В пятницу вечером мы с ребятами уходим с работы пораньше и идем к «Гарри» таким составом: Тим Прайс, Крейг Макдермотт, я и Престон Гудрич, который сейчас встречается с весьма симпатичной девкой, которую, кажется, зовут Сливка: это не фамилия, а вроде как имя – просто Сливка, актриса и фотомодель и, по общему мнению, клевая девка. Мы спорим, куда пойти ужинать: в «Восточный фламинго», в «Устричный бар», в «220», к «Майклу», в «Ориент-спаго» или в «Цирк». С нами еще Роберт Фаррелл. На столе перед ним – Lotus Quotrek, портативный интерактивный коммуникатор, позволяющий узнавать котировки акций. Роберт нажимает кнопки, и на экране высвечиваются результаты последних торгов. Кто как одет? Макдермотт: кашемировый спортивный пиджак, шерстяные брюки, шелковый галстук, все от Hermès. Фаррелл: кашемировый пиджак, кожаные туфли, брюки из шерстяной саржи, все от Garrick Anderson. На мне шерстяной костюм от Armani, туфли Allen Edmonds, карманный платок от Brooks Brothers. Еще на ком-то – шерстяной костюм от Anderson and Sheppard. Кто-то, очень похожий на Тодда Лаудера – вполне может быть, что это он и есть, – показывает нам большой палец из дальнего конца зала. И т. д. и т. п.
По обыкновению, мы задаем друг другу вопросы, но сегодня почти все вопросы адресованы мне, как то: когда уместно, а когда неуместно носить карманные платки и действуют ли для них те же правила, что и для белых смокингов? Есть ли какая-то разница между мокасинами и полуспортивными туфлями? Твой хлопчатобумажный матрас просел, и на нем неудобно спать – что ты будешь делать? Как оценить качество компакт-диска при покупке? Какой галстучный узел выпирает меньше виндзорского? Как сохранить эластичность свитера? Как правильно выбрать пальто из шерсти барашка после первой стрижки?
Я, разумеется, думаю о другом и размышляю над собственными вопросами: подсел ли я на фитнес? Можно ли назвать меня противником общепринятых правил и норм? Могу я устроить себе свидание с Синди Кроуфорд? Если у тебя знак зодиака – Весы, это о чем-нибудь говорит, и если да, то как это доказать? Сегодня я был одержим идеей отправить по факсу кровь Сары, нацеженную мною из ее вагины, в ее офис в Манхэттене, и не пошел в тренажерный зал, потому что буквально на днях доделал ожерелье из позвонков какой-то из девиц, так что мне хотелось побыть дома и помастурбировать в белой мраморной ванне, надев ожерелье на шею, – что я и сделал, рыча и отфыркиваясь, как какой-нибудь дикий зверь. Потом я посмотрел кино про пять лесбиянок и десять вибраторов. Моя любимая рок-группа: Talking Heads. Любимый алкогольный напиток: «J&B» или «Абсолют» со льдом. Любимое телешоу: «Поздней ночью с Дэвидом Леттерманом». Любимый безалкогольный напиток: диетическая пепси. Минеральная вода: «Эвиан». Вид спорта: бейсбол.
Разговор идет как бы сам по себе – никакой темы, никаких четких конструкций, никакой объединяющей логики или чувства, за исключением, разумеется, его собственной скрытой, законспирированной логики. Просто слова, и, как в иностранном фильме с некачественным дубляжем, они накладываются друг на друга, так что почти ничего не слышно. Мне трудно сосредоточиться, потому что в последнее время со мной разговаривают банкоматы и порой высвечивают на экране странные обращения зелеными буквами, типа «Разнеси все к чертям в Sotheby’s», или «Убей президента», или «Скорми мне бродячую кошку», и еще меня до смерти напугала парковая скамейка, которая гналась за мной шесть кварталов – вечером в прошлый понедельник – и тоже пыталась со мной заговорить. К разрушениям я отношусь очень спокойно. Для меня это естественно. Так что мой вклад в общую беседу ограничивается встревоженным высказыванием:
– Я никуда не пойду, если у нас не заказан столик. У нас заказано где-нибудь или нет?
Я замечаю, что мы все пьем сухое пиво. Интересно, кроме меня, еще кто-нибудь это заметил? Я – в темных очках без диоптрий, в оправе под черепаховый панцирь.
