В последний месяц я появляюсь в офисе, мягко говоря, эпизодически. Мне хочется только качаться, поднимать штангу и заказывать столики в новых ресторанах, где я уже был, а потом отменять заказы. У меня в квартире пахнет гнилыми фруктами, хотя на самом деле этот запах исходит из содержимого головы Кристи, которое я выскреб и положил в хрустальный шар от Маrсо, стоящий на тумбочке рядом с входной дверью. Сама голова – полая, измазанная засохшими мозгами, с пустыми глазницами – лежит в углу гостиной, за пианино; хочу использовать ее вместо тыквы для фонарика на Хеллоуин. Из-за этой вони я решил воспользоваться квартирой Пола Оуэна, чтобы устроить небольшую оргию, запланированную на сегодня. Я обыскал всю квартиру на предмет «жучков», но не нашел ничего. Один человек, с которым я общаюсь через своего адвоката, говорит, что Дональд Кимболл, частный детектив, слышал, что Оуэн действительно в Лондоне, что его видели в холле Claridge’s, и один раз у портного на Сэвил-роу, и еще в новом модном ресторане в Челси. Кимболл вылетел туда позапрошлой ночью, а это значит, что за квартирой теперь никто не следит, ключи, которые я украл у Оуэна, все еще у меня, и замок там не сменили, так что я собираюсь принести все необходимое (электродрель, бутылку кислоты, пневматический молоток, ножи, зажигалку Bic) прямо туда сразу после ланча. Я заказываю на вечер двух девушек из агентства досуга с хорошей репутацией, если подобное учреждение вообще может иметь хорошую репутацию, главное, что именно в это агентство я раньше не обращался; расплачиваюсь карточкой Оуэна American Express, потому что, как я полагаю, все думают, что Оуэн сейчас в Лондоне, и никто не проследит, куда уходят деньги с карточки, хотя на его платиновой АmЕх денег вполне достаточно. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» речь шла о секретах красоты принцессы Дианы (мне кажется, в ироническом смысле).
Полночь. Разговор, который я пытаюсь вести с двумя девочками – обе очень молодые блондинки с большими сиськами, – немногословен, потому что мне сложно держать себя в руках.
– У вас тут прямо дворец, мистер, – детским голоском говорит одна из них, Торри, завороженная безвкусной квартирой Оуэна. – Настоящий дворец.
Я раздраженно смотрю на нее:
– Да ничего особенного.
Я делаю напитки – разумеется, из бара Оуэна – и как бы вскользь упоминаю, что работаю на Уолл-стрит, в компании Pierce&Pierce. Похоже, они не особенно этим заинтересовались. Одна из них спрашивает, не обувной ли это магазин. Тиффани сидит на черном кожаном диване и листает номер «GQ» трехмесячной давности, вид у нее смущенный, как будто она чего-то не понимает, точнее, как будто она вообще ничего не понимает, и я думаю: «Молись, сука, просто молись». Потом я признаюсь себе, что меня очень заводит, что эти девочки унижаются передо мной за деньги, которые для меня – карманная мелочь. Налив им еще выпить, я упоминаю, что закончил Гарвард, и потом спрашиваю:
– Слышали когда-нибудь о Гарварде?
Ответ Торри меня поражает:
– У меня был один деловой знакомый, который говорил, что он там учился. – Она пожимает плечами.
– Клиент? – спрашиваю я, заинтересовавшись.
– Ну, – нервно говорит она. – Просто деловой знакомый, скажем так.
– Сутенер, что ли? – говорю я, и тут начинается самое странное.
– Ну. – Она умолкает на пару секунд, потом продолжает: – Будем считать это деловым знакомством. – Она отхлебывает из стакана. – Он говорил, что учился в Гарварде, но… я ему не поверила. – Она смотрит на Тиффани, потом на меня. Но мы оба молчим, и она сбивчиво продолжает: – У него была типа… ну… обезьяна. И мне надо было присматривать за этой обезьяной, ну… у него в квартире. – Она умолкает и продолжает ровным, монотонным голосом, периодически отпивая из стакана: – Приходилось весь день смотреть телевизор, потому что делать там было нечего, пока этого парня не было дома… а я пыталась следить за обезьяной. Но… что-то с ней было не так, с этой обезьяной. – Она опять умолкает и делает глубокий вдох. – Эта обезьяна… она смотрела… – Она запинается, смотрит по сторонам, у нее на лице задумчивое выражение, как будто она пытается решить, стоит ли рассказывать эту историю, как будто мы – я и та вторая сучка – должны быть безмерно ей благодарны за этот рассказ. Соответственно, я готовлюсь к чему-то шокирующему, разоблачительному, к какому-то немыслимому откровению. – Она смотрела только… – Она вздыхает, а потом вдруг начинает говорить быстро-быстро: – «Шоу Опры Уинфри», и больше ничего она смотреть не хотела. У этого парня была куча кассет с этим шоу, и он записывал их специально для своей обезьяны. – Теперь она смотрит на меня умоляюще, как будто сходит с ума, прямо здесь и сейчас, в квартире Оуэна, и хочет, чтобы я… что? Проверил это? – А реклама была вырезана. Однажды я попыталась… переключить на что-то другое, выключила кассету… я хотела посмотреть сериал или что-нибудь еще… но… – Она допивает содержимое своего стакана и закатывает глаза. Она явно расстроена воспоминанием об этой истории, но тем не менее храбро продолжает: – Обезьяна начала в-в-визжать и успокоилась, только когда я снова включила программу Опры. – Она сглатывает, прочищает горло, похоже, она собирается заплакать, но этого не происходит. – Понимаете, ну… ты пытаешься включить телевизор, какой-нибудь канал, а эта чертова обезьяна начинает визжать, – с горечью говорит она и обнимает себя за плечи. Ее трясет мелкой дрожью, и она тщетно пытается себя согреть.
