На концерте, куда нас затащил Каррузерс, все очень нервничают. Концерт проходит в Нью-Джерси, выступает ирландская группа U2, которая на прошлой неделе была на обложке журнала «Time». Вообще-то, билеты покупались для группы японских клиентов, но те в последнюю минуту отменили поездку в Нью-Йорк, и Каррузерс уже не смог (во всяком случае, так он это представил нам) продать эти билеты в первом ряду. Так что мы едем в Нью-Джерси: Каррузерс и Кортни, Пол Оуэн и Эшли Кромвелл, Эвелин и я. Когда я узнал, что Пол Оуэн тоже едет, я позвонил Сесилии Вагнер, девушке Маркуса Холберстама, раз уж Оуэн так упорно путает меня с Маркусом, и, хотя мое приглашение очень ее взволновало (я всегда подозревал, что она ко мне неравнодушна), она не смогла составить мне компанию, потому что ей надо было идти на какой-то прием в честь премьеры нового британского мюзикла «Мэгги!». Она что-то прощебетала насчет ланча на следующей неделе, и я сказал, что позвоню ей во вторник. Сегодня вечером я собирался поужинать с Эвелин, но мысль о том, что мне предстоит провести два часа с ней наедине, наполняет меня неизбывным ужасом, так что я ей звоню и нехотя объясняю, что планы изменились; она спрашивает, едет ли Тим Прайс, и, когда я говорю, что нет, долю секунды колеблется, прежде чем милостиво согласиться. Я отменяю заказ на столик, который Джин сделала для нас в «Н2О», новом ресторане Клайва Пауэлла в Челси, и ухожу из офиса пораньше, чтобы успеть забежать на аэробику перед концертом.
Девушкам не особенно нравится эта группа, все три сообщили мне по секрету, что им не хочется никуда идти, и, пока мы ехали в лимузине, Каррузерс пытается нас подбодрить, рассказывая о том, что Дональд Трамп – большой поклонник U2, а потом, уже совсем отчаявшись, добавляет, что Джон Гутфройнд покупает все их альбомы. Мы открываем бутылку шампанского «Кристал», потом – вторую. По телевизору передают пресс-конференцию Рейгана, но на экране – сплошные помехи, так что никто на него внимания не обращает, кроме меня. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» речь шла о жертвах нападений акул. Пол Оуэн назвал меня Маркусом четыре раза, а Эвелин, к моему несказанному облегчению, два раза – Сесилией, но Эвелин этого не замечает, потому что всю дорогу сверлит Кортни ненавидящим взглядом. Так что никто Оуэна не поправил и, как я понимаю, уже не поправит. Я даже сам пару раз назвал Эвелин Сесилией, когда был уверен, что она меня не слышит. Каррузерс все твердил, как я замечательно выгляжу, и восхищался моим костюмом.
Мы с Эвелин одеты значительно лучше, чем все остальные. На мне пальто из овечьей шерсти, шерстяные брюки и пиджак, хлопчатобумажная рубашка, кашемировый свитер с V-образным вырезом и шелковый галстук, все – от Armani. На Эвелин – хлопчатобумажная блузка от Dolce&Gabbana, замшевые туфли от Yves Saint Laurent, кожаная юбка с набивным узором от Аdriennе Landau и замшевый ремешок от Jill Stuart, колготки от Calvin Klein, хрустальные серьги от Frances Patiky Stein, а в руке – белая роза, которую я купил ей в корейской лавке перед тем, как за мной заехал лимузин Каррузерса. Каррузерс одет в спортивного покроя пальто из овечьей шерсти, кашемировый кардиган, твидовые брюки, хлопчатобумажную рубашку и шелковый галстук, все – от Hermès. («Как вульгарно», – прошептала Эвелин мне на ухо, и я молча согласился.) На Кортни – топ из трехслойной полупрозрачной органзы и длинная бархатная юбка-«рыбка», обшитая бархатной тесьмой, сережки с эмалью от Josè and Maria Barrera, перчатки от Portolano и туфли от Gucci. Пол и Эшли, на мой взгляд, одеты слишком нарядно, а на ней к тому же темные очки, хотя окна у лимузина тонированы, а снаружи уже смеркается. У нее в руках – букет маргариток, которые ей преподнес Каррузерс, но Кортни вовсе не злится по этому поводу, так как занята другим – еле сдерживает себя, чтобы не наброситься на Эвелин и не расцарапать ей все лицо, и я считаю (несмотря на то что Эвелин выглядит потрясающе), что это очень даже неплохая идея. Я бы с удовольствием на это посмотрел. У Кортни чуть-чуть лучше фигура, зато сиськи красивее у Эвелин.
