним словом, для полива чего-нибудь, содержит клапан выпускной, то есть позволяет воде только выходить из бочки. Бочка частично заполнена водой, примерно на треть или четверть объема. Вот и все. Ночью, когда холоднее, чем днем, особенно летом, воздух в бочке сжимается, и вода из водоема входит в нее через впускной клапан. Днем, когда тепло, особенно, если светит Солнце, бочка и воздух в ней разогреваются, воздух расширяется и давление гонит воду через выпускной клапан в поливочный шланг. Объем выливаемый на огурцы воды — от одного до двух-трех ведер в зависимости от разности ночной и дневной температуры и яркости Солнца. Все! Чем не вечный двигатель? Зачем нарушать законы природы, если ими можно пользоваться? — закончил профессор.
Вот модель, где бочку заменяет бутыль, а вместо Солнца, которого нет у меня в ванной, мы будем разогревать ее горячим душем; ночной же холод заменим душем холодным. Всасывающий клапан опустим в ведро с водой, а поливочный повесим повыше и под него для понту подставим какое-нибудь растение. — Тамар, принеси какой-нибудь твой цветок в горшке! — закричал жене профессор.
Тамара принесла какое-то растение, свисающее к низу этаким пучком, аспаракус, что ли.
Вот принесла свою любимую «еврейскую бороду», я так это растение называю, а то «аспаракус» — это русскому человеку не произнести, — ворчал профессор.
Наконец, все было установлено, и профессор пустил горячий душ, направив его на бутыль. Воздух с шипением начал выходить из поливочного шланга через клапан. Когда шипение прекратилось, профессор включил холодный душ. Секунд через десять вода из всасывающего клапана начала активно заполнять бутыль, поднявшись примерно на треть ее высоты.
Вот, что происходит ночью, вода засасывается в бочку, — пояснил профессор, — а днем, когда припекает солнце, она выливается на растения.
Профессор пустил горячий душ, и вечный двигатель, немного поразмыслив, излил на бедную «еврейскую бороду» такой поток воды, что Тамара немедленно убрала свой любимый цветок обратно.
— Все, принцип подтвержден экспериментально, — заключил профессор и вытер руки полотенцем.
Петрович, а давай организуем фирму по выпуску вечных двигателей для дачников. Закупим по дешевке бочки, выкрасим их в черный цвет, снабдим клапанами, которые я сделаю из обычных резиновых трубок, и шлангами. А затем дадим рекламу и будем продавать их дачникам. Ну, кому охота ездить каждый день на дачу и поливать огурцы? А так они приедут на выходные, как обычно, а всю неделю их огурцы будет поливать вечный двигатель! Интересно, сколько с этого можно будет иметь? Хватит на то, чтобы пить каждый день хорошее красное вино, или нет? — И с этими словами профессор повел меня в комнату, где Тамара уже накрыла нехитрый стол.
А на столе стояли три рюмки и «четверть» чачи, а также две пластиковые бутылки с водой — для разведения чачи, которую только профессор мог пить неразбавленной. На тарелках лежала закуска — нарезанный сулугуни, зелень, лаваш. И здесь профессор не обошелся без дидактики.
Кто знает, почему эта бутыль называется «четверть»? Что, четверть литра или чего четверть? А ведь настоящий русский человек — и Гулиа ткнул себя в грудь, должен знать, что это — четверть ведра, которое содержит 12,3 литра, или что-то около 3,1 литров.
Профессор снял с себя пиджак и рубашку, под которой оказалась настоящая морская тельняшка, а Тамара принесла ему светло-кремовый парадный военный китель с погонами генерал-майора.
Он всегда, когда выпивает с гостями, то надевает генеральский китель, — пояснила Тамара, — говорит, что так он чувствует себя «в своей тарелке». На что профессор, надевая китель на тельняшку, но, не застегивая его, удовлетворенно кивал головой.
Гулиа разлил чачу по рюмкам и предложил нам разбавить ее газировкой.
Это очень экономично, — заметил он, — берет быстро, сильно, а расход водки небольшой. Скоро я буду также разбавлять, а пока по привычке пью неразбавленную. Больно букет нравится, ведь чача — это самогон, изготовленный из виноградной кожицы и косточек, остающихся после выжимки вина. Эта жижа или мезга сбраживается, и из нее гонится чача. Иногда мезгу разбавляют водой и добавляют туда сахар, но тогда букет не тот. Лучше всего, когда у хозяина винограда много и сок выжимают самотеком, то есть без пресса. Тогда и вино качественное и чача получается классная. — Вот эта — такая! — заключил профессор. Он встал, поднял рюмку и провозгласил:
За жизнь, или как говорят евреи — «лыхайм»! У нас первый тост всегда такой! — Гулиа опрокинул рюмку и, немного погодя, запил водой. Мы выпили чачу разбавленной, но все равно напиток показался крепким и сильно пахучим. Я решил взять инициативу в разговоре и спросил:
Нурбей Владимирович, а какой вы национальности? Вот вы постоянно повторяете, что вы русский, но по имени и фамилии этого не скажешь; словечки вы употребляете еврейские, да и похожи на лицо этой национальности. Вот нос, например …
А вы, Петрович, когда-нибудь видели носы древних русских? — перебил меня профессор, — Иоанна Грозного, например, или других родовитых русских. Вот их носы — и он указательным пальцем показал на свой нос. Это только у современных Иванов не помнящих родства, «нос картошкой, а хер — гармошкой»; у настоящих же родовитых русских, как говорит русская же поговорка — «нос с горбинкой, а хер — дубинкой!» — профессор расхохотался, довольный своей шуткой, грубоватой, но, видимо, неоднократно эксплуатируемой. — И не морщьте носы на мои слова, — ишь, какие культурные выискались! Запомните, любой настоящий русский знает, что «хер» — это название буквы «х» в русском алфавите. «Похерить», например, это — «перечеркнуть», а не то, что вы подумали! Посмотрите в любой словарь, хоть в энциклопедию!
