Вечер среды. Еще одна девушка, с которой я познакомился в «М.К.». Теперь планирую мучить ее и снимать на видеокамеру. Эта останется для меня безымянной. Она сидит на кушетке в моей гостиной. На стеклянном столике полупустая бутылка «Кристала». Я жму на плексигласовые кнопки, и Wurlitzer послушно выдает мелодию за мелодией. Наконец она спрашивает: «Что это здесь за… запах?» Я мямлю себе под нос: «Дохлая… крыса», потом открываю окна и стеклянную дверь-купе, ведущую на террасу, несмотря на то что ночь прохладная – сейчас середина осени, а девушка одета легко. Но еще один стакан шампанского «Кристал», кажется, согревает ее настолько, что она способна спросить, чем я зарабатываю на жизнь. Я говорю ей, что учился в Гарварде, а потом начал работать на Уолл-стрит, в Pierce&Pierce, после того как закончил бизнес-школу. Когда же она, то ли смутившись, то ли в шутку спрашивает: «А что это?» – я сглатываю. Стоя к ней спиной и поправляя нового Онику, я оказываюсь в состоянии выдавить: «Э… обувной магазин». Как только мы пришли, я выложил дорожку кокаина, который нашел в аптечке. «Кристал» снимает возбуждение, но лишь слегка. Утреннее «Шоу Патти Винтерс» было о машине, позволяющей разговаривать с умершими. На девушке шерстяные жакет и юбка, блузка из креп-жоржета, сережки из агата со слоновой костью от Stephen Dweck, короткая шелковая жилетка с жаккардовым узором, все от… от кого? Видимо, сборная солянка.
В спальне: голая, вымазанная маслом девушка сосет мой хуй, я стою над ней, хлопаю им по ее лицу, таскаю за волосы, называю «ебаной блядской сукой», но это распаляет ее еще больше. Покорно отсасывая, она принимается дрочить свой клитор, а когда, облизывая мои яйца, она спрашивает: «Нравится тебе это?» – я, тяжело дыша, бормочу: «Угу». У нее большая крепкая грудь, соски набухли, и, пока она давится моим хуем, пока я грубо ебу ее в рот, я сжимаю их, наклонившись вниз. Потом, загнав ей в жопу фаллоимитатор и закрепив его там ремнем, я царапаю ее груди, пока она не просит меня остановиться. Сегодня вечером я ужинал с Жанетт в новом североитальянском ресторане возле Центрального парка в Верхнем Ист-Сайде, он оказался очень дорогим. На мне костюм, сшитый у Edward Sexton, и я с грустью думал о нашем семейном доме в Ньюпорте. Сегодня вечером я подвез Жанетт, а потом заехал в «М.К.» на презентацию фонда, имеющего какое-то отношение к Дэну Куэйлу, который даже мне не нравится. В «М.К.» девушка, которую я сейчас ебу, подсела ко мне на кушетку, пока я наверху ждал своей очереди на бильярд. «О господи», – произносит она. Я наотмашь хлещу ее по лицу, по губам, в возбуждении приникаю к ее рту и пускаю в ход зубы. Она пытается отпихнуть меня, и ремень соскальзывает, дильдо выпадает из зада. Я откатываюсь, притворяясь, что даю ей ускользнуть, а потом, пока она собирает свои вещи, бормоча что-то вроде: «Ненормальный ебаный мудак», я прыгаю на нее, как шакал, буквально с пеной у рта. Она плачет, извиняется, истерически всхлипывает, умоляет не делать ей больно, прикрывает грудь (теперь уже стыдливо). Но даже эти всхлипывания не возбуждают меня. Я брызгаю в нее перечным спреем, но это доставляет мне мало удовольствия, значительно меньше, чем когда я бью ее головой об стену четыре или пять раз, до тех пор, пока она не теряет сознание. На стене остается небольшое пятно с прилипшим клочком волос. После того как она падает на пол, я бегу в ванную и выкладываю еще одну дорожку посредственного кокаина, купленного вчера вечером в «Au Bar» или у «Нелль». Мне слышно, как звонит телефон, срабатывает автоответчик. Низко склонившись над зеркальцем, я не обращаю внимания на звонок, даже не смотрю, кто это.
Позже, ну разумеется голая, девушка лежит на спине, ноги и руки привязаны к столбикам, укрепленным на досках, которые придавлены железом. Кисти прибиты множеством гвоздей, ноги раздвинуты как можно шире. Под зад подложена подушка, а вокруг раскрытой пизды намазан сыр бри, часть его я даже запихал во влагалище. Она едва пришла в сознание, и когда видит, как я, голый, возвышаюсь над ней, то цепенеет от ужаса, поскольку во мне практически нет ничего человеческого. Она лежит перед новым телевизором Toshiba, на видеомагнитофе прокручивается старая кассета с последней девушкой, которую я заснял. На мне костюм от Joseph Abboud, галстук от Paul Stuart, ботинки от J.Crew, жилет от какого-то итальянца. Я сижу на корточках возле трупа и пожираю девичьи мозги, намазывая дижонской горчицей куски розовой мясистой плоти.
– Ты видишь? – спрашиваю я девушку, которая не на телеэкране. – Видишь это? Ты смотришь? – шепчу я.
Я пробую засунуть дрель в рот девушки, но она еще в сознании, у нее еще есть силы, чтобы сжать зубы, стиснуть их, и, хотя дрель проходит через них быстро, я теряю к этому интерес. Поднимаю ее голову (кровь хлещет изо рта), чтобы заставить ее досмотреть кассету, и, пока девушка на экране истекает кровью изо всех мыслимых мест, я надеюсь, что эта понимает: то же самое произойдет и с ней. Что бы она ни сделала, она бы все равно оказалась в моей квартире, с прибитыми к доскам руками, с сыром и битым стеклом во влагалище и с треснувшей кровоточащей головой. Даже если бы она не поехала со мной на такси, даже если бы вместо «М.К.» пошла в «Индокитай», «Au Bar», «Марс» или к «Нелль», это бы все равно произошло. Я бы нашел ее. Так уж устроен мир. Я решаю, что сегодня не буду возиться с камерой.
Я пытаюсь втиснуть в ее влагалище полую пластиковую трубку из разобранной системы Habitrail, натягиваю на ее конец половые губы, но даже с самым жирным оливковым маслом она как следует не входит. В это время Фрэнки Вэлли в автомате поет «The Worst That Could Happen»[32]. Зловеще подпевая одними губами, я пихаю трубку в пизду этой суки. Наконец, после того как я поливаю края пизды кислотой, плоть расходится перед намасленным концом трубки, и вскоре она с легкостью проскальзывает.
– Надеюсь, тебе больно, – говорю я.
Крыса кидается на стенки стеклянной клетки, пока я несу ее из кухни в гостиную. Она отказалась есть остатки другой крысы, купленной для забавы на прошлой неделе и гниющей теперь в углу клетки (последние пять дней я намеренно морил ее голодом). Я ставлю стеклянную клетку рядом с девушкой, и, возможно из-за запаха сыра, крыса делается сама не своя: сперва с писком носится кругами, а потом пытается перевалить слабое от голода тело через край клетки. Крысу не нужно подстрекать, гнутая одежная вешалка, которую я намеревался использовать, остается нетронутой, и, пока девушка в сознании, зверь как оглашенный мчится к трубке, вот половина его тела исчезает, а через минуту – крыса начинает жрать, ее тело ходит ходуном – скрывается там целиком, оставляя снаружи только хвост, и я выхватываю трубку из девушки, поймав грызуна в ловушку. Вскоре исчезает и хвост. Звуки, издаваемые девушкой, трудно разобрать.
Я могу сразу сказать, что это будет характерно ненужная, бессмысленная смерть, но я привык к ужасам. Смерть кажется пресной, и даже сейчас ей не удается огорчить или взволновать меня. Я не печалюсь, и, чтобы доказать это самому себе, пару минут понаблюдав за тем, как крыса шевелится в нижней части живота, и следя, чтобы девушка оставалась в сознании (она дергает головой от боли, ее глаза расширены от страха и смятения), я беру электрическую пилу и за несколько секунд разрезаю ее на две части. Жужжащие зубья проходят так быстро через кожу, мышцы, сухожилия и кости, что она еще успевает увидеть, как я отделяю ноги от ее бедер и остатков изуродованного влагалища и поднимаю их перед собой, словно трофеи. Ее безумные расфокусированные глаза еще минуту остаются открытыми, потом закрываются. Перед тем как она умирает, я бесцельно веду ножом по ее лицу, срезая мясо с ее лба, а потом отрубаю ей челюсть. Теперь у нее только полрта, и я трахаю ее туда. Не думая о том, дышит ли она еще или уже нет, я пальцами выдавливаю ей глаза. Показывается голова крысы – она каким-то образом пролезла через все тело. Она вся в пятнах крови, и я замечаю, что, когда отрубал челюсть, снес крысе полхвоста. Я кормлю ее сыром бри, потом запихиваю в крысу столько сыра, что она умирает. Позже бедро и левая лицевая кость девушки пекутся в духовке, а завитки лобковых волос лежат в хрустальной пепельнице Steuben, и, когда я поджигаю их, они сгорают очень быстро.
«Худшее, что могло случиться» (англ.).