Концерт тянется уже минут двадцать. Я ненавижу живую музыку, но вокруг нас все стоят и восторженно орут, стараясь, видимо, перекричать грохот, который обрушивается на нас из огромных динамиков. Единственное удовольствие, которое я получаю, – видеть, что Скотт и Анна Смайли сидят на десять рядов позади нас, – их места гораздо хуже, хотя стоят наверняка столько же. Каррузерс меняется местами с Эвелин, чтобы обсудить со мной какие-то деловые вопросы, но я не слышу ни слова и тоже меняюсь местами с Эвелин, чтобы поговорить с Кортни.
– Луис – идиот, – кричу я. – Он ничего не подозревает.
– Эдж в Armani, – кричит она, указывая на басиста.
– Это не Armani, – кричу я в ответ. – Это Emporio.
– Нет, – кричит она. – Armani.
– Приглушенные светло-серые тона, а также темно-серые и синие. Четкие лацканы, неяркая клетка, горошек и полоска – вот Armani. He Emporio, – кричу я, зажав уши руками. Меня раздражает, что она этого не знает и не отличает одно от другого. – Вот в чем разница. А который из них Ледж?
– Наверное, барабанщик, – кричит она. – По-моему, он. Но я не уверена. Я хочу курить. Где ты был вчера вечером? Если ты скажешь, что с Эвелин, то я тебя ударю.
– Барабанщик вроде бы не в Armani, – кричу я. – И не в Emporio. Совсем ничего не вижу.
– Я не знаю, который из них барабанщик, – кричит в ответ она.
– Спроси у Эшли, – предлагаю я.
– Эшли? – кричит она, перегибаясь через Пола и стуча Эшли по ноге. – Который из них Ледж?
Эшли что-то кричит ей в ответ, чего я не слышу, потом Кортни опять поворачивается ко мне и пожимает плечами:
– Она говорит, ей не верится, что она в Нью-Джерси.
Каррузерс просит Кортни поменяться с ним местами. Она что-то ему выговаривает и кладет руку мне на бедро. Я напрягаю мышцы, и оно становится твердым как камень, и ее рука восхищенно замирает. Но Луис не отстает, и Кортни кричит мне, вставая:
– Сегодня, я думаю, нам не помешает закинуться!
Я киваю. Солист Боно визжит что-то вроде: «Where the Beat Sounds the Same»[17], Эвелин с Эшли уходят, чтобы купить сигарет, посетить дамскую комнату и выпить чего-нибудь освежающего. Луис садится рядом со мной.
– Девушки скучают, – кричит он.
– Кортни просит достать кокаина, – кричу я.
– О, замечательно. – Он сразу мрачнеет.
– У нас где-нибудь столик заказан?
– В «Брюсселе», – кричит он, взглянув на свой Rolex. – Но я что-то сомневаюсь, что мы успеем.
– Если не успеем, – предупреждаю я, – я вообще никуда не пойду. Можете высадить меня около дома.
– Успеем! – кричит он.
– А если нет, как насчет японской кухни? – предлагаю я, немного смягчившись. – В Верхнем Уэст-Сайде есть один неплохой суши-бар. Называется «Лезвия». Шеф-повар раньше работал в «Исоито». Этот бар получил очень высокий рейтинг в «Загате».