А теперь всерьез о том, кто русский, а кто — нет! — и Гулиа сел, явно намереваясь говорить долго. — Пушкин, Лермонтов, Фонвизин, Блок, Фет, или, правильнее — Фет, Владимир Даль, который подарил нам «Толковый словарь живого великорусского языка» и «Пословицы русского народа» — русские они, или нет? А все, начиная с Петра III, российские императоры — русские, или нет? Екатерина Великая, она же принцесса Софья Фредерика Августа Ангальт-Цербcтская — тоже нерусская, по-вашему? Заболев, она просила врача выпустить всю ее немецкую кровь и заменить ее русской. К сожалению, тогда это нельзя было сделать! А я считаю всех этих великих людей, да и многих, многих других, которых не упомянул сейчас, настоящими русскими, которыми Русь гордится!
Гулиа раскраснелся, поднял вверх указательный палец, глаза его горели, седая борода и такие же короткие седые волосы очень шли к золоту погон и пуговиц генеральского кителя, колориту настоящей адмиральской тельняшки. Этакий белый генерал в эмиграции. Чувствовалось, что чача уже давала себя знать.
Русский тот, кто любит Россию! — провозгласил Гулиа, — какая бы кровь не текла в его жилах — немецкая, шотландская, норвежская, эфиопская или грузинская. Чем не русским был Петр Иванович Багратион, потомок грузинских царей, отдавший жизнь за Россию!
— Или Сталин, — подсказал я профессору, даже не подозревая об особом его отношении к «отцу народов».
Гулиа внезапно замолк, все телом повернувшись ко мне, и пытливо посмотрел в глаза, как бы подозревая подвох, а потом тихо и спокойно произнес:
А ведь Сталин не только по любви к России, но и по крови русский — он сын смоленского дворянина. Сам Сталин, когда его называли грузином, постоянно поправлял: «Сталин — русский человек!» А то, что он сделал для России, лучше всего охарактеризовал Черчилль. Он писал, что Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой. Вот кто был истинный «властитель полумира», и полумир этот смело можно было назвать «Великой Россией», хотя входила туда почти вся восточная Европа и Китай, помимо Советского Союза, который Сталин так хотел видеть Россией…
Внезапно спохватившись, Гулиа встал и разлил чачу. — Что-то мы заболтались (он выделил местоимение мы, хотя говорил, преимущественно, он один), пора выпить и вторую.
Второй тост в этом доме всегда за любовь: до брака, в браке, после брака, вместо брака, и любовь к трем апельсинам! У нас с Тамарочкой, естественно, любовь в браке, хотя была и до этого. А большинство, почему-то любят выпить за любовь к трем апельсинам. К чему бы это, нет ли здесь какого-нибудь нетрадиционного уклона? — Гулиа подмигнул мне и многозначительно посмотрел на Тамару.
Мы выпили, Гулиа сел и тихо проговорил странные слова: — Для меня эта «любовь к трем апельсинам», наверное, и есть любовь к Сталину, и тут же добавил, — расскажу все-таки, почему Сталин Иосиф Николаевич был русским по крови.
Иосиф Виссарионович, — поправил, было, я, но Гулиа, грустно улыбнувшись, повторил:
Иосиф Николаевич, сын смоленского дворянина, знаменитого путешественника Николая Михайловича Пржевальского. Самый великий русский человек всех времен и народов!
Далее профессор продолжил свой рассказ.
Я вам расскажу всю правду, полученную из надежных источников, как из архивов, так и от друзей из Грузии. Факты таковы, что от них не откреститься. Даже когда самого Сталина прямо спрашивали, не сын ли он Пржевальского, то «отец народов» только улыбался и отмалчивался. Если кто-то забыл, как выглядел Пржевальский, то можно посмотреть на портрет Сталина в зрелом возрасте — это Пржевальский. Только у Сталина кончики усов заострены, а у Пржевальского — нет. Сходство такое, что когда видят памятник Пржевальскому в Петербурге, то первым делом спрашивают: «Что забыли снести памятник Сталину?». Но одного портретного сходства мало.
