– Как нужно носить вязаный жилет? – спрашивает Ван Паттен.
– О чем ты? – Макдермотт морщит лоб, потягивая «Абсолют».
– Да, – говорю я. – Уточни.
– Ну, он считается однозначно неформальным…
– Или его можно носить с костюмом? – прерываю я, заканчивая предложение.
– Точно, – улыбается он.
– Ну если по мнению Брюса Бойера… – начинаю я.
– Подожди, – прерывает меня Ван Паттен. – Это тот, который работает в Morgan Stanley?
– Нет, – улыбаюсь я. – Он там не работает.
– Это не тот, который серийный убийца? – подозрительно спрашивает Макдермотт и громко стонет. – Только не надо рассказывать нам про очередного серийного убийцу, Бэйтмен. Только не это!
– Нет, Макдерьмо, он был не серийным убийцей, – говорю я, повернувшись к Ван Паттену, но, прежде чем продолжать, оглядываюсь на Макдермотта. – И меня бесит твое замечание.
– Но ты все время про них вспоминаешь, – говорит Макдермотт. – И всегда вот так, будто бы невзначай. Я просто хочу сказать, что ничего не хочу знать ни про Сына Сэма, ни про мудацкого Хиллсайдского Душителя, ни про Теда Банди или Крошечное Яйцо, черт их всех подери.
– Крошечное Яйцо? – переспрашивает Ван Паттен. – А кто это? Опасный, должно быть, тип.
– Он имеет в виду Кожаное Лицо, – говорю я сквозь зубы. – Кожаное Лицо. Это из «Техасской резни бензопилой».
– Ах, – вежливо улыбается Ван Паттен. – Да, конечно.
– И он был чрезвычайно опасный тип, – говорю я.
– Ах да, конечно, продолжай. А Брюс Бойер, что сделал он? – Макдермотт тяжко вздыхает и закатывает глаза. – Снял с кого-нибудь кожу заживо? Заморил голодом до смерти? Переехал машиной? Скормил собакам? Что?
– Ну ты даешь, – говорю я, покачивая головой в притворном восхищении. – Он сделал кое-что похуже.
– Что, например? Отвел кого-нибудь на обед в новый ресторан Макмануса? – спрашивает Макдермотт.
– Да, кстати, о птичках, – вспоминает Ван Паттен. – Ты там был? Жуткое место, да?
– Ты заказывал мясную запеканку? – спрашивает Макдермотт.
– Запеканку? – Ван Паттен в шоке. – Как насчет интерьера? И ебаных скатертей?
– Но ты заказывал мясную запеканку? – не отстает Макдермотт.
– Конечно, и мясной рулет, и голубей, и марлина, – говорит Ван Паттен.
– О черт, я забыл про марлина, – стонет Макдермотт. – Марлин с соусом чили.
– Кто, будучи в здравом уме, прочитав обзор Миллера в «Times», не закажет мясной рулет или марлина?
– Но Миллер был в корне не прав, – говорит Макдермотт. – Кесадилья с папайей? Обычно весьма неплохое блюдо, но там, о боже… – Он свистит, качая головой. – Там такая помойка.
– И к тому же дешевая, – добавляет Ван Паттен.
– Да, и дешевая! – соглашается Макдермотт. – И арбузный торт…
– Господа. – Я прокашливаюсь. – Кхм. Не хотелось бы вас прерывать, но…
– Хорошо-хорошо, продолжай, – говорит Макдермотт. – Расскажи нам еще что-нибудь про этого Чарльза Мойера.
– Брюса Бойера, – поправляю я. – Он автор книги «Умение правильно одеваться. Руководство для элегантных мужчин». Да, кстати, Крейг, он и в свободное от работы время не был серийным убийцей.
– И что же малыш Брюс имеет нам сказать? – спрашивает Макдермотт, посасывая кусочек льда.
– Ты дурак. Это отличная книга. Да, кстати, Брюс Бойер считает, что вполне допустимо носить вязаный жилет с костюмом, – говорю я. – Ты слышал, что я назвал тебя дураком?
– Слышал.
– А разве он не отмечал, что жилет не должен бросаться в глаза и забивать костюм? – говорит Ван Паттен тоном знатока.
– Да…
Я слегка раздражен, что Ван Паттен явно неплохо позанимался дома, но все равно спрашивает совета. Но я спокойно продолжаю:
– С костюмом в тонкую светлую полоску рекомендуется надевать жилет приглушенно-синего или угольно-серого цвета. А костюм из шотландки допускает более смелые варианты.
– И главное, – добавляет Макдермотт, – последняя пуговица должна быть расстегнута.
Я с подозрением смотрю на Макдермотта. Он улыбается, отпивает из стакана и довольно облизывает губы.
