Армяне ворвались к нему в дом, связали ему, Ахмеду Чавутну, руки, заткнули ватой рот, потом кинулись к его, Ахмеда Чавуша, жене и задушили ее…
Даже армяне поверили этому: дескать, кровь за кровь. Много месяцев назад ятаганом мясника Ахмед Чавуш публично обезглавил двух армян-революционеров, а потом захватил пригоршней кровь, смочил бороду и в двух шагах от обезглавленных опустился на колени и помолился аллаху. Ахмед был единственным человеком, согласившимся тогда быть палачом.
С полночи до самого рассвета шли аресты армян. Утром тюрьма была переполнена. По дороге в тюрьму избивали арестованных, издевались над ними.
А дело было вот как. За несколько часов до того как произошло убийство, Чавуш сказал жене, что едет в деревню (ездил он туда часто), и пошел на базар нанимать коня. Конюх обещал, но заставил ждать. Прождав до полуночи, раздосадованный, он вернулся домой. А дома застал жену в объятиях молодого турка. Взбешенный Чавуш задушил их обоих. Труп любовника жены он бросил в колодец, затем полез на крышу и завопил: «Армяне задушили мою жену и скрылись…»
Труп убитого парня был обнаружен в колодце, и Ахмеда Чавуша арестовали. Родители молодого турка были люди богатые и влиятельные, потребовали суровой кары. Чавуша сослали в Копью, без права возвращения.
Арестованных армян выпустили, но не всех сразу, а по одному, и даже в самый последний день все еще допрашивали по делу Ахмеда Чавуша.
Подходит к лавочнику армянин у турок и, облюбовав товар, справляется о цене.
— Аршин — десять курушей, — отвечает лавочник.
— Отдай за пять.
— Не могу, сам за восемь курушей курил.
Турок требует: «Отдай!» Армянин не отдает, и турок уходит, полный ненависти.
Проходит день-другой, и поднимается на улице переполох — турки избивают какого-то армянина.
Выясняется, что бьют того само то лавочника, с которым турок не сторговался.
— Отдашь за пять курушей, гяур? — кричит турок.
— Не отдам!
— Диниме сёйди…[31] На помощь! Он нашу веру осквернил!
Вот толпа и набросилась на лавочника-армянина, избивает его, а он на каждый удар отвечает:
— За пять курушей не отдам, лучше даром берите…
Никто не спрашивает, какая связь между этими словами и магометанской святыней.
Случалось и так.
Несколько человек армяк останавливали в безлюдном месте турка: «Попался, собака», — и давай издеваться над ним. Они оскорбляли турка, турок — их.
— Ну, больше ты так отвечать не будешь, гадина! Убивали, бросали в яму и уходили.
Через день-два полицейские находили труп убитого турка, и начинались аресты.
У ювелира Тиграна был сад неподалеку от городской бойни. Однажды в полдень зашел к нему турок с корзиной, попросил винограда. Тигран отказал ему, но вмешалась мать:
— Дай, а то врага наживешь.
Тигран дал ему винограда, но не полную корзину. Турок потребовал наполнить ее доверху.
— Не подымешь, тяжела будет, — сказал Тигран раздраженно, давая тем самым понять, что торг считает закопченным.
Турок уперся, — нет, наполни доверху. Мать снова вмешалась, по Тигран озлился и отказал:
— Хватит, и так вот сколько даром уносит.
Они сцепились.
Тигран был худ и тщедушен, а турок силен и широк в плечах. Тигран остался при синяках да с выбитым зубом в придачу. Никто из очевидцев не заступился.
— С собакой лучше не связываться, — говорили они.
Спустя пять дней Тиграна вызвали в суд.
Я тоже пошел послушать и посмотреть разбирательство этого дела, несмотря на запрещение матери ходить в подобные места.
Турок явился в суд, обмотав голову белым платком. Он заявил, что Тигран ударил его камнем и рассек ему голову, представил суду справку — врачебное свидетельство об увечий. Тиграну дали два месяца и, избивая, потащили в тюрьму.
Тигран только одно просил, обращаясь к суду:
— Развяжите ему голову, проверьте, есть ли рана….
Суд нашел достаточной и справку врача.
Когда Тиграна увели в тюрьму и мы вышли из зала суда, я собственными глазами видел, как турок, сделав несколько шагов, с невозмутимым видом размотал платок и сунул его в карман, — никакой раны, даже царапины на его голове не было.
Однажды днем обрушилось на нас страшное известие, — армянин-цирюльник перерезал глотку своему клиенту.
Весть с молниеносной быстротой облетела город. Все поспешили закрыть магазины и укрыться в домах. За четверть часа городской базар принял воскресный вид: совершенно опустел.
Оказывается, цирюльник брил турка, когда к нему зашел знакомый армянин и шепнул на ухо:
— Такое на улице творится: все перемешалось — турки, армяне. Что ты тут делаешь?
То была лишь шутка.
Цирюльник же решил, что началась резня, а значит, незачем упускать момент — в кресле дремал турок, — и, не долго думая, перерезал ему горло. Затем с бритвой бросился на улицу, чтобы присоединиться к толпе. Мирная тишина улицы огорошила его. В ужасе от содеянного он вскочил на коня и умчался прочь из города. Вечером полицейские волокли его жену в тюрьму, били и требовали, чтобы она сказала, где скрывается со муж.
Провозглашена османская конституция. Поцелуи, объятия, излияния, уверения в любви, в братстве.
Отворили ворота тюрем, выпустили политических заключенных, среди них и двух моих учителей.
Перед зданием правительства состоялся митинг свободы, выступили турецкие революционеры, говорили о Канун Эсаси[32]. Я впервые видел турок-революционеров. Мне говорили, что турки революционерами не бывают.
Возвращался я с этого митинга усталый, весь в пыли, голодный, но радостно возбужденный.