главное, определяющее с точки зрения человека из народа: внешнюю
помпезность, глуповатость, злое ехидство, фальшь. Именно эти черты
бросаются в глаза Платову и Левше. Смешон и глуповат царь Александр, без конца ахающий при виде заморских новинок и платящий за
ненужную пляшущую «нимфозорию» миллион рублей серебряными пятачками. Но его упорное неуважение к родному народу и преклонение перед
всем иностранным уже не смешно, а оскорбительно для русских людей.
Комичны напыщенные, самовлюбленные англичане, живущие возле
«Твердиземного моря», одетые «в тужурные жилеты» и обутые «в толстые щиглеты с железными набалдашниками». Неестественно и тоскливо
их веселье: «Придет праздник, соберутся по парочке, возьмут в руки по
палочке и идут гулять чинно-благородно». Они основательные, но
внутренне бескрылые люди, рабы и поклонники «практических при-способлений механической науки». Металлическую блоху они сделали, чтобы удивить мир, и были уверены, что никто их превзойти не сможет.
В целом, конечно, изображение «добропорядочных» англичан ведется
Лесковым в тонах добродушного веселого юмора. Это люди честные, трудолюбивые, искренне желающие добра Левше. И Лесков, в про-тивоположность славянофилам, никак не был против технических нов-шеств, которые считал залогом прогресса человечества.
Лесков на примере трудового подвига Левши и его товарищей с
горечью показывает, что правительство России не может и не хочет
направить великую созидательную силу русского народа на преобразо-вание отсталой страны. Силы гениальных людей тратились на пустяки, хотя и потрясающие по своему искусству. Об этом прямо сказали Левше
и англичане, когда он заявил им, что арифметики не знает, а всю науку
русские люди проходят «по Псалтирю да по Полусоннику». «Это жалко, лучше бы, если бы вы из арифметики по крайности хоть четыре правила
сложения знали... Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине
расчет силы есть, а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это
теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует».
Конец сказа «Левша» Лесков считал особенно сильным в идейном
и художественном отношении. «Мне кажется, что лучшая часть все-таки
в конце — Левша в Англии и его трагическая кончина»,— писал он
И. С. Аксакову. Именно в этих сценах, рисующих победу русского та-6
ланта и его последующую гибель на родине, и заключен основной
идейный смысл сказа. Здесь особенно сильно звучит призыв к корен-ному изменению судьбы русского народа.
Облик сказителя в сказе «Левша», его речь сливаются с обликом и
речью главного героя сказа. Оригинальность восприятия жизни, чуждой
сказителю и герою, комическое и сатирическое переосмысление многих ее
понятий, языка и создает особый стиль сказа о Левше. Сравнивая впослед-ствии стиль своей легенды «Скоморох Памфалои» и стиль «Левши», Лесков писал: «Этот язык,как язык «Стальной блохи»,дается не легко, а очень
трудно, и одна любовь к делу может побудить человека взяться за такую мозаическую работу. Но этот-то самый «своеобразный язык» ставили мне в вину и таки заставили меня его немножко портить и обесцве-чивать».
Признавая наличие в языке «Левши» элементов стилизации, Лесков
тем не менее считал этот язык по-настоящему народным, пронизанным
подлинно национальным юмором. Поэтому он предупреждал переводчика
на немецкий язык о трудностях передачи чисто русского смысла ко-мических словообразований в «Левше». «С «Левшой» и «блохой» трудно
будет Вам справиться. Тут знания немецкого просторечия недостаточно.
Что Вы сделаете с созвучиями и игрой слов: «клеветой» вместо «фельетон», «спираль» вместо «спертый воздух», «досадительная укушетка»
и т. п. Конечно, что-нибудь выйдет, но общего тона такой вещи передать
на ином языке нельзя». И это справедливо: сказ о Левше насквозь
русский и по языку, и по мироощущению, и по манере мышления.
Лесков использует в нем приемы сказочного повествования: зачины, построения диалога, концовки: «Государь говорит: «Что тебе, мужественный старик, от меня надобно?» А Платов отвечает: «Мне, ваше величество, ничего для себя не надо...» Или: «А ты, если твоя милость, как и
государь наш, имеешь к нам доверие, поезжай себе на тихий Дон, а
нам эту блошку оставь, как она есть... Гуляй себе по Дону и заживляй
раны, которые принял за отечество, а когда назад будешь через Тулу
ехать,— остановись и спосылай за нами: мы к той поре, бог даст, что-нибудь придумаем». Но описание рассказчиком обстановки, в которой происходят события, и содержание диалогов персонажей в сущности лишены всякого сказочного элемента. Речь персонажей из народа
типична для бывалого мастерового человека или крестьянина. Она ясная, точная, певучая: «Напрасно так нас обижаете,— мы от вас, как государева посла, все обиды должны стерпеть, но только за то, что вы в нас
усумнились и подумали, будто мы даже государево имя обмануть сходственны,— мы вам секрета нашей работы теперь не скажем, а извольте
к государю отвезти — он увидит, каковы у него люди и есть ли ему за