У «Гарри» есть телевизор; идет «Шоу Патти Винтерс». Теперь оно выходит не утром, а после обеда и соперничает (не сказать, чтобы успешно) с Джеральдо Риверой, Филом Донахью и Опрой Уинфри. Тема сегодняшней передачи: равнозначен ли успех в бизнесе счастью? У «Гарри» дружно отвечают: «Определенно!» – сопровождая это криками и гиканьем. Все весело и дружелюбно смеются. Теперь на экране – кадры из старого репортажа с инаугурации президента Буша, потом – речь предыдущего президента Рейгана с еле слышными комментариями Патти. Ребята заводят вялый и неинтересный спор о том, врет он или говорит правду, хотя слов никто не разбирает. Единственный, кто горячится по-настоящему, – это Прайс, и, хотя мне кажется, что его голова занята чем-то другим, он использует этот повод для того, чтобы хоть на ком-нибудь сорвать свою неудовлетворенность. Он говорит, напустив на себя неуместно возмущенный вид:
– Как он может так лгать?! Как он может нести эту херню после всего дерьма?!
– О господи. – Я готов застонать. – Какого еще дерьма? Ну чего, мы решили, где будем заказывать столик? Вообще-то, я не очень голоден, но хотелось бы сделать заказ заранее. Как насчет «Двести двадцать»? – Немного подумав, я добавляю: – Макдермотт, какой у него там рейтинг, в новом «Загате»?
– Только не «Двести двадцать», – говорит Фаррелл, опережая Крейга. – В последний раз, когда я разжился там кокаином, он был так сильно разбодяжен слабительным, что я едва успел снять штаны.
– Ну да. Жизнь – сплошной облом, а потом ты умираешь.
– В общем, вечер был безнадежно испорчен, – вздыхает Фаррелл.
– В последний раз ты там был с Кирией, – говорит Гудрич. – Поэтому вечер был безнадежно испорчен?
– Она поймала меня на второй линии, когда я говорил по телефону. Что я мог сделать?! – Фаррелл пожимает плечами. – Прошу прощения.
– Поймала на второй линии… – Макдермотт с сомнением подталкивает меня локтем.
– Заткнись, Макдермотт, – говорит Фаррелл, дергая Крейга за подтяжки. – Чтоб тебе с нищенкой переспать.
– Ты, Фаррелл, упустил из виду одно обстоятельство, – говорит Престон. – Макдермотт сам нищий.
– Кстати, а как там Кортни? – интересуется Фаррелл, хитро поглядывая на Крейга.
– Просто скажи «нет», – смеется кто-то.
Прайс отрывается от телевизора, смотрит на Крейга, потом – на меня, показывает на экран и говорит, пытаясь скрыть свое недовольство:
– Глазам не верю. Вид у него совершенно… нормальный. Как будто он… вообще ни при чем. Такой… безобидный.
– Дурак дураком, – говорит кто-то. – Проходи, проходи.
– Идиот, он и есть безобидный. Был безобидным. Таким же безобидным, как ты. Но он сотворил все это дерьмо, а ты даже не смог провести нас в «Сто пятьдесят», и что тут скажешь? – Макдермотт пожимает плечами.
– Просто у меня в голове не укладывается, как так можно: казаться таким… элегантным и при этом быть по уши в дерьме, – говорит Прайс, пропустив мимо ушей замечание Крейга и не глядя на Фаррелла. Он вынимает сигару и изучает ее с горестным видом.
Мне по-прежнему кажется, что у Прайса на лбу – грязное пятно.
– Может быть, это все из-за Нэнси? – высказывается Фаррелл, оторвавшись от своего Quotrek. – Может быть, это ее рук дело?
– Не знаю, блядь, как можно к этому относиться с таким пофигизмом?! – Судя по голосу, Прайс, с которым явно творится что-то не то, действительно ошеломлен. Ходят слухи, что он проходит курс реабилитации.
– Некоторые рождаются пофигистами, – улыбается Фаррелл, пожимая плечами.
Я смеюсь, потому что Фаррелл уж точно никакой не пофигист, и Прайс укоризненно на меня смотрит и говорит:
– Кстати, Бэйтмен… а ты чего, блядь, такой радостный?
