В середине июня, в предпоследний учебный день, Вианна стояла у доски, спрягая глаголы, когда услышала знакомое тр-тр-тр немецкого мотоцикла.
– Опять солдаты, – зло пробормотал Жиль Фурнье. Он теперь постоянно злился, да и кто бы стал его осуждать? Нацисты отобрали у их семьи магазин и передали коллаборационистам.
– Сидите спокойно, – распорядилась Вианна и выглянула из класса.
По длинному коридору шагали двое – офицер гестапо в длинном черном плаще и местный жандарм Поль, изрядно раздобревший с тех пор, как начал сотрудничать с наци. Ремень туго обтягивал его раздувшееся пузо. Сколько раз Вианна видела, как он тащит по рю Виктор Гюго огромные свертки с едой – его семье столько ни за что не съесть, – в то время как она стояла в очереди, сжимая в руках карточку, по которой можно было получить лишь жалкие крохи.
Вианна решительно двинулась навстречу, скрестив руки на груди. Она неловко чувствовала себя в заношенном платье с вытертыми манжетами и воротничком, и хотя она тщательно отутюжила складки и задний шов расположился точно посередине, ее нехитрые уловки были слишком очевидны. А без чулок она почему-то казалась себе совсем беззащитной перед этими людьми. В другом конце коридора распахивались двери, учителя пытались понять, что нужно офицерам. Все молча переглядывались.
Гестаповец направился прямиком к классу мсье Паретцки, жирный Поль едва поспевал следом.
Через минуту жандарм уже выволок учителя из кабинета.
Старика Паретцки – который давным-давно учил Вианну арифметике, а жена его ухаживала за школьным цветником – потащили мимо нее. Поймав панический взгляд, Вианна не сдержалась.
– Поль? – резко окликнула она. – Что происходит?
Полицейский приостановился:
– Его кое в чем обвиняют.
– Я ничего не сделал! – взвизгнул Паретцки, пытаясь вырваться из цепкой хватки.
Гестаповец при виде непорядка оживился и поспешил к Вианне. Каблуки угрожающе стучали, глаза недобро сощурились. Вианна вздрогнула.
– Мадам, почему вы нам мешаете?
– Он… он мой друг.
– Вот как, – медленно произнес немец, растягивая слова. – То есть вы в курсе, что он распространяет антигерманскую пропаганду.
– Это газета, – возразил Паретцки. – Я просто рассказываю французам правду. Вианна! Скажи им!
Вианна почувствовала, как все взгляды обратились на нее. Во рту пересохло.
– Ваше имя? – Гестаповец открыл блокнот, достал ручку.
– Вианна Мориак.
Он записал.
– И вы работаете вместе с мсье Паретцки, распространяете листовки?
– Нет! – вскрикнула она испуганно. – Он мой коллега, учитель. Ни о чем другом я не знаю.
Гестаповец захлопнул блокнот.
– Вам никто не говорил, что лучше не задавать вопросов?
– Я и не собиралась, – прохрипела она внезапно севшим голосом.
Офицер медленно растянул губы в улыбке. И эта улыбка настолько напугала ее, лишила воли, что она не сразу поняла его следующие слова.
– Вы уволены, мадам.
Сердце замерло.
– П-простите?
– Я говорю о вашей работе в школе. Вы уволены. Идите домой, мадам, и больше не возвращайтесь. Ученикам не нужны такие примеры.
Вианна брела домой рука об руку с дочерью и даже время от времени умудрялась отвечать на бесконечные вопросы Софи, но в голове крутилась лишь одна мысль: что теперь?
Что теперь?
Все лавки и магазины уже закрыты, витрины пусты. Повсюду объявления: ЯИЦ НЕТ, МАСЛА НЕТ, ЛИМОНОВ НЕТ, ОБУВИ НЕТ, ВЕРЕВОК НЕТ, ПАКЕТОВ НЕТ.
Она как могла экономила деньги, которые оставил Антуан, сделалась настоящей скрягой, хотя поначалу и казалось, что денег много. Она привыкла тратить их только на самое необходимое – дрова, электричество, керосин, еда. Но все равно сбережения иссякли. Как им с Софи теперь выжить без учительского жалованья?
Вианна растерянно слонялась по дому. Сварила суп из капусты, заправила его тертой морковкой, как следует разваренной для густоты. После обеда затеяла стирку, а, развесив белье, до темноты штопала носки. Рано отослала в постель возмущенную Софи.
В одиночестве, с ощущением, будто к горлу приставлен нож, она села за обеденный стол, достала чистую открытку.
Мой дорогой Антуан,
У нас закончились деньги, и я потеряла работу. Что мне делать? Совсем скоро наступит зима.
Синие буквы на белой бумаге казались огромными.
Закончились деньги.
Что ж она за человек, если надумала отправлять такое письмо мужу, который в плену?
Скомкав открытку, она швырнула ее в холодный закопченный камин – одинокий белый комочек поверх слоя серого пепла.
