В четверг я наталкиваюсь на Гарольда Карниса на вечере в новом клубе под названием «Конец света», открывшемся на месте «Петти». Я сижу за столиком с Ниной Гудрих и Джин, а Гарольд пьет шампанское, стоя у бара. Я достаточно пьян, чтобы наконец спросить про сообщение, оставленное мною на его автоответчике. Извинившись, я проталкиваюсь в другой конец бара, поскольку понимаю, что мне необходим мартини, чтобы укрепить дух перед беседой с Карнисом (эта неделя была для меня очень сложной – в понедельник я обнаружил, что рыдаю во время одной из серий «Альфа»). Нервничая, я подхожу к нему. На Гарольде шерстяной костюм от Gieves & Hawkes, шелковый саржевый галстук, хлопчатобумажная рубашка, ботинки от Paul Stuart; он кажется более грузным, чем я помню.
– Заметь, – говорит он Труману Дрейку, – к концу девяностых японцы будут владеть большей частью этой страны.
Успокоенный тем, что Гарольд, как всегда, делится ценной и, главное, новой информацией, да к тому же в его речи проскальзывает слабый, но, прости господи, несомненно английский акцент, я набираюсь наглости и выкрикиваю:
– Заткнись, Карнис, ничем они не будут владеть.
Я опрокидываю в себя мартини, пока потрясенный Карнис с абсолютно ошарашенным видом поворачивается ко мне и его одутловатое лицо расплывается в неуверенной улыбке. Позади нас произносят:
– Да, но смотри, что произошло с Gekko…
Труман Дрейк похлопывает Гарольда по спине и спрашивает меня:
– А какая ширина подтяжек предпочтительнее?
Раздраженный, я пихаю его в толпу, и он исчезает.
– Ну, Гарольд, – говорю я, – ты получил мое послание?
Карнис, похоже, поначалу в замешательстве, но в конце концов, закуривая сигарету, смеется:
– Бог мой, Дэвис. Это была умора. Это действительно ты звонил, так?
– Да, естественно.
Я моргаю, бормочу что-то про себя, правда, отгоняю рукой сигаретный дым от своего лица.
– Бэйтмен убивает Оуэна и эскорт-девушек? – Он не перестает гоготать. – О, это просто изумительно. Я просто тащусь, как говорят в «Граучо-клубе». Просто тащусь. – Потом с выражением испуга он добавляет: – Это было довольно длинное сообщение, верно?
Я идиотски улыбаюсь, потом спрашиваю:
– Но что конкретно ты имеешь в виду, Гарольд?
Про себя я думаю, что этот жирный мудак вряд ли мог попасть в ебаный «Граучо-клуб», а если и попал, то признание в таком стиле перечеркивает тот факт, что его впустили.
– Послание, да, разумеется. – Карнис уже оглядывает клуб, маша разным парням и девкам. – Кстати, Дэвис, как Синтия? – Он берет стакан с шампанским у проходящего мимо официанта. – Ты ведь по-прежнему встречаешься с ней?
– Подожди, Гарольд. Что ты думаешь об этом? – настойчиво повторяю я.
Ему уже скучно и неинтересно – не слушая меня, он уходит от разговора:
– Ничего. Рад тебя видеть. Господи, это не Эдвард Тауэрс?
Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть, потом вновь обращаюсь к Гарольду.
– Нет, – говорю я, – Карнис, подожди.
– Дэвис, – вздыхает он, словно терпеливо пытается объяснить что-то ребенку, – я не хочу никого обижать – твоя шутка была забавной. Но послушай, старик, у тебя был один фатальный просчет. Бэйтмен – такой жополиз, такой пай-мальчик, что шутка твоя не вполне удалась. А так замечательно. Ладно, давай как-нибудь пообедаем вместе, или мы с Макдермоттом или Престоном поужинаем в «Сто пятьдесят Вустер». Будет полный оттяг.
Он пытается уйти.
– От-тях? От-тях? Ты сказал от-тях, Карнис? – Мои зрачки расширены, меня уносит, хотя я и ничем не закидывался. – Что ты несешь? Бэйтмен – это кто?
– О боже, старик. А как ты думаешь, почему Эвелин Ричард с ним разосралась? Ну, ты понимаешь. Он едва ли мог снять эскорт-девушку, уже не говоря об… что ты сказал, он сделал с ней? – Гарольд по-прежнему рассеянно обводит взглядом клуб, машет еще одной паре, поднимая стакан с шампанским. – Ах да, порубил ее на куски. – Он вновь начинает смеяться, хотя на этот раз из вежливости. – А теперь, если позволишь, мне надо идти.
– Погоди. Стой, – ору я, глядя прямо в лицо Карнису, дабы убедиться, что он слушает. – Ты, похоже, не понимаешь. До тебя не доходит. Я убил его. Я, Карнис. Я отрубил, блядь, Оуэну голову. Я пытал десятки девушек. Все, что я наговорил тебе на автоответчике, – правда. – Я иссяк, но не успокоился и удивляюсь, почему же все это не радует меня.
– Прости меня, – произносит он, стараясь не обращать внимания на мою выходку. – Но мне действительно надо идти.
– Нет! – ору я. – Здесь и сейчас, Карнис. Слушай меня. Слушай очень, очень внимательно. Я-убил-Пола-Оуэна-и-мне-это-понравилось. Я не могу выразиться яснее. – От напряжения я глотаю слова.
– Но это просто невозможно, – произносит он, убегая от меня. – И мне это больше не кажется смешным.
– А это и не должно казаться смешным, – рявкаю я, а потом добавляю: – Но почему невозможно?
– Просто невозможно, – отвечает он, с опаской глядя на меня.
– Но почему? – ору я, перекрикивая музыку, хотя, в общем-то, в этом нет нужды, и добавляю: – Тупой мудак!
Он смотрит на меня так, словно мы оба под водой, и кричит в ответ, очень ясно сквозь шум клуба:
– Потому что… я… ужинал… с Полом Оуэном… дважды… в Лондоне… всего десять дней назад.
После этого мы смотрим друг на друга, похоже, с минуту, наконец я набираюсь мужества ответить, но мой голос теряет всякую властность, и мне кажется, что я не уверен в себе, когда просто произношу:
– Нет… не ужинал…
Но это скорее вопрос, чем утверждение.
– Итак, Дональдсон, – произносит Карнис, убирая мою руку с его локтя. – Прости, но…
– Ты прощен, – усмехаюсь я.
Я возвращаюсь за наш столик, где уже сидят Джон Эдмонтон и Питер Бивас, и накачиваюсь гальционом перед тем, как отвезти Джин к себе. Джин в чем-то от Oscar de la Renta. Нина Гудрих была в платье с блестками от Matsuda и отказалась дать мне свой номер, даже когда Джин была внизу в дамской уборной.