Прежде всего, из записи в церковно-приходской книге следует, что дата рождения Сталина не 21 декабря 1879 года, а 6 декабря 1878 года, то есть Сталин был на год с лишним старше, чем мы предполагали. Для чего же этот день рождения «сдвинули», по-видимому стараниями матери и формального отца ребенка? Оказалось, что для того, чтобы скрыть реального отца ребенка, которым был вовсе не Бесарион (Виссарион) Джугашвили.
Дело в том, что зимой и весной 1878 года после экспедиции к озеру Лобнор и в Джунгарию (1876–1877 гг.) великий путешественник роковым образом заезжает погостить в г. Гори Тифлисской губернии, к своему другу князю Миминошвили (что в переводе звучит, как «Соколов», ибо «мимино» — по-грузински — «сокол»). Там он быстро знакомится с его дальней родственницей, весьма красивой и хорошо образованной двадцатидвухлетней женщиной Екатериной, среди своих «Кеке», Геладзе, которая уже была замужем за деревенским сапожником Бесарионом Джугашвили. Сапожник Бесарион, простите за каламбур, пил как сапожник и бил свою красивую и образованную жену, издевался над ней. Все три ребенка, рожденные от Бесариона, умерли еще в младенчестве. Поэтому и Пржевальский, и Кеке, соскучившиеся по адекватному общению с представителями противоположного пола, влюбились друг в друга и все время проводили вместе. И плевать они хотели на нищего пьяницу-мужа, который не просыхал все это время.
Через положенное природой время Кеке родила своего четвертого ребенка, который, в отличие от первых трех, рос здоровым, крепким, жизнерадостным и общительным. Вскоре Бесарион фактически покинул Кеке с шестимесячным Иосифом (Сосо) и уехал в Тифлис на заработки. Пржевальский же, прекрасно зная о своем потомстве, высылал Кеке через своего друга-князя значительные суммы денег («алименты»). Этих денег было настолько много, что родственник Кеке
— князь Миминошвили — «доверенное лицо» Пржевальского, материально помогал его сыну Иосифу до конца своей жизни. С помощью «алиментов» Пржевальского Иосифа определили в Горийскую духовную семинарию, очень солидное учебное заведение, где он, по настоянию Кеке (а может своего отца?) серьезно изучал русский язык.
Наезжавший иногда в Гори Бесарион, избивал теперь не только неверную жену, но и неродного сына, издевательски приговаривая: «Ты что, митрополитом захотел стать?» Знал бы он, кем станет Иосиф, который будет носить отчество «Виссарионович», не то запел бы. Но не суждено было ему, не дожил. Пить нужно было меньше. А Кеке дожила до славы своего любимого сына, приезжала к нему в гости в Москву. Говорят, что Сталин шутливо грозил ей пальцем, приговаривая: «Ах ты, блудница!».
Умерла Кеке Джугашвили, если память мне не изменяет, в 1936 году и похоронена в Тбилиси в Пантеоне на горе св. Давида. Я многократно бывал на ее могиле, прекрасно помню памятник на ней. Сам Сталин на похороны матери не смог приехать, но послал Лаврентия Берия устроить все как положено. К слову
— Лаврентий Берия приходится дядей жене моего дяди, то есть он мой дальний родственник.
— Эх, — вздохнул дальний родственник Берия, — если бы его не сдали его дружки Маленков и Хрущев в 1953 году, жили бы мы сейчас в богатейшей стране. Разграбили, бестолковые, пустили по ветру все, что создал Сталин. Рост ВВП достигал 13 % в последний год жизни Сталина, что позволило Хрущеву назначить дату наступления коммунизма на 1980 год. Был бы во главе страны Берия — гениальный администратор и хозяйственник, так и было бы. То есть — испугался профессор, — коммунизма-то как такового не было бы, и не дай Бог, а материальная база его была бы! А там — плавный переход к капитализму, как в Китае! Да и вообще, мы все ему жизнью своей обязаны! Ведь известен план нападения США на СССР с атомными бомбардировками всех крупных городов. На Москву, например, семь атомных бомб полагалось, на Ленинград — четыре. Даже Тбилиси, город, где я жил в то время, не избежал бы атомного удара. А спас нас, да и весь мир от атомной войны, не кто иной, как Берия. Ведь он руководил Атомным проектом в СССР, его уменьем и хитростью мы выкрали у США секрет атомного оружия и срочно заимели свои ядерные бомбы. Только после этого план уничтожения СССР был оставлен — и это заслуга Берия! Нет, неблагодарные мы люди! — Гулиа вздохнул и налил третью рюмку.
За успех безнадежного дела! — таков третий тост в нашем доме, — провозгласил хозяин дома, и продолжил: — у каждого свое «безнадежное» дело, которое он стремится сделать реальностью. «Мы рождены, чтоб сказку сделать явью» — напел Гулиа совдеповскую песенку. — У меня одно, у Петровича — другое, у Тамары — наверное, третье. Но у всех нас — одно общее — чтобы Россия снова, как при Сталине, стала великой, богатой и сильной. Чтобы не посылали нам гуманитарную помощь нами же побежденные народы! Аминь! — и Гулиа опрокинул рюмку, не запивая ее.
Мы сделали то же самое, в основном соглашаясь с темой тоста, но запивая чачу водой.