Нет.
Нельзя оставлять это в доме. Вдруг Софи найдет, прочтет? Вианна вытащила открытку, отнесла во двор и бросила в загородку к курам. Цыплята затопчут и расклюют бумажку в пыль.
Потом опустилась в любимое кресло Антуана, ошеломленная внезапностью обрушившихся на нее перемен. Если бы можно было обратить время вспять. Она бы тратила еще меньше… она бы… она не вымолвила бы ни слова и позволила им увести мсье Паретцки.
Скрипнула дверь.
Шаги. Дыхание.
Нужно встать и уйти, но Вианна слишком устала, чтобы двигаться.
Бек остановился рядом с ней:
– Не желаете бокал вина? «Шато Марго» двадцать восьмого года. Вроде совсем неплохой год.
Вино. Она хотела сказать «да» – никогда еще, наверное, ей не был так нужен бокал вина, – но не смогла. Но и отказаться сил не было, поэтому просто промолчала.
Донеслось глухое чпок извлекаемой пробки, бульканье; он поставил бокал на столик перед ней. Сладкий густой аромат.
Себе тоже налил и сел рядом.
– Я уезжаю, – после долгой паузы произнес он.
Вианна растерянно повернулась.
– Не стоит так откровенно радоваться. Это всего на несколько недель. Я не был дома два года. Жена, наверное, сидит сейчас в саду, гадает, кто же к ней вернется. Я ведь не тот, что прежде. Повидал многое… – Помолчал, сделал глоток. – Эта война, она совсем не такая, как я представлял. Да и вообще, когда тебя долго нет, все меняется, вы согласны?
– Да, – вздохнула Вианна. Она и сама часто думала так же.
Квакала лягушка, пахло жасмином, и легкий ветерок играл листвой над их головами. Соловей завел свою печальную одинокую песню.
– Вы сами на себя не похожи, мадам. Простите, что я так говорю.
– Меня сегодня уволили из школы. – Она впервые произнесла это вслух и тут же расплакалась. – Я… задумалась о себе.
– Рискованное занятие.
– Деньги, которые оставил мне муж, закончились. Я безработная. Скоро зима. Как жить? Чем кормить Софи, как ее обогреть?
Взгляды их встретились. Она хотела отвести глаза, но отчего-то не получалось.
Он бережно вложил бокал ей в ладонь, нежно сомкнул ее пальцы вокруг ножки. Его руки показались такими горячими, что Вианна вздрогнула. И внезапно вспомнила его кабинет – и запасы еды, сложенные там.
– Это просто вино, – повторил он, и запах спелых вишен, разогретого солнцем чернозема с легким оттенком лаванды окутал ее ноздри, напоминая о той, прежней жизни, о вечерах, когда они с Антуаном вот так же сидели здесь и пили вино.
Она сделала глоток и закашлялась – отвыкла от простых удовольствий.
– Вы прекрасны, мадам. – И голос его был так же сладок и мягок, как вино. – Должно быть, вы слишком давно этого не слышали.
Вианна поднялась так резко, что задела стол; вино расплескалось.
– Вам не следует так говорить, герр капитан.
– Да, – согласился он, вставая, – не следует. – От него пахло вином и мятной жвачкой.
– Пожалуйста… – Вианна не в силах была закончить фразу.
– Ваша дочь не будет голодать этой зимой, мадам, – шепнул он, словно они обсуждали общий секрет. – В этом вы можете быть уверены.
Господи, помоги Вианне, но ей стало легче. Она что-то пробормотала – сама не понимая что – и заторопилась в дом. Улеглась в кровать рядом с Софи, но уснула очень и очень не скоро.
Когда-то книжный магазин был местом встречи поэтов, писателей и ученых. Самые светлые детские воспоминания Изабель связаны с этими душными комнатами. Пока папа работал в задней комнате на типографском станке, мама читала Изабель сказки и сочиняла для нее веселые пьески. Они были счастливы здесь все вместе, пока мама не заболела, а папа не начал пить.
А вот и моя Из, иди-ка сядь на колени к папе, пока он пишет стихи для твоей мамочки.
А может, она просто выдумала эти воспоминания, сплела, как кружево, из собственных надежд и мечтаний и набросила себе на плечи. Она уже ни в чем не уверена.
Сейчас в проходах между книжными стеллажами толпятся немцы.
За те шесть недель, что минули с открытия магазина, среди оккупантов разнесся слух, что за прилавком книжной лавки можно увидеть юную очаровательную француженку. И они хлынули потоком, все в безупречной форме, толкались, галдели. Изабель немилосердно флиртовала с каждым, но прилавок не покидала до последнего посетителя. И всегда выходила только через заднюю дверь, в наглухо застегнутом черном плаще даже в летнюю жару. Может, эти солдаты и веселые милые парни – ну да, парни, они рассказывают о своих невестах, оставшихся дома, и покупают «разрешенных» французских классиков для семейных библиотек, – но Изабель ни на минуту не забывала, что они – враги.