– Почему? – спрашивает Ван Паттен.
– Это традиция, – говорю я, все еще глядя на Макдермотта. – И еще – так удобнее.
– А если надеть подтяжки, будет ли жилет сидеть лучше? – спрашивает Ван Паттен.
– С чего бы? – спрашиваю я, повернувшись к нему.
– Ну, потому что, когда на тебе подтяжки, у тебя нет… – Он замолкает, будто подыскивая подходящее слово.
– Затруднений с?.. – помогаю я.
– Пряжкой ремня? – заканчивает Макдермотт.
– Все правильно, – соглашается Ван Паттен.
– И еще важно помнить… – начинаю я, и снова меня прерывает Макдермотт.
– Важно помнить, что жилет должен соответствовать стилю и цвету костюма, но ни в коем случае не совпадать по структуре с носками и галстуком, – говорит Макдермотт Ван Паттену, но улыбается мне.
– А мне казалось, что ты не читал… эту книгу. – Со злости я начинаю заикаться. – Ты ведь только что сказал, что не видишь разницы между Брюсом Бойером и… и Джоном Уэйном Гэйси.
– Ну, я вдруг вспомнил, – пожимает он плечами.
– Слушай, – поворачиваюсь я к Ван Паттену, посчитав выходку Макдермотта дешевым выпендрежем, – надевать носки в ромбик с таким же галстуком – это будет смотреться слишком вызывающе.
– Ты так считаешь? – спрашивает он.
– В таком виде ты будешь смотреться как идиот, – говорю я, внезапно расстроившись, и опять поворачиваюсь к Макдермотту. – Крошечное Яйцо? Как вообще у тебя получилось Крошечное Яйцо из Кожаного Лица?! Это надо было очень постараться.
– Расслабься, Бэйтмен, – говорит он, похлопывает меня по спине и пытается сделать мне массаж шеи. – Что случилось? Остался без шиацу сегодня утром?
– Давай, еще потрогай меня вот так, – говорю я и плотно зажмуриваю глаза; меня колотит, чуть ли не крутит в судорогах, – и у тебя вместо руки будет культя.
– Хо-хо, держи себя в руках, приятель, – говорит Макдермотт, отшатываясь в притворном страхе.
Макдермотт и Ван Паттен по-идиотски хихикают и хлопают друг друга по плечам, им и в голову не приходит, что я и вправду могу отрезать ему руки, да и что-то еще – и к тому же с большим удовольствием.
Мы втроем – Дэвид Ван Паттен, Крейг Макдермотт и я – обедаем в ресторане Йельского клуба. На Ван Паттене костюм из шотландки от Crazier Homo, рубашка от Brooks Brothers, галстук от Adirondack и ботинки от Cole Haan. На Макдермотте кашемировый блейзер из овечьей шерсти, брюки из шерстяной фланели от Ralph Lauren, рубашка и галстук тоже от Ralph Lauren, ботинки от Brooks Brothers. На мне тиковый шерстяной костюм с отделкой из шотландки, хлопчатобумажная рубашка от Luciano Barbera, галстук от Luciano Barbera, ботинки от Cole Haan и темные очки от Bausch & Lomb. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» рассказывали про нацистов, и при просмотре я вдруг испытал приятное возбуждение. Не то чтобы я был очарован их подвигами, но они не показались мне отталкивающими (как и большинству зрителей, вероятно). Один из нацистов имел редкое чувство юмора и даже жонглировал грейпфрутами – мне это очень понравилось, так что я сел в кровати и захлопал в ладоши.
Луис Каррузерс сидит в пяти столиках от нашего, одетый так, как будто сегодня утром на него напали злобные лягушатники: на нем неопознанный костюм от какого-то французского портного, и, если я не ошибаюсь, котелок на полу под креслом тоже его – это прямо написано у него на лице. Он улыбается мне, но я притворяюсь, что его не замечаю. Сегодня утром я провел в «Xclusive» два часа, и, поскольку мы все втроем взяли сегодня выходной, после обеда мы пойдем на массаж. Мы еще ничего не заказывали и даже меню еще не смотрели. Мы пока просто пьем. Крейг хотел заказать для начала бутылку шампанского, но Дэвид покачал головой и пробурчал: «Нет, нет, нет», так что мы просто заказали напитки. Я все еще смотрю на Луиса, а когда он поворачивается ко мне, запрокидываю голову и смеюсь, даже если Ван Паттен с Макдермоттом не говорят ничего забавного – а это всегда так. У меня это получается так естественно, что никто не замечает моих уловок. Луис встает, вытирает рот салфеткой и снова глядит на меня перед тем, как выйти – видимо, в сортир.