Расчет Гулиа оказался верен — встреча кончилась тем, что профессор получил заказ на материал для моего журнала, посвященный его научной работе. Вернее, не всей работе, а части ее, которая касалась магнитов. Очень интересная тема, даже для неспециалистов. Например, знаете ли вы, что магниты бывают жидкие? Что теоретически существует магнит с одним полюсом, а в жизни его нет? Что возле северного географического полюса находится не северный же, а южный магнитный полюс? Что магнитные полюса исколесили всю поверхность Земли, часто меняясь местами? Что существуют материалы, которые магнит не притягивает, а отталкивает, и таких материалов большинство? Гулиа написал статью, где рассматривались все эти вопросы, в том числе и изобретение самого профессора — магнитный подшипник, на который можно подвешивать грузы до полутора тонн и вращать с огромной скоростью.
Мы встретились в редакции журнала, где профессор передал мне статью. Почему-то зашла речь о здоровье, что мне надо бы походить в спортзал и малость подкачаться. Гулиа заметил, что мог бы помочь мне в этом, так как он сам ходит в «качалку» три раза в неделю, и является, между прочим, мастером спорта по штанге. Сказано — сделано, и мы стали два-три раза в неделю после работы ходить в тренажерный зал при ЗИЛе, рядом с домом профессора.
Профессор тренировал меня, и надо сказать очень успешно — я в считанные месяцы стал вдвое сильнее. То есть стал поднимать штангу вдвое тяжелее, чем в первый раз. А после тренировки мы чаще всего заходили к профессору домой отдохнуть после нагрузки и сделать небольшую релаксацию, тоста на три, не более.
Так я узнал о происхождении профессора, вернее об его предках. О генеалогическом древе, так сказать. Оказывается, Гулиа знал даже о своих прапрапрадеде с отцовской стороны и прапрадеде с материнской. Это — конец 18 века, мало кто помнит своих предков с таких далеких времен.
Начнем с отцовской стороны. Итак, прапрапрадед, или прадед деда нашего профессора родился в конце 18 века в селении Уарча Сухумского военного отдела (так называлась нынешняя Абхазия) и звали его Дгур Гулиа. Чем он занимался, его прапраправнук не знал; а чем может заниматься джигит в Абхазии 18 века? Гарцевал, небось, на коне, размахивал шашкой, пил чачу и тому подобное. Там же родился и прапрадед нашего героя по имени Тыкуа (где ставить ударение, никому не ясно; не правда ли — простое русское имя «Тыкуа»?) В этом же селении и появились на свет прадед по имени Урыс и дед по имени Гач. Но, слава Богу, они приняли крещение по православному обычаю и стали Иосифом и Дмитрием, соответственно. Бабушку — жену Дмитрия Гулиа звали Еленой Андреевной и девичья фамилия ее — Бжалава, она — грузинка. Отец — Владимир Дмитриевич Гулиа (1914–1942) был всесторонне талантливым человеком энциклопедических знаний, инженер, он погиб в Отечественную войну. Его взяли в армию еще до начала войны, когда его сыну Нурбею было всего шесть месяцев.
Самой колоритной фигурой из предков по отцу был, вне всякого сомнения, Дмитрий Гулиа, дед нашего героя, основатель письменности, литературы и театра, то есть всей культуры, абхазского народа. Он создал алфавит (это в 18-то лет отроду — вундеркинд!) абхазского языка. Более того, известен факт, что в Абхазии тех времен жених и невеста не могли, не имели права даже разговаривать друг с другом, только через посредников. Дмитрий Гулиа нарушил этот вековой обычай и написал стихотворные обращения жениха и невесты, которые они имели право говорить друг другу. Так вот, когда сваты представляли жениха и невесту друг другу, те вынимали листки со стихотворными посланиями Дмитрия Гулиа и складно говорили по ним.
Но, став мужем и женой, они все равно, чаще всего, меняли имена, чтобы нечистые силы не внесли раздора. Так, например, дядя и тетя нашего профессора, крещенные православные Зоя и Павел стали после женитьбы (не формально, а друг для друга, для родственников, и, видимо, нечистой силы!) Ицкой и Джамфером, но и так они не имели права непосредственно обращаться друг к другу.
— Пусть Ицка несет на стол чачу и мамалыгу! — провозглашал в пустоту, не глядя на жену, Джамфер.
— Пусть Джамфер меньше приказывает, а то не получит ничего! — отвечала уже в другую пустоту Ицка. Сначала гостям это казалось довольно диким, но после рюмки-другой привыкали. То есть православие существовало в Абхазии достаточно формально. Но не для Дмитрия Гулиа, который, как и Сталин, и в одно с ним время, учился в Горийской семинарии.
Дмитрий Иосифович был не по-кавказски педантом. Уже при советской власти, когда он стал Народным поэтом Абхазии, депутатом, орденоносцем, и вообще очень влиятельным человеком, его часто приглашали на всякие там собрания «актива» республики, чаще всего в качестве «свадебного генерала». Назначали, допустим, собрание на 1700. Дмитрий Гулиа приходил в половину пятого и ждал начала собрания. Видя, что народ подходит медленно, он постепенно свирепел, багровея, а точно в 1700 вставал и уходил, если собрание не начиналось. Так он приучал абхазцев к точности.