– Мадемуазель, вы просто красотка, но совсем не обращаете на нас внимания. Как нам жить после этого? – подкатился к ней молодой офицерик.
Изабель кокетливо хихикнула, изящно увернувшись от его объятий.
– Мсье, вы же знаете, у меня нет фаворитов. – Она упорхнула за стойку. – Смотрю, вы выбираете стихи. Наверняка дома вас ждет девушка, которой будет приятно получить столь многозначительный подарок.
Приятели офицера дружно загалдели, принялись подталкивать парня и ободряюще хлопать по плечу.
Изабель отсчитывала сдачу, когда звякнул дверной колокольчик.
Она вскинула голову, ожидая увидеть очередного военного, но в дверях стояла Анук. Одетая, как обычно, в черное – не столько по сезону, сколько соответственно своему настроению. Обтягивающий черный свитер, прямая юбка, черный берет и перчатки. В уголке ярко-красного рта незажженная «голуаз». Позади нее в проеме двери виднелся клочок бульвара с алыми пятнами герани на фоне зелени.
Немцы дружно обернулись на звук.
Дверь захлопнулась. Анук небрежно закурила сигарету, глубоко затянулась. Через полмагазина и трех немецких солдат их взгляды встретились.
За те недели, что Изабель работала курьером (успев побывать в Блуа, Лионе, Марселе, Амбуазе и Ницце, не говоря уже о дюжине явок в самом Париже, под своим новым именем – Жюльет Жервэ – и с фальшивыми документами, которые ей как-то вручила Анук в бистро прямо под носом у немцев), Анук была ее постоянной связной, и, несмотря на разницу в возрасте – лет десять, не меньше, – они стали подругами. В этой дружбе не было места посиделкам в кафе и болтовне, но от этого она не становилась менее реальной. Изабель уже не придавала значения вечно угрюмому выражению лица Анук, привыкла к ее немногословности. Она чувствовала за всем этим печаль. Огромную печаль. И гнев.
Анук равнодушно прошествовала мимо военных, осадив взглядом, прежде чем кто-то из них успел отпустить замечание. Немцы молча расступились. Изабель расслышала шепот «как мужик» и еще один – «вдова».
Анук подчеркнуто никого не замечала. Остановилась у прилавка, еще раз глубоко затянулась. Облачко дыма окутало ее лицо, и на миг лишь карминно-красные губы проступили сквозь завесу. Затем достала из сумочки маленькую коричневую книжечку. На кожаном переплете вытравлено имя – Бодлер, обложка истрепана, в царапинах, так что название прочесть невозможно, но Изабель узнала издание. Les Fleurs du mal. Цветы зла. Книга была паролем.
– Я ищу другие книги этого автора, – сказала Анук, пыхнув дымом.
– Прошу прощения, мадам. У нас нет Бодлера. Может, Верлен? Или Рембо?
– Нет, тогда ничего. – Анук так же спокойно развернулась и вышла. Книга осталась лежать на прилавке.
Солдаты заговорили, только когда звякнул и затих колокольчик.
Убедившись, что на нее они не смотрят, Изабель незаметно проверила томик стихов. Внутри сообщение, которое нужно доставить, и нужное время. Место обычное: скамейка напротив «Комеди Франсез». Записка спрятана под задней обложкой, которую уже десятки раз приподнимали и потом приклеивали на место.
Остаток дня Изабель с нетерпением поглядывала на часы, торопя стрелки.
Точно в шесть она выдворила немцев и заперла магазин. У соседнего бистро курил его владелец и шеф-повар мсье Депард. Бедняга выглядел измотанным. Изабель частенько думала, наблюдая, как он обливается потом над жаровнями или вскрывает устриц, каково это – кормить оккупантов.
– Добрый вечер, мсье, – поздоровалась она.
– Добрый вечер, мадемуазель.
– Тяжелый день?
– Да уж.
Изабель протянула ему сборник детских сказок:
– Для Жака и Джиги.
– Момент. – Сосед нырнул в свое в кафе и тут же вернулся с небольшим, в масляных пятнах, пакетом: – Картошка.
Изабель, как ни странно, была признательна. Теперь она не только подъедала объедки за врагом, она еще и благодарила за них:
– Спасибо.
Велосипед она оставила в магазине, но решила не спускаться в людное и одновременно зловеще тихое метро и пошла домой пешком, лакомясь по пути солоноватыми, истекающими маслом ломтиками жареной картошки. Куда ни кинь взгляд, сплошь немцы, сидят в кафе, бистро и ресторанах, а парижане с напряженными серыми лицами спешат по домам, чтобы успеть до комендантского часа. Дважды у нее возникало неприятное чувство, что за ней следят, но, обернувшись, Изабель никого не замечала.
Она не могла объяснить, что заставило ее остановиться на углу у парка, но ее захлестнула уверенность: что-то не так. Неправильно. Улица забита нацистскими автомобