Моя секретарша Джин, которая в меня влюблена, входит без стука ко мне в кабинет и сообщает, что в одиннадцать часов у меня важное совещание. Я сижу за столом от Palazetti со стеклянной столешницей, смотрю в монитор сквозь очки Ray-Ban, жую нуприн и потихоньку отхожу от вчерашней кокаиновой вечеринки. Началась она вполне невинно: сначала мы с Чарльзом Гамильтоном, Эндрю Спенсером и Крисом Стаффордом поехали в «Кричи!», потом двинули в Принстонский клуб, потом – в «Баркадию», а закончилось все у «Нелль» около половины четвертого утра, и я даже вспомнил про совещание сегодня утром, когда после четырех часов тяжелого липкого сна отмокал в ванне, попивая «Кровавую Мэри», но потом снова о нем забыл, пока ехал в такси на работу. Сегодня на Джин – жакет из жатого шелка, трикотажная юбка из вискозы, красные замшевые туфли с атласными бантиками от Susan Bennis Warren Edwards и позолоченные сережки от Robert Lee Morris. Она стоит передо мной, явно не замечая моих страданий, и держит в руках папку.
Почти минуту я делаю вид, что не замечаю ее, потом наконец снимаю темные очки и откашливаюсь:
– Да, Джин? Что-то еще?
– Сегодня ты мистер Ворчун. – Она улыбается, аккуратно кладет папку мне на стол и ждет, чтобы я… чего она ждет, интересно? Чтобы я рассказал ей в красках о прошлой ночи?
– Да, простушка ты моя. Сегодня я мистер Ворчун, – сердито рычу я, беру папку и засовываю в ящик стола.
Она непонимающе смотрит на меня, а потом говорит, окончательно смутившись:
– Звонили Тед Мэдисон и Джеймс Баркер. Они хотят с тобой встретиться в «Фужерах» в шесть.
Я смотрю на нее и вздыхаю:
– Хорошо, и что нужно сделать?
Она нервно смеется, ее глаза расширились.
– Я не знаю…
– Джин, – я встаю, чтобы выпроводить ее из кабинета, – что… нужно… сказать?
До нее не сразу, но доходит, и она испуганно отвечает:
– Просто… сказать… «нет»?
– Просто… скажи… «нет». – Я киваю и выталкиваю ее за дверь.
Перед тем как выйти из кабинета, я принимаю две таблетки валиума, запиваю их «Перье», потом протираю лицо очищающим лосьоном, который наношу влажными ватными шариками, и смазываю увлажняющим кремом. Сегодня на мне твидовый костюм и полосатая рубашка от Yves Saint Laurent, шелковый галстук от Armani и новые черные туфли от Ferragamo. Я полощу рот антибактериальным ополаскивателем Plax и чищу зубы, а когда я сморкаюсь, сопли, смешанные с кровью, пачкают мой носовой платок от Hermès за сорок пять долларов, который, увы, не был подарком. Однако я выпиваю чуть ли не двадцать литров минеральной воды «Эвиан» в день и регулярно хожу в солярий, так что одна веселая ночка вряд ли как-то повлияет на гладкость моей кожи или на цвет лица. Вид у меня по-прежнему безупречный. Три капли визина приводят в порядок глаза. В итоге имеем следующее: чувствую я себя дерьмово, но выгляжу великолепно.
Я прихожу в зал заседаний первым. Луис Каррузерс бежит следом как щенок, путаясь у меня под ногами, и садится рядом со мной, а это значит, что мне придется выключить плеер. На нем шерстяной спортивный пиджак из шотландки, шерстяные брюки, хлопчатобумажная рубашка от Hugo Boss и галстук с узором пейсли; брюки, по-моему, от Brooks Brothers. Он начинает трепаться о «Профитёрах»[12], ресторане в Финиксе, о котором мне и вправду было бы интересно узнать, но только не от Луиса Каррузерса, хотя принятый валиум в количестве десяти миллиграммов слегка примиряет меня с действительностью. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» выступали потомки участников «Группы Доннера».
– Эти клиенты совсем придурочные, однозначно, – говорит Луис. – Хотели пригласить меня на местных «Отверженных», а я уже видел их в Лондоне, но…
– И ты без проблем заказал столик в «Профитёрах»? – спрашиваю я, прерывая его на полуслове.
– Ага. Без проблем, – говорит он. – Мы поздно приехали.
– А что вы заказывали? – интересуюсь я.
– Я взял устриц пашот, lotte[13] и ореховый торт.
– Я слышал, lotte там хороший, – бормочу я, думая о своем.
– Клиент заказал boudin blanc[14], жареного цыпленка и сырный торт, – говорит он.
– Сырный торт? – говорю я, смущенный этим пошлым, неправильным списком. – А цыпленок был под соусом или с фруктами? И как его подавали?
– Никак, Патрик, – говорит он, тоже смутившись. – Он был… просто жареный.
– А сырный торт был какой? Теплый? Из какого сыра – рикотта? Или овечьего? Украшенный цветами или посыпанный листьями кориандра?
– Он был… обычный, – говорит Луис, а потом вдруг заявляет: – Патрик, ты вспотел.
– А что баба клиента? – спрашиваю я, не обращая внимания на его слова. – Она что заказывала?
– Салат по-деревенски, гребешков и лимонный пирог.
– А гребешки были на гриле? Сашими? А сколько сортов? – спрашиваю я. – Или они были запеченные?
– Нет, Патрик, – говорит Луис. – Они были… жареные.
В зале воцаряется тишина. Я перевариваю информацию и формулирую следующий вопрос:
– Что значит «жареные», Луис?
– Я точно не знаю, – говорит он. – Но, по-моему, для этого требуется… сковорода.
– Вино? – спрашиваю я.
– Белое, совиньон, восемьдесят пятого года, – говорит он. – «Джордан». Две бутылки.
– Машина? – спрашиваю я. – Вы, когда были в Финиксе, брали напрокат машину?
– «БМВ». – Он улыбается. – Маленький черный бумер.
– Ага, – бормочу я, вспоминая прошлую ночь, когда я полностью отключился на стоянке возле «Нелль»: изо рта шла пена, я ни о чем не мог думать, только о насекомых, о целой куче насекомых, изо рта шла пена, и я, кажется, бросался на голубей, с пеной на губах бросался на голубей. – Финикс. Дженет Ли была из Финикса… – Я замолкаю на пару секунд и продолжаю: – Ее зарезали в душе. Халтурная сцена. – Я опять умолкаю. – Даже кровь была не похожа на настоящую.
– Слушай, Патрик, – говорит Луис и сует мне в руку свой носовой платок, мои пальцы непроизвольно сжались в кулак, когда он ко мне прикоснулся. – На следующей неделе мы с Дибблом обедаем в Йельском клубе. Не хочешь присоединиться?
– Можно. – Я думаю о ногах Кортни. Ее ноги раздвинуты широко-широко, ее ноги обхватили мое лицо, и когда я смотрю на Луиса, то на мгновение мне кажется, что у него вместо головы – говорящая вагина, и я пугаюсь до полусмерти и несу какую-то чушь, вытирая пот со лба. – Хороший костюм, Луис. – Я и сам не понял, с чего бы вдруг это брякнул.
Он таращится на меня, словно громом пораженный, а потом вдруг краснеет, смущается и теребит лацканы пиджака:
– Спасибо, Пат. Ты тоже отлично выглядишь… как всегда. – Он протягивает руку, чтобы дотронуться до моего галстука, но я ее перехватываю и говорю:
– Твоего комплимента мне вполне достаточно.
Входит Рид Томпсон, в шерстяном двубортном костюме на четырех пуговицах, полосатой хлопчатобумажной рубашке и шелковом галстуке (все – от Armani), на ногах у него пошловатые темно-синие хлопчатобумажные носки от Interwoven и черные туфли от Ferragamo (в точности как мои), на ногтях – маникюр, в одной руке – «Wall Street Journal», а через другую руку небрежно перекинуто твидовое пальто от Bill Kaiserman. Он кивает нам и садится напротив. Вскоре появляется Тодд Бродерик, в полосатом двубортном костюме на шести пуговицах, хлопчатобумажной рубашке в полоску и шелковом галстуке, все от Polo, плюс роскошный платок в нагрудном кармане, наверняка тоже от Polo. За ним входит Макдермотт, у него в руках «New York Magazine» и утренний выпуск «Financial Times», на нем новые очки от Oliver Peoples в оправе из красного дерева и черный с белым однобортный костюм в «гусиную лапку» с V-образными лацканами, полосатая хлопчатобумажная рубашка с широким воротничком и шелковый галстук с узором пейсли, все от John Reyle.
Я улыбаюсь, поднимая глаза на Макдермотта, который садится рядом со мной. Он вздыхает, открывает газету и углубляется в чтение. Поскольку он не сказал ни «привет», ни «доброе утро», я делаю вывод, что он обижен, и, по всей видимости, на меня. В конце концов, когда я замечаю, что Луис хочет что-то мне сказать, я поворачиваюсь к Макдермотту.
– Ну, Макдермотт, что случилось? – ухмыляюсь я. – С утра была длинная очередь на «Stairmaster»?
– А кто сказал, что что-то случилось? – Он сопит и листает «Financial Times».
– Слушай, – говорю я ему, наклоняясь поближе, – я уже извинился, что наорал на тебя тогда из-за пиццы в «Пастелях».
– А кто сказал, что дело в этом? – говорит он напряженно.
– Я думал, мы все уже выяснили, – шепчу я, кладя руку на ручку его кресла и улыбаясь Томпсону. – Я искренне сожалею, что отозвался о пицце в «Пастелях» в таком оскорбительном тоне. Я искренне сожалею и приношу свои извинения. Теперь ты доволен?
– Кто сказал, что дело в этом? – повторяет он.
– Тогда в чем дело, Макдермотт? – шепчу я и вдруг замечаю у себя за спиной какое-то движение. Я считаю до трех и резко оборачиваюсь.
Луис, наклонившийся вперед, чтобы послушать, о чем мы говорим, быстро отскакивает назад. Он понимает, что его поймали с поличным, и медленно садится на место; лицо у него виноватое.
– Макдермотт, но это же просто смешно, – шепчу я. – Ты что, вечно теперь будешь злиться за то, что я назвал пиццу в «Пастелях»… жесткой.
– Пересушенной, – говорит он, пытаясь убить меня взглядом. – Ты сказал, что она пересушенная.
– Я извиняюсь, – говорю я. – Но я был прав. Она там такая и есть. Ты ведь читал обзор в «Times»?
– Вот. – Он лезет в карман и вручает мне ксерокс статьи. – Я просто хотел тебе доказать, что ты не прав. Вот, прочти.
– А что это? – спрашиваю я, разворачивая статью.
– Это статья о твоем кумире Дональде Трампе. – Макдермотт усмехается.
– Ага, – нерешительно говорю я. – Интересно, а почему я ее не видел?
– И вот… – Макдермотт пробегает глазами статью и тыкает пальцем в нижний абзац, который подчеркнут красным. – Какая пицца в Манхэттене нравится Трампу больше всего?
– Дай я почитаю. – Я вздыхаю и отмахиваюсь от него. – Ты, наверное, ошибся, фотография какая-то неудачная.
– Бэйтмен, смотри. Я специально обвел, – говорит он.
Я делаю вид, что читаю эту мудацкую статью, но уже начинаю злиться, поэтому отдаю ксерокс Макдермотту.
– Ну и что? – говорю я. – Ну и что?! Что ты, Макдермотт, пытаешься мне доказать?
– Что ты теперь скажешь о пицце в «Пастелях», Бэйтмен? – говорит он злорадно.
– Ну… – Я говорю, очень тщательно подбирая слова. – Скажу, что мне надо пойти туда и еще раз попробовать эту пиццу… – Я говорю это, стиснув зубы. – Но когда я там был в прошлый раз, пицца была…
– Пересушенная? – спрашивает Макдермотт.
– Да. – Я пожимаю плечами. – Именно пересушенная.
– Угу. – Макдермотт улыбается с победным видом.
– Слушай, если пицца в «Пастелях» нравится Донни, – начинаю я скрепя сердце, потому что мне очень не хочется говорить это Макдермотту, потом вздыхаю, почти незаметно, – значит мне она тоже нравится.
Макдермотт хихикает, он победил.
Я считаю галстуки: три из шелкового крепа, один из шелкового атласа от Versace, два шелковых галстука-фуляр, один шелковый от Kenzo, два галстука из жаккардового полотна. Ароматы Xeryus, Tuscany, Armani, Obsession, Polo, Grey Flannel и даже Antaeus смешиваются друг с другом в воздухе и образуют особый запах: холодный и тошнотворный.
– Но я не извиняюсь, – предупреждаю я Макдермотта.
– Ты уже извинился, Бэйтмен, – говорит он.
Входит Пол Оуэн, на нем кашемировый спортивный пиджак, брюки из шерстяной фланели, рубашка от Ronaldus Shamask с воротничком на пуговицах, но главное – его галстук в синюю, черную, красную и желтую широкую полоску, от Andrew Fezza, дизайн Zanzarra, – вот это меня впечатляет. Каррузерс тоже оценил галстук, он наклоняется ко мне и говорит:
– Как ты думаешь, у него и гульфик такой же расцветки? – Не дождавшись ответа, он отодвигается, открывает «Sports Illustrated», лежащий на столе, и, улыбаясь сам себе, читает статью о соревнованиях по прыжкам в воду на Олимпийских играх.
– Привет, Холберстам, – говорит мне Оуэн, проходя мимо.
– Привет, Оуэн, – говорю я.
Мне нравится, как он стильно одет и как у него зачесаны волосы, так ровно и гладко… и это меня добивает, я делаю мысленную пометку, что надо будет спросить у него, где он покупает средства для ухода за волосами и каким муссом пользуется; перебрав множество вариантов, я думаю, что это Ten-Х.
Входит Грег Макбрайд и останавливается возле моего кресла:
– Смотрел сегодня «Шоу Патти Винтерс»? Потрясающе. Просто потрясающе.
Мы пожимаем друг другу руки, и он садится между Дибблом и Ллойдом. Бог его знает, откуда они тут взялись.
Кевин Форрест, вошедший вместе с Чарльзом Мерфи, говорит:
– Я так и не дождался звонка. Зуб даю, это все Фелиция.
Я даже не обращаю внимания на то, как они одеты, но вдруг ловлю себя на том, что смотрю на антикварные запонки Мерфи с голубыми хрустальными глазками.
Игра слов: propheteer – profiteer (спекулянт) + prophet (пророк).
Разновидность ската.
Вид кровяной колбасы.