Но в отношении своего здоровья он таким педантом не был. У него был сильнейший диабет, ему были запрещены многие продукты. Но он улавливал момент, когда строгая жена Елена отворачивалась, хватал со стола, то, чего ему не положено, и пускался убегать, на ходу сжевывая запрещенный продукт. Постепенно его стали кормить за отдельным столом.
Когда наступила советская власть, его несколько раз пытались арестовать и даже расстрелять. Это потому, что он был похож на белогвардейского генерала Кауфмана, и потому, что нагрубил (сказал правду) местному партийному вождю Нестору Лакобе. Но Господь спасал его каждый раз. Умер Дмитрий в глубокой старости в 1960 году.
Наш герой унаследовал от деда любовь к знаниям и ту же педантичность. На вокзал Нурбей Гулиа приходит более, чем за час до отхода поезда. Правда не уходит домой, если поезд вовремя не приходит.
Теперь о материнской стороне генеалогического древа Гулиа. Мама нашего героя — русская, девичья фамилия ее — Егорова, Маргарита Александровна. В этой части древа нет такой яркой личности, как Дмитрий Гулиа, но каждый предок по-своему оригинален.
Самый «древний» предок с материнской стороны, о котором хоть что-то известно, это Кузьма Егоров, прапрадед нашего героя, родился в начале 19 века. Это был полковник, граф, посланный служить в Тифлисскую губернию в район Аджарии. Полк был расквартирован в городе Батуме, где часты были набеги турок. Запомнили о нем только то, что он постоянно выпивал, очень скучал по родине, и, выпивая, сетовал: «Эх, Расея, Расея!». Так он называл Россию.
О сыне его, тоже полковнике — Тарасе Кузьмиче Егорове известно больше. Он был достаточно богат, имел большое влияние в Батуме, но, кроме того, сильно выпивал, как и его отец, а еще и погуливал по батумским портовым борделям. Влюбился в девушку из борделя, грузинку по национальности — Марию и женился на ней. Родственники и друзья были в шоке — граф женился на девушке из борделя. Но своевольный Тарас объявил, что в доме у себя он примет только тех, кто выпьет вина из туфельки Марии и признает ее законной графиней. И постепенно потянулись друзья и родственники испить из туфельки Марии. Нурбей Гулиа помнил дожившую почти до ста лет свою прабабушку Марию Константиновну, гордую и степенную женщину, по которой никак нельзя было подумать, что она юность провела в борделе.
А сам Тарас погиб еще молодым. Вышел в море на своей яхте вместе с одиннадцатью друзьями, выпили, как водится, перевернули яхту (а может, буря случилась) и утонули. Но Тарас и Мария успели родить сына Александра, которого хорошо помнил Гулиа.
Александр переехал жить в Кутаис, где женился на бабушке нашего героя — Нине Георгиевне Гигаури, мещанке, дочери мебельного фабриканта. Гигаури — фамилия грузинских горцев — мохевов, которые славились необузданностью характера и свирепостью. Стараясь выбиться в «поставщики его императорского высочества» князя Ольденбурга, Георгий Гигаури подготовил огромную партию шикарной мебели для дворца Ольденбургов в Гаграх. Но придирчивый немец забраковал мебель, и наш фабрикант разорился. Как часто при этом случалось, сошел с ума и покончил собой в больнице.
Бабушка Нина была признанной красавицей, но бурного и необузданного нрава. Александр тоже был собой хорош, с военной выправкой — молодой граф, пошедший по банковской карьере. Но был слабоволен, и как все его предки, склонен к выпивке и загулам.
Молодые переехали жить в губернский город Тифлис, купили большую квартиру и родили дочь Маргариту в 1913 году — маму нашего героя. Но жизнь не устроилась, как это сразу можно было предположить, и супруги развелись. Бабушка осталась в Тбилиси, где вплоть до 1921 года (когда советская власть добралась до Грузии), продолжала вести светский образ жизни, а дед уехал жить в Ялту, где получил высокую должность в Крымском банке.
Но советская власть все изменила. Александру так и не удалось эмигрировать из Крыма, его то расстреливали, то миловали, пока он не перебрался снова в Тифлис, где устроился в банке счетоводом (это низшая ступень бухгалтера).
Бабушка же вспоминала начало советской власти так: «Утром загрохотали в дверь ногами, и вошли вооруженные люди. — Мы — большевики, — заявили они, — выносите все золото, драгоценности, а то приставим к стенке!». В семье были только женщины: прабабушка — вдова мебельного фабриканта Анна Александровна, бабушка и семилетняя Маргарита. Они грохнулись на колени и просили только не убивать их. Большевики забрали все, что было ценного, но заметили, что кольцо с бриллиантом осталось на руке красавицы Нины. — Не снимается, — оправдывалась бабушка. — А ну, Петро, сними вместе с пальцем, — скомандовал главный большевик, и, как вспоминала бабушка, кольцо мгновенно и бескровно снялось.