Теперь уже я пожимаю плечами и говорю:
– Я по жизни просто счастливый турист, – и добавляю, вспомнив, цитируя брата: – Я при деньгах и нос в кокаине, вот такой вот рок-н-ролл.
– Будь таким, каким хочешь и можешь быть, – добавляет кто-то.
– Нет, ребята. – Прайс никак не уймется. – Вы посмотрите, – пытается он оценить ситуацию рационально. – Он ведь строит из себя этакого безобидного чудаковатого старикашку. Но внутри… – Он умолкает. Мне вдруг становится интересно, что он скажет дальше. – Внутри… – Прайс не может закончить фразу, не может добавить три правильных слова: мне все равно. Он меня разочаровывает, но в то же время я искренне за него рад.
– Внутри? Что внутри? – говорит Крейг со скучающим видом. – Ты не поверишь, но мы тебя слушаем. Продолжай.
– Бэйтмен, – говорит Прайс, немного смягчившись, – а ты что думаешь?
Я поднимаю глаза, улыбаюсь и ничего не говорю. Где-то – может быть, в телевизоре? – играет гимн. С чего бы вдруг? Я не знаю. Может быть, перед рекламным блоком. Завтра в «Шоу Патти Винтерс» – вышибалы из клуба «Нелль»: где-то они теперь? Я вздыхаю и пожимаю плечами. Мне все равно.
– Хороший ответ, – хмыкает Прайс и добавляет: – Ты просто псих ненормальный.
– Это – самая ценная информация, которую я слышу с… – Я смотрю на свой новый застрахованный золотой Rolex. – Это Макдермотт, что ли, заказал всем сухого пива? Господи, я хочу виски.
Макдермотт ухмыляется и рявкает:
– Милая крошка, стройные ножки. Длинная шейка и все дела.
– Очень культурно, – кивает Гудрич.
Найджел Моррисон, весь из себя утонченный, стильный англичанин, подходит к нашему столику; в петлице его пиджака от Paul Smith – цветок. Но он не может задержаться надолго, потому что ему надо встретиться в «Дельмонико» с друзьями, Иэном и Люси, которые тоже англичане. Он практически сразу уходит, и я слышу, как кто-то фыркает:
– Найджел. Паштет из животного.
– Послушайте, – говорит еще кто-то, – кто-нибудь вообще в курсе, что пещерные люди получали больше клетчатки, чем мы?
– А кто занимается счетами Фишера?
– Фишер – это фигня. Вот Шепард – это да.
– Не Дэвид Монроу? Тот еще прожигатель жизни.
– О господи.
– Да ради бога.
– …худой и желчный…
– А что я с этого буду иметь?
– Какой Шепард, который актер? Или счета Шепарда?
– Богатые люди с дешевыми стереосистемами.
– Нет, девушки, которые пьют наравне с мужиками.
– …мудозвон как он есть…
– Прикурить? Симпатичные спички.
– А что я с этого буду иметь?
– …бла-бла-бла…
По-моему, это я сказал:
– Мне надо вернуть кассеты в видеопрокат.
Кто-то уже достал сотовый телефон Minolta и вызвал такси. Я не прислушиваюсь к разговору у нас за столиком, я наблюдаю за парнем – точь-в-точь Маркус Холберстам, – который расплачивается и собирается уходить, а потом кто-то спрашивает ни с того ни с сего: «Но почему?» — и, хотя я очень горжусь тем, что мне удается сохранять хладнокровие, и не дергаться, и соответствовать тому, что окружающие думают обо мне, я слышу вопрос и машинально его осмысливаю: «Почему?» — и машинально же отвечаю, от фонаря, без всякой причины, я открываю рот, и слова текут сами собой, такой вот итог для идиотов:
– Ну, хотя я знаю, что должен был сделать это, и зря я этого не сделал, но мне уже двадцать семь, а это… жизнь, какой она кажется в барах и клубах Нью-Йорка, а может быть, и не только Нью-Йорка, а вообще везде, в конце нашего века… и так, как мне кажется, ведут себя люди… это и значит быть собой, быть Патриком, так что… в общем…
Я умолкаю, вздыхаю, слегка пожимаю плечами и снова вздыхаю, а над одной из дверей, занавешенной красной бархатной шторкой, висит табличка, на которой написано красными буквами в тон занавеске: «ЭТО НЕ ВЫХОД».