– Бэйтмен, я ненавижу японцев, – кричит мне Каррузерс, закрыв одной рукой ухо. – Маленькие узкоглазые уроды!
– Что, – ору в ответ, – что ты такое несешь?!
– Знаю-знаю, – кричит он, выпучив глаза. – Они зарабатывают больше нас, но они ничего нового не придумывают, они, суки, просто приноровились воровать наши изобретения, доводить их до ума, а потом нам же и продавать, мудаки хитрожопые.
Я смотрю на него и не верю своим ушам, потом смотрю на сцену, на гитариста, который бегает кругами, на Боно, который носится взад-вперед, раскинув руки, потом – снова на Луиса. Его лицо по-прежнему налито кровью, он все еще таращится на меня, широко распахнув глаза, у него на губах поблескивает слюна, но он молчит, ничего не говорит.
– Ну а «Лезвия» тут при чем, а? – говорю я наконец. Я действительно не понимаю. – Вытри рот.
– Я поэтому и ненавижу японскую еду, – кричит он в ответ. – Сашими. Калифорнийские роллы. Буэ-э-э. – Он поднес руку к горлу и сделал вид, будто его тошнит.
– Каррузерс… – Я умолкаю, глядя на него в упор, не в силах вспомнить, что я хотел сказать.
– Что, Бэйтмен? – спрашивает Каррузерс, наклоняясь ко мне.
– Слушай, что за дерьмо, у меня в голове не укладывается, – кричу я ему. – У меня в голове не укладывается, что ты не заказал места на попозже. Теперь нам придется ждать.
– Что? – орет он в ответ, приложив руку к уху, как будто так лучше слышно.
– Теперь нам придется ждать! – кричу я громче.
– Это не проблема, – орет он в ответ.
Солист оборачивается к нам со сцены, стоит, простирая руки; я отмахиваюсь от него.
– Это не проблема? Это не проблема?! Нет, Луис. Ты не прав. Это проблема.
Я оборачиваюсь к Полу Оуэну, который, кажется, тоже скучает не меньше: сидит, зажав уши руками, но при этом все-таки умудряется общаться с Кортни.
– Нам не придется ждать, – кричит Луис. – Даю слово.
– Да заткнись ты, придурок! – кричу я в ответ. – Пол Оуэн все еще занимается счетами Фишера?
– Не злись на меня, Патрик, – орет Луис в отчаянии. – Все будет в порядке.
– Ладно, забыли, – кричу в ответ. – Слушай! Пол Оуэн все еще занимается счетами Фишера?
Каррузерс смотрит на Пола, потом – опять на меня:
– Да, по-моему, да. Я слышал, у Эшли хламидиоз.
– Мне нужно с ним поговорить. – Я пересаживаюсь на свободное место рядом с Оуэном.
Но когда я сажусь, на сцене происходит что-то странное, что привлекает мое внимание. Боно движется по сцене, как будто следуя за мной, он смотрит мне прямо в глаза и опускается на колени у края сцены. На нем черные джинсы (возможно, от Gitano), сандалии и кожаный жилет на голое тело. Тело у него белое, потное и совсем не накачанное, мышц вообще не заметно, грудь покрыта редкими волосами. На голове у него – ковбойская шляпа, волосы собраны в хвост, он ноет что-то траурное, я расслышал слова: «Герой – насекомое в этом мире», а на его губах играет слабая, едва заметная и все же явная ухмылка, она становится заметнее, его глаза загораются, а задник сцены становится красным, и на меня вдруг накатывает волна пронзительных ощущений, прилив интуитивного знания, и я словно вижу, что творится в сердце Боно, и мое собственное сердце бьется быстрее, и я понимаю, что в этот миг получаю от него некое невидимое послание. Я вдруг понимаю, что у нас есть что-то общее, что мы словно скованы одной цепью, и я могу поверить даже в то, что все, кроме нас, исчезли, музыка затихает, замедляется, и его послание, невнятное вначале, теперь становится более властным, и Боно кивает мне, а я в ответ киваю ему, все вокруг проясняется, мое тело горит, и неизвестно откуда возникает мерцание огней, оно охватывает меня. Я его слышу, чувствую, вокруг меня парят оранжевые буквы, складывающиеся в слова: «Я… ДЬЯВОЛ… КАК… И… ТЫ…»
…А потом все – и зрители, и музыканты – появляются снова, и ритм медленно нарастает, и Боно чувствует, что я получил его послание, – и я чувствую, что он знает, что я отвечу, – он доволен, он отворачивается, а меня бьет дрожь: в ушах звенит, щеки горят, член встал и пульсирует так, что мне больно, руки трясутся. Но внезапно это прекращается, как будто кто-то выключил свет, и задник сцены начинает мигать. Дьявол Боно уже на другой стороне сцены, и все чувства, бурлящие в сердце и голове, вдруг утихают. Теперь мне еще больше хочется разузнать о счетах Фишера, которыми занимается Оуэн, эта информация кажется жизненно необходимой, она гораздо важнее той связи, что возникла на миг между мной и Боно, который кажется призрачным и далеким. Я поворачиваюсь к Полу Оуэну.