– Но есть же какой-то предел, – говорит Ван Паттен. – Я хочу сказать, мне не хочется проводить вечер в обществе Коржика.
– Но ты же все еще встречаешься с Мередит, так что какая разница? – говорю я. Он, естественно, не слышит.
– И все-таки пижонство – это круто, – говорит Макдермотт. – Пижонство – это очень круто.
– Бэйтмен? – оживляется Ван Паттен. – Что наш стилист говорит по поводу пижонства?
– Что? – рассеянно говорю я, вставая.
– Пижонство, а? – говорит Макдермотт. – Пижонство – это замечательно, comprende?[20]
– Слушай, – говорю я, отодвигая стул, – я просто хочу, чтобы все знали, что я – за семейные ценности и против наркотиков. Извините.
Удаляясь, я слышу, как Ван Паттен подзывает официанта и скучным голосом говорит:
– Это что, вода из-под крана? Я не пью воду из-под крана. Принесите мне «Эвиан» или что-нибудь в этом роде, ладно?
Интересно, если Луис умрет, буду ли я меньше нравиться Кортни? Ответ на этот вопрос мне еще предстоит узнать, но пока что ответа нет, и я иду через ресторан, маша рукой кому-то, похожему на Винсента Моррисона, кому-то, кого я совсем не узнаю, и кому-то, похожему на Тома Ньюмена. Будет ли Кортни уделять мне то время, которое она сейчас проводит с Луисом, если он сойдет со сцены, не будет больше мешать… если он будет мертв? Если Луиса убьют, расстроится ли Кортни? Смогу ли я искренне не смеяться ей в лицо, когда ярость клокочет во мне, подавляя все? Может быть, ее возбуждает, что она встречается со мной у него за спиной, или ей просто нравится мое тело или размер моего члена? В таком случае что нужно сделать, чтобы ублажить Кортни? Если ей во мне нравятся только мышцы и то, как я трахаюсь, тогда она просто сучка. Но физически совершенная сучка, потрясающе красивая сучка, и это извиняет все, ну кроме, может быть, запаха изо рта и желтых зубов (этого достаточно, чтобы порвать отношения). Как сложатся наши отношения, когда я задушу Луиса? Если я женюсь на Эвелин, будет она заставлять меня покупать ей халаты от Lacroix, пока мы с ней не разведемся? Интересно, южноафриканские колониальные войска и черножопые коммунистические обезьяны уже помирились в Намибии? Станет ли мир безопаснее и добрее, если порубить Луиса на кусочки? Мой мир, возможно, и станет лучше, тогда почему бы и нет? На самом деле здесь нет и не может быть… других мнений. На самом деле сейчас уже поздно задаваться вопросами, потому что я уже стою в мужском туалете, глядя на себя в зеркало – загар и прическа превосходны, – и рассматриваю свои зубы, которые тоже совершенно прямые, белые и блестящие. Подмигиваю своему отражению, натягиваю пару кожаных перчаток от Armani и направляюсь в кабинку, которую занимает Луис. В сортире никого нет, кроме нас двоих. Все кабинки пусты, кроме одной – с краю, дверца не заперта, оставлена чуть приоткрытой, слышно, как Луис насвистывает что-то из «Отверженных», звук становится все громче по мере моего приближения.
Он стоит в кабинке спиной ко мне. На нем кашемировый блейзер, шерстяные брюки в складку, белая рубашка из хлопка с шелком. Он писает в унитаз. Я понимаю, что он чувствует движение у себя за спиной, потому что напрягается, прислушиваясь, и струйка мочи останавливается. Мое тяжелое дыхание заглушает все остальные звуки, зрение расплывается – я очень медленно поднимаю руки, хватаю его за шею поверх воротника его кашемирового свитера и хлопчатобумажной рубашки, мои большие пальцы соединяются на затылке Луиса, а указательные – под кадыком. Я сжимаю руки, но пока не очень сильно, чтобы Луис смог повернуться ко мне. Теперь он стоит лицом ко мне, одна рука на свитере, другая поднимается как в замедленной съемке. Его глаза подрагивают, а потом широко распахиваются, что мне и требуется. Лицо Луиса уже скривилось и стало багровым, а я хочу, чтобы он знал, кто его убивает. Я хочу, чтобы мое лицо было последним, последним, что Луис увидит перед смертью, я хочу закричать: «Я ебусь с Кортни! Ты меня слышишь? Я ебусь с Кортни! Ха-ха-ха!» – и эти слова станут последним звуком, который услышит Луис, пока его собственные хрипы и треск позвоночника не заглушат все. Луис смотрит на меня, и я напрягаю мышцы рук, готовясь к борьбе, которая, к моему разочарованию, почему-то не начинается.
