Мать все опасалась, что отец когда-нибудь нарвется на них.
— Пораньше возвращайся из усадьбы, смотри, ограбят тебя, часы и деньги оставляй дома.
— Да будет тебе, жена, — отвечал отец, — они этого не сделают.
Но они так и сделали: отец однажды вернулся домой ограбленным. Мать напомнила, что предостерегала его..
— Темно было, даже по голосу не узнали меня.
— Так тебе и поверила я.
— Узнали бы — не стали трогать.
В полночь отец послал за Али.
Тот влетел, запыхавшись. Отец рассказал ему, как было дело. Али помрачнел, вышел, не проронив ни слова.
Утром чуть свет неизвестно кто бросил в окно спальни отца часы, пальто и деньги.
К полудню Али зашел к отцу, потупив глаза.
— Хаджи-эфенди, они не признали вас, — сказал он.
— Голодные люди, — ответил отец, — не осуждаю.
Как-то Али явился к отцу, явно одолеваемый какими-то мучительными мыслями. Вид у него был такой, точно он хотел сообщить отцу что-то важное, но не решался.
— В чем дело, Али? — спросил отец.
— Хаджи-эфенди, хочу сказать что-то, да боюсь, засмеете еще.
— Говори, не стесняйся, смешно будет — посмеемся, чего мнешься?
— Хаджи-эфенди, решил босиком до Мекки дойти, стать хаджи и вернуться. Обетом связал себя.
— Хорошее дело задумал, Али. Только зачем босиком?
— Чтобы заветное мое желание непременно исполнилось..
— Ну что ж, доброго тебе пути, — заключил отец.
Али еще что-то хотел сказать. По-видимому, именно то, что его с самого начала смущало.
— Хаджи-эфенди, да буду я прахом у ног твоих… — взмолился Али.
Отец понял.
— Говори, Али, я тебе многим обязан.
— Хаджи-эфенди, дал бы ты мне два золотых, ведь в дороге все может случиться.
— Двух золотых не хватит, — сказал отец, — я тебе дам пятнадцать.
Али нагнулся и поцеловал край его халата.
В тот же день он объявил о своем намерении. По исламскому обычаю, единоверцы Али должны были проводить его в путь с подарками.
Утром, когда отец отсчитал и вложил в руку Али пятнадцать золотых, мать огорченно вздохнула, уязвленная в своих религиозных чувствах.
— Соберись армянин в Иерусалим, небось ничего не дал бы, — бросила она.
— Я свое дело знаю, — ответил отец, — пусть он только вернется, посмотришь, сколько заработаю!
Через несколько дней, когда Али пустился в путь, в лохмотьях, босой, с длинным сучковатым посохом, многие из его единоверцев вышли пожелать ему доброго пути. Однако подарков он не получил: его социальное происхождение помешало проявить религиозные чувства даже единоверцам.
Али еще раз приложился к краю отцовой одежды и, гордо выпрямившись, решительно заявил:
— Хаджи-эфенди, я еще покажу, чего я стою!
Отец поцеловал его в лоб и, тайком вложив в руку еще один золотой, попросил:
— Будешь идти через Иерусалим, остановись у Акопова колодца, там Христос наш встретился с самаритянкой, и над тем колодцем за меня поставь свечку.
— Поставлю, и не одну, хаджи-эфенди, будь уверен.
И Али зашагал в Мекку.
Прошло два года. Али как в воду канул.
— Наверное, остался в каком-нибудь городе, на твои денежки открыл магазин, сколотил капитал и живет себе припеваючи, — говорили отцу.
Отец был непоколебим:
— Али вернется в конце концов, вот увидите.
Как-то из Мекки возвратились в наш город паломники. Отец пошел повидаться с ними.
— Я его встречал в Иерусалиме, — сказал один из них, — он еще не скоро будет, пешком ведь добирается.
Исламские паломники рассказывали о необыкновенном религиозном рвении, о мученичестве Али. Этой жертвой он должен был смыть свой «позор», всю «грязь» своего социального происхождения.
Через три года, в один прекрасный день, вдруг по всему городу расклеили яфты[34], извещающие о том, что возвращается из Мекки Али, босой, обессиленный и что долг каждого мусульманина встретить его и расспросить о рае, обещанном мусульманам.
Али, согласно молве, возвращался облагодетельствованный пророком. Великой этой милости удостоился он за то, что паломничество свое в Мекку совершил пешком, погружая босые ноги в раскаленный песок Аравийской пустыни.
Мусульманское население города, еще до возвращения Али, пожаловало ему титул — бей.