Уходя, главный большевик сказал: «Вы еще нас добром поминать будете, вот придут коммунисты, все до последнего заберут!» И бабушка, озираясь по сторонам, подтвердила: — А ведь правду говорил, собака, все так и получилось!
Но выжили. Бабушка открыла шляпную мастерскую и вышла замуж за бывшего белого офицера Зиновьева, «настоящего благородного дворянина», по ее словам. Он, как и отец Нурбея, погиб на войне в 1942 году.
Дедушка же Александр был настолько красив и обаятелен, что влюбил в себя управляющую банком Тамару и женился на ней. Она его и от войны уберегла. Но характер свой он не утратил и, прожив в роскоши и загулах более 20 лет, оказался лишним. Тамара бросила его и вышла замуж за своего главбуха
— тихого, скромного человека. Но Александр не сдавался; он, как граф, вызвал главбуха на дуэль и выстрелил в него из своего «пугача». Скромный главбух, имея больное сердце, умер от испуга на месте. Благородный граф лишился работы, квартиры и чудом не загремел в тюрьму.
Вот тут-то бабушка, которую Александр боялся до смерти, проявила благородство и женила своего бывшего мужа на подруге — польке. Подруга обиходила стареющего графа, который так и не начал работать. Они жили в маленькой комнатке на нищенскую пенсию, а Александр без водки «просто умирал». И вот красивая полька «тетя Нелли», как ее называл маленький Нурбей, ходила на рынок со стаканом и выпрашивала у торговцев чачей «по капле». Потом приносила этот стакан мужу, который растягивал его чуть ли не на неделю. Днями он сидел у окна, поставив стакан на подоконник, и смотрел на улицу. В 1963 году он умер. А вскоре заболела и бабушка, пережив деда на 4 года. Более года тетя Нелли ухаживала за ней, живя у нее дома. А потом она ушла жить в свою комнатушку.
Удивительная судьба была у тети Нелли! Дочь богатых родителей, живших в Варшаве на Маршалковской, она летом 1914 года одна поехала к подруге в Луганск. А тут началась война и девочка так и осталась в России. Жизнь бросала ее от Казахстана до Тифлиса, где она и осела. Хорошо разговаривать по-русски она так и не научилась.
Остается сказать о маме Нурбея. Она после гибели мужа в 1942 году замуж так и не вышла. Почему-то уехала из Тбилиси жить в Сухуми, поближе к родственникам мужа. А там случилась война Абхазии с Грузией, квартиру ее сожгли, и ей чудом удалось вылететь в Москву к сыну. Маргарите было уже за восемьдесят, она плохо ходила, видела и слышала. Ухаживала за ней жена Нурбея Тамара, остальных она перестала узнавать. Даже сыну она говорила, что не узнает его, и у нее, дескать, никогда не было детей. Наконец, улыбалась и «узнавала»: — Узнаю вас, вы муж Тамары! — говорила она сыну. В 2001 году Маргарита тихо умерла в возрасте 88 лет.
Вот и все про предков нашего героя. Остается добавить, что национальность свою Гулиа считает по матери; «так правильнее», ведь так считают «умные» евреи. При этом то, что бабушка, или мать матери — грузинка, в расчет почему-то не шло. Он русский — и по духу и по крови — и баста!
Наши тренировки с профессором успешно продолжались. Надо сказать, что как тренер — он настоящий профессионал: результаты мои стремительно росли. Когда кто-то пытался дать мне совет, Гулиа отводил меня в сторону и говорил:
— Ты (он уже перешел со мной на «ты», чего я еще не мог сделать) всяких фрайеров не слушай, что они понимают в жизни! Когда они в спорте шли туда, я уже шел обратно!
Это должно означать, что у Гулиа опыта больше, чем у всех этих «фрайеров». Но Гулиа лукавил, обратно он не шел. По моим сведениям, он медленно, но все же прибавлял результат. Выступал он в молодости в полулегком весе (60 кг), где результат мастера спорта в жиме был 95 кг. Гулиа при этом поднимал 105 кг, а на тренировке даже поднял 115 кг, что было тогда в 1958 году мировым рекордом. Тренироваться Гулиа не прекращал никогда, но собственный вес его рос, и сейчас он равен 85 кг. Но и результат вырос — сейчас Гулиа жмет 140 кг, правда, лежа, как и положено в пауэрлифтинге. Профессор говорил мне, что с ужасом ждет того момента, когда результат начнет убавляться, но вот ему уже 64 года, а результат тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! — все растет.
Тренировался Гулиа необычно — он постоянно выискивал в зале того, у кого можно выиграть спор. Иногда ему подыгрывал и тренер в зале. В зал приходили обычно разные люди, постоянный состав был не более 4–5 человек. Так вот, завидев какого-нибудь нового спортсмена, который начинал кичиться своей силой («трепача», как называл таких Гулиа), профессор «подкатывал» к нему, восхищался его силой и техникой, жаловался на приближающуюся старость, потерю сил и т. д. Входил в доверие, одним словом. Присмотревшись к «трепачу», Гулиа уже мог наизусть сказать, сколько и в каком движении он может поднять. И тут затевался спор.