Тишина. Ледяная, арктическая, абсолютная тишина. Свет в комнате – холодный, электрический. Я стою и смотрю на Торри и другую девушку, Тиффани, у которой такой вид, как будто ее тошнит.
Наконец я открываю рот и выговариваю с запинкой:
– Мне все равно… какую жизнь ты ведешь… пристойную… или нет.
Начинается секс – жесткое порно, лучшие кадры. Я выбриваю Торри лобок, она ложится на спину на кровать Пола Оуэна, а я трахаю ее пальцем и время от времени лижу ей анус. Потом Тиффани делает мне минет. У нее горячий и влажный язык, и она водит им по головке члена, это меня раздражает, и я называю ее грязной шлюхой и сукой. Я надеваю презерватив и вставляю одной из них, а другая лижет мне яйца, я смотрю на шелкографию Ангелис, висящую над кроватью, и думаю о реках крови, о гейзерах крови. Иногда в комнате становится очень тихо, слышен только хлюпающий звук, с которым мой член входит в вагину одной из девиц. Тиффани и я по очереди лижем задницу и выбритую пизду Торри. Они одновременно, с громким криком, кончают в позиции «69». Теперь, когда они разгорячились, я достаю дильдо и позволяю им поиграться с ним. Торри раздвигает ноги и ласкает свой клитор, а Тиффани ебет ее большим скользким дильдо, Торри показывает Тиффани, что надо действовать более жестко, и наконец кончает, тяжело дыша.
Я опять заставляю их ласкать друг друга, но, кажется, это меня уже не заводит – я думаю только о крови, о том, как будет смотреться их кровь, и, хотя Торри знает, что делать, как лизать пизду, мне это уже не интересно, я отталкиваю ее от Тиффани и начинаю сам лизать и кусать розовую, мягкую, влажную вагину, а Торри садится Тиффани на лицо и ласкает свой клитор. Тиффани жадно лижет ее пизду, влажную и блестящую, а Торри протягивает руки вниз и ласкает большие твердые груди Тиффани. Я начинаю кусаться сильнее, вгрызаясь зубами в пизду Тиффани, и она напрягается, и я говорю:
– Расслабься.
Она начинает визжать, пытается отодвинуться и кричит, когда мои зубы вонзаются в ее плоть. Торри думает, что Тиффани кончает, и плотнее прижимается к ее лицу, приглушая ее крики, но, когда я смотрю на Торри – кровь течет у меня по лицу, изо рта торчат куски мяса и волосы, кровь из влагалища Тиффани хлещет на постель, – я чувствую, как в ней пробуждается страх. Я ослепляю обеих перечным спреем, а потом вырубаю рукояткой пневматического молотка.
Торри приходит в себя и понимает, что связана и лежит навзничь на кровати, свешиваясь с края, а ее лицо все в крови, потому что я отрезал ей губы ножницами. Тиффани, связанная шестью парами подтяжек Пола, лежит на другой стороне кровати, она стонет от страха, почти полностью парализованная жестокой реальностью. Я хочу, чтобы она видела, что я буду делать с Торри, и поэтому поворачиваю ее так, чтобы она не могла отвернуться. Как обычно, я пытаюсь понять, что испытывают девушки, и снимаю их смерть на видео. С Торри и Тиффани я использую ультраминиатюрную камеру Minor LX, которая снимает на пленку 9,5 мм: линзы 15 мм f/3,5, экспонометр, встроенный фильтр нейтральной плотности, тренога. Чтобы заглушить крики, я поставил в портативный CD-плеер на тумбочке у кровати компакт Traveling Wilburys.