Вместо того чтобы сопротивляться, он смотрит на мои запястья и вдруг как бы в нерешительности вздрагивает, наклоняет голову и… целует мое левое запястье, потом опять поднимает глаза на меня и смотрит этак застенчиво и с выражением… любви и как бы небольшой неловкости. Он поднимает левую руку и нежно гладит меня по щеке. Я стою столбом, руки так и лежат у Луиса на шее.
– О господи, Патрик, – шепчет он. – Почему здесь?
Его рука играет с моими волосами. Я смотрю на заднюю стенку кабинки, где нацарапано: «Эдвин толкает клевую шмаль», – я все еще парализован и тупо таращусь на эти слова, на рамочку, окружающую буквы, как будто в ней содержится ответ, некая высшая истина. Эдвин? Какой такой Эдвин? Я трясу головой, чтобы сбросить оцепенение, и перевожу взгляд на Луиса, у которого на лице как будто прилеплена эта жуткая влюбленная улыбка, я пытаюсь крепче сжать его шею, но мое собственное лицо искажается от этого непомерного усилия, и я не могу этого сделать, мои руки никак не сжимаются, мои руки, все еще простертые вперед, кажутся нелепыми и бесполезными в таком положении.
– Я видел, как ты смотрел на меня, – говорит он с придыханием. – Я заметил, – он сглатывает, – как ты разгорячен.
Он пытается поцеловать меня в губы, но я отступаю и случайно закрываю дверцу кабинки. Я убираю руки с шеи Луиса, он тут же хватает их и кладет обратно. Я опять убираю их и стою, обдумывая, что делать дальше, но не могу даже пошевелиться.
– Не будь таким… робким, – говорит он.
Я глубоко вздыхаю, закрываю глаза, считаю до десяти, открываю глаза и делаю беспомощную попытку поднять руки, чтобы все-таки задушить Луиса, но руки кажутся совершенно неподъемными, руки меня не слушаются.
– Ты даже не знаешь, как долго я этого хотел… – Он тяжело дышит, поглаживая мои плечи дрожащими руками. – Еще с той рождественской вечеринки в «Аризоне – двести шесть». На тебе тогда был еще галстук от Armani в красную полоску.
Я только теперь замечаю, что его брюки все еще не застегнуты, и тихо и беспрепятственно выбираюсь из кабинки, чтобы помыть руки, но на руках у меня перчатки, и я не хочу их снимать. Мужской туалет Йельского клуба внезапно становится самой холодной комнатой на земле, и меня бьет озноб. Луис выходит следом, теребит мой пиджак, наклоняясь вместе со мной над раковиной.
– Я хочу тебя, – говорит он хриплым пидорским шепотом, и я медленно поворачиваю голову, чтобы посмотреть ему в глаза, и он ловит мой взгляд и добавляет: – Тоже.
Я выбегаю из сортира и сталкиваюсь, кажется, с Брюстером Уипплом. Я улыбаюсь метрдотелю и, пожав ему руку, бегу к закрывающемуся лифту, но опаздываю и громко матерюсь, стоя перед закрывшимися дверями. Я замечаю, что метрдотель разговаривает с официантом, и оба вопросительно поглядывают на меня, так что я выпрямляюсь и машу им рукой. Луис спокойно выходит из туалета, все еще улыбаясь, раскрасневшийся, а я просто стою и смотрю, как он подходит ко мне. Он молчит.
– Что… это? – наконец говорю я сквозь зубы.
– Ты куда собираешься? – смущенно шепчет он.
– Я… я собираюсь… – Обалдевший, я осматриваю заполненный ресторан, потом поворачиваюсь к Луису и вдруг понимаю, что меня всего колотит. – Мне нужно вернуть видеокассеты, – говорю я, тыча в кнопку вызова лифта, но потом, когда мое терпение иссякает, иду обратно за столик.
– Патрик, – окликает он меня.
Я оборачиваюсь:
– Что?!
Он шепчет: «Я позвоню тебе» – с таким выражением на лице, которое вроде как должно уверить меня, что он сохранит мой секрет.
– О боже.
Мне хочется проблеваться, меня всего трясет, и, когда я сажусь за наш столик, я понимаю, что полностью опустошен, я все еще в перчатках. Я залпом проглатываю остатки моего коктейля. И как только я сажусь, Ван Паттен спрашивает:
– Эй, Бэйтмен, как правильно надо носить булавку для галстука?
– С деловым костюмом булавка для галстука вовсе не обязательна, но, если она все-таки есть, она должна его дополнять. Аксессуар ни в коем случае не должен забивать сам галстук. Лучше всего выбрать простую золотую заколку и поместить ее у нижнего конца галстука, под углом в сорок пять градусов.
Понимаешь? (искаж. фр.)