Допустим, Гулиа громко говорит, что если он вспомнит молодость, да «поднахрюнится», то 120 выжмет. 120 — это не зря, Гулиа чувствует, что для «трепача» — это посильный, но предельный вес. Тренер с хохотом вскакивает и начинает подначивать: — А скорую помощь вызывать не придется? Гулиа «распаляется», говорит, что если на спор, то обязательно выжмет, а так — стимула нет. Тренер опять подначивает: — А поспорьте с ним, — и он указывает на «трепача», — он вам 20 кило фору даст! Гулиа впадает в ярость, начинает швырять блины, называть всех «фрайерами», и говорит, что никакой форы ему не нужно, мастера форы не берут, и тому подобное.
В результате затевается спор без форы, просто — кто выжмет больше. Тренер требует спорить на 10 бутылок шампанского. Гулиа, якобы чувствуя свою слабость, сбавляет число бутылок до двух. Короче говоря, сам «трепач» согласен спорить на шесть бутылок, и Гулиа с трудом, но соглашается на это. Видели бы вы профессора при этом! Он преображался, становился похож на старого еврейского маклера, которого хотят обмануть, и он сознательно идет на этот обман. Заключается пари, при этом в сейфе тренера находятся деньги, которые можно взять взаймы, если своих недостает. Затем Гулиа требует, чтобы первым подходил к штанге «трепач». Он, дескать, и моложе, и сильнее и он заявил «шесть бутылок», вот пусть он первым и подходит …
Ну, поднимает, допустим, «трепач» в первом подходе 115 кг. А Гулиа «пропускает» этот вес, говорит, что силы не хочет тратить. Поднимает «трепач» во втором подходе 120 кг, а Гулиа снова пропускает подход. А 125 кг «трепач» поднять не может. Стало быть, его результат –120 кг. Гулиа ставит на штангу 122,5 кг (2,5 кг — это тот минимум, на который разрешается превышать вес) и с большим трудом выжимает ее. Бывает, что «трепач» в ярости подходит к 125 кг и с грехом пополам, но поднимает этот вес. Тогда Гулиа ставит 127,5 и с еще большим трудом выжимает штангу. Каким нужно быть артистом, чтобы не показать, своей силы, что можешь несколько раз выжать 140! «Трепач» ставит 130 кг, но не может оторвать штангу от груди. Все, спор выигран, Гулиа жалуется, что надорвал себе здоровье и теперь нужно ложится в больницу, а «гонец» забрав деньги и сумку, бежит за шампанским. Распивали после тренировки всей компанией, причастной к спору.
Я как-то спросил у Гулиа, почему он сразу не поднимает максимум, чтобы подавить конкурента. — По-еврейски надо поступать, по-умному! — отвечал Гулиа. — Увидишь, Петрович я у него еще раза три выиграю. Он будет усиленно тренироваться, думая, что я надорвался, и сам недели через две предложит поспорить. Ну, я опять подниму с трудом на 2,5 кг больше и скажу, что получил грыжу, остеохондроз, импотенцию и т. д. Если он очень глуп, то через некоторое время опять захочет поспорить, но обычно после третьего раза все понимает и уходит из зала. А я жду нового «фрайера». Хороший у нас тренер — Виктор, помогает мне наказывать жлобов, которые старших не уважают. Вот и пояс фирменный подарил мне, чтобы я спину не надорвал!
Почему же вы называете это «по-еврейски», а не «по-абхазски», например, или «по-русски», ведь вы же русский человек? — поинтересовался я. Гулиа как-то погрустнел, предложил мне сесть, сел сам и начал отвечать на мой вопрос.
Я бы рад и счастлив был бы называть это — «по-русски». Но мы — русские, увы, таковы, что у нас душа нараспашку. Спохватившись, он быстро добавил: — Я это все понарошку делаю, прикидываюсь хитрым евреем, чтобы учить «фрайеров», сам я не такой, ты же знаешь!
— Евреев всю жизнь преследовали, причем силы были явно неравны. Ну, там филистимляне или амореи какие-нибудь — это туфта. Евреи с ними успешно боролись и ничему бы не научились в жизни, не будь трудностей пострашнее. Помнишь, как братья предали Иосифа, сына Иакова? Какой современный еврей так сделает? Потому, что горя еще не хлебнули! А сам Иаков тоже хорош — с Богом бороться задумал! Ну, какой еврей теперь будет бороться с Богом? Президента пытаются укусить исподтишка — и то в штаны накладывают. А теперь посмотри на Иосифа после египетских его действий, после тюрьмы, после ощущения того, что он гораздо слабее оппонентов — он стал хитрым, изворотливым, захватил в Египте всю власть — вторым человеком после фараона заделался. И всю свою родню перетащил к себе. Пока египтяне поняли, как их надули, сколько веков прошло!
Только добрались под водительством пророка Моше — Моисея, до Земли Обетованной, там — то ассирийцы, то персы, то вавилоняне — и все сильнее их. Я уж не говорю про Рим, с которым и спорить было бесполезно. Вот и стали евреи крепчать и умнеть. Как говорится в народе: нас, пардон, трахают — а мы крепчаем!. А там скитание по Испании, Германии, другим странам. Почитай Фейхтвангера, только начни с «Иудейской войны», а то перепутаешь все. Он-то всю душу родную — еврейскую, понял и изложил в своих книгах. Может быть и зря!
И еще одно — они почему-то уверены, что они и есть — Богом избранная нация! Все это лажа и туфта — это мы, русские — нация, избранная Богом! Москва — третий Рим и четвертому не бывать! — Гулиа понял, что перестарался и смутился. — Завел ты меня, однако, зайдем лучше ко мне и выпьем, я тебе кое-что еще расскажу.
И вот, после привычного «лыхайм», Гулиа рассказал о своих взаимоотношениях с евреями.
— Моими самыми любимыми друзьями в жизни были евреи. Трое из них были настолько близки, что скажи кто-нибудь из них: «Умри, Нурбей, мне это нужно!» — я бы сделал это. Их интересы, их жизнь, их желания были для меня доминантами. Они чувствовали это, и мне кажется, любили меня тоже. Их поступки говорили об этом. Они выручали меня из беды, поступались своими интересами, жертвовали для меня всем — временем, научными достижениями, даже любимой женщиной. Но наступал момент, когда они понимали, что их высший, жизненный интерес требует расстаться со мной. И они медленно, осторожно, щадя меня, отходили в сторону и уходили навсегда. Нет, не умирали, скорее наоборот — уезжали в другие страны, и даже не уезжая — исчезали из моей жизни. Для меня это каждый раз было трагедией, я не понимал в чем дело, пока не прочитал Фейхтвангера и Ромен Ролана.
Кроме тех троих, которых я буквально боготворил, у меня были близкие, хорошие товарищи — евреи, и те оставили меня, как представилась возможность получить без меня большую выгоду в жизни, выгоду по большому счету. Даже жена (вторая), как ни любила меня, но только представилась возможность, уехала по еврейской линии. Она скрывала от меня свою национальность, я тогда уже обжегся на евреях, и она знала это. И не могла предложить мне ехать с ней. А решилась признаться, что она меня дурила со своей национальностью, только уехав из России. Я чувствую, насколько тяжело было ей оставлять меня, но она пошла на это из-за «высшей» выгоды — жить в Нью-Йорке, естественно, совсем не то, что в Москве в 80–90 годах. Америка — это перспективно! А любовь — это «халоимес» — мечты, сны, по-еврейски.
С тех пор я побаиваюсь приближать к себе евреев. Может быть зря, они умны, старательны и талантливы, но получить столько рубцов на сердце, поневоле на воду задуешь! От нашего брата — русского тоже можно получить по морде, но по-глупости, по-пьянке, по-расчету, наконец, но не по такому тонкому, дьявольскому расчету, не с такой милой миной, и не так смертельно больно.
И еще — когда их мало — все в порядке. Раньше, при Брежневе, были какие-то квоты. Ну, нельзя, чтобы в ВУЗе и ректор и все зав. кафедрами были евреи. Такое положение было в Тольяттинском политехническом институте, где я работал в 1968-71 годах. Все они порознь были прекрасные люди, умные и добрые. Но вместе — глухая оборона, куда нет входа «агою», т. е. нееврею. В конце сталинского периода такое положение было в медицине, престижных ВУЗах и академической науке. Но были и парткомы, которые «следили за порядком». Такое же положение, но без парткомов, сейчас в финансовых кругах — что ни олигарх — то еврей, это хорошо подметил и постоянно писал об этом писатель Тополь, кстати, тоже еврей.
Мне все это напоминает положение, если бы в спорте устранили весовые категории. Тогда евреи — это были бы тяжеловесы, а другие, русские, в частности, — легковесы. Ну, что ты поднимешь против тяжеловеса, даже будучи гораздо техничнее и умнее его!
Что же делать? — озабочено спросил я профессора, — вы умный, может, подскажете, что делать? Устраивать погромы, устанавливать квоты, призвать на помощь фашистов?
Нет у меня ответа, — подумав, вымолвил Гулиа, по крайней мере, своего ответа. Лучшее, что приходит в голову, это то, что в свое время задумал великий гений (после Сталина, конечно!) — Александр Македонский. А задумал он породнить все нации мира, чтобы не было национальных противоречий и войн. Но ничего из этого тогда не вышло.
Сейчас же нам, русским, надо бы, используя все свое обаяние, пережениться с еврейками. Чтобы по фамилии был не Абрамович, а Иванов, а по деловым качествам — Абрамович! Сколько таких сейчас в элите — не счесть. Мог бы назвать самых видных, но не буду. — Да, да — и детей юристов в том числе!
— подтвердил Гулиа, заметив мой порыв. И фамилии русские, и в православные церкви ходят, и лицом симпатичные — темноволосые, курчавые такие, и спортом занимаются. Но самое главное — считают себя русскими, хотя матери, а у кого-то и отцы евреи, да еще те …
Вот выход из положения, вот решение еврейского вопроса, по крайней мере, в России. Итак — породнимся с евреями, но потомство дадим русское. С еврейским умом и хитростью, но с нашими благородством, духовностью, да и фамилиями!
Нет, за это надо выпить — это же гениальное решение! — и Гулиа наполнил бокалы.