Я начинаю с того, что слегка освежевываю Торри. Я делаю надрезы острым столовым ножом и срезаю куски плоти с ее ног и живота, а она в это время кричит и просит меня о пощаде высоким тонким голосом. Я надеюсь, что она умная девочка и понимает, как ей повезло, ведь ее наказание будет гораздо легче того, которое я приготовил для второй девушки. Я продолжаю брызгать на Торри перечным спреем, потом пытаюсь отрезать ей пальцы ножницами и наконец поливаю кислотой ее живот и гениталии, но она никак не умирает, так что я решаю зарезать ее и вонзаю нож ей в горло, лезвие случайно вонзается в шею слева, натыкается на кость, и я останавливаюсь. Тиффани смотрит на все это, а я в конце концов отрезаю Торри голову – потоки крови разбрызгиваются по стенам и даже по потолку. Поднимая вверх голову Торри как победный трофей, свободной рукой я беру свой член, посиневший от возбуждения, и, пригнув ее голову к своим бедрам, заталкиваю член ей в рот и ебу ее до тех пор, пока не достигаю оргазма и не выплескиваю сперму ей в рот. Я так возбужден, что и после того, как кончил, могу ходить по комнате с головой Торри, висящей у меня на члене, – она теплая и кажется мне почти невесомой. Какое-то время это меня забавляет, но мне необходим отдых, так что я снимаю голову, кладу ее на шкаф из дуба и тикового дерева, а потом сажусь в кресло, обнаженный, весь в крови, включаю телевизор, смотрю канал «Эйч-би-о», пью «Корону» и жалуюсь вслух на то, что Оуэн не успел обзавестись домашним кинотеатром.
Позже – теперь – я говорю Тиффани:
– Я тебя отпущу… ш-ш-ш… – и нежно глажу ее по лицу, оно скользкое от слез и перечного спрея, и меня обжигает мысль, что у нее в глазах действительно загорелась надежда, но потом она видит у меня в руке зажженную спичку, я ее вытащил из коробка, который мне дали в баре, где мы пили в прошлую пятницу с Робертом Фарреллом и Робертом Пречтером.
Я подношу спичку к ее глазам, она инстинктивно их закрывает, я опаляю ей ресницы и брови, а потом достаю зажигалку Bic и подношу ее к глазницам, руками придерживая веки, чтобы глаза были открыты, я обжигаю палец, но держу зажигалку до тех пор, пока глазные яблоки не лопаются. Пока Тиффани еще в сознании, я переворачиваю ее, раздвигаю ягодицы и вбиваю вибратор ей в анус, используя пневматический молоток. Потом я снова переворачиваю ее – она вся обмякла от страха, – срезаю ей губы и расширяю отверстие электродрелью с массивной насадкой. Она трясется, очевидно пытаясь протестовать, а когда я наконец остаюсь доволен размером отверстия, ее рот выглядит как большой красно-черный тоннель, в котором виднеются перекрученный язык и поредевшие зубы. Я засовываю руку ей в глотку, пока она не исчезает там по запястье, – голова Тиффани непроизвольно трясется, но она не может укусить меня, потому что электродрель выбила ей большинство зубов, – хватаю все вены, которые проходят у нее в горле, как трубы, тяну их пальцами и, когда у меня в руке оказывается достаточно крупный пучок, вытягиваю их через рот, резко дергаю и тяну до тех пор, пока ее шея не исчезает. Кожа натягивается и лопается, однако крови почти нет. Почти все вены, проходящие в шее, включая яремную вену, свисают теперь у нее изо рта, а тело бьется в судорогах, она напоминает мне таракана, который перевернулся на спину и теперь не может подняться, она трясется, ее вытекшие глаза стекают по лицу, смешиваясь с перечным спреем. Быстро, чтобы не терять времени, я выключаю свет, и, перед тем как она умирает, я разрываю ей живот голыми руками. Не знаю, что я там делаю, но у меня под руками все хлюпает, а сами руки покрыты чем-то горячим.
Отходняк. Никакого страха, никакого смущения. И нет времени здесь рассиживаться, сегодня у меня еще много дел: надо вернуть кассеты в видеопрокат, зайти в спортзал, на Бродвее идет новый английский мюзикл, на который я обещал сводить Жанетт, надо где-нибудь зарезервировать столик. То, что осталось от обоих тел, уже начинает коченеть. Часть тела Тиффани – кажется, это она, хотя мне теперь сложно различить, кто есть кто, – как-то просела, и теперь из того, что осталось от ее живота, торчат ребра, которые проткнули ей грудь. Большинство ребер сломано. Голова прибита к стене, отрезанные пальцы образуют некое подобие хоровода вокруг CD-плеера. У одного из тел – того, что лежит на полу, – опорожнился кишечник, оно покрыто следами зубов. Я погружаю руку в желудок одного из тел, набираю крови и пишу на стене в гостиной: Я ВЕРНУЛСЯ, а под ними рисую жутковатую картинку, похожую на…