– Эй, – кричу я. – Ну как?
– Вон те парни… – Он показывает на парней, стоящих в проходе у дальнего края первого ряда, разглядывающих толпу и о чем-то друг с другом болтающих. – Они показывали на Эвелин, Кортни и Эшли.
– А кто они? – кричу я. – Они от Оппенгеймера?
– Нет, – орет в ответ Оуэн. – Я думаю, это роудиз, подыскивающие девочек, которых можно отвести за сцену и там трахнуть.
– А, – усмехаюсь я. – А я думал, что они в Barney’s работают.
– Нет, – кричит он. – Их называют секс-координаторы.
– А ты-то откуда знаешь?
– Мой двоюродный брат – менеджер «All We Need of Hell»[18], – орет он.
– Меня бесит, что ты это знаешь, – говорю я.
– Что? – кричит он.
– Ты все еще занимаешься счетами Фишера? – ору я в ответ.
– Да, – кричит он. – Повезло мне, правда, Маркус?
– Это точно, – ору. – Как тебе это удалось?
– Ну, я занимался счетами Рэнсома, а потом оно как-то совпало. – Он беспомощно пожимает плечами, дружелюбный мерзавец. – Понимаешь?
– Ого, – кричу я.
– Ага, – кричит он, потом оборачивается и кричит на двух толстых придурковатых девиц из Нью-Джерси, курящих здоровый косяк, один на двоих. Одна из этих коров завернута во что-то похожее на ирландский флаг. – Слушайте, уберите вы свою отраву! Она воняет!
– Я бы тоже не отказался! – кричу я ему.
– От чего бы ты не отказался?! – кричит он. – От марихуаны?!
– Да нет, ничего, – кричу я, у меня уже горло болит. Возвращаюсь на свое место и тупо гляжу на сцену и покусываю большой палец, уничтожая вчерашний маникюр.
Мы уходим, как только возвращаются Эвелин с Эшли. Мы торопимся в Манхэттен, чтобы успеть в «Брюссель», где заказан столик. В лимузине мы открываем еще одну бутылку шампанского «Кристал», на экране – по-прежнему Рейган, а Эвелин с Эшли рассказывают, как, когда они вышли из туалета, к ним подкатились двое громил и попытались затащить их за кулисы. Я объясняю, кто это были такие и что им было надо.
– О боже, – шепчет Эвелин, – ты что, хочешь сказать, что меня… секс-координировали?
– Могу поспорить, что у Боно маленький член, – говорит Оуэн, глядя в тонированное окно. – Ирландец, ну вы понимаете.
– Вы не знаете, у них там есть банкомат? – спрашивает Луис.
– Эшли, – кричит Эвелин. – Ты слышала? Нас с тобой секс-координировали!
– Как у меня прическа? – спрашиваю я.
– Еще шампанского? – спрашивает Кортни у Луиса.
«Где ритм звучит так же» (англ.).
«Все, что нам нужно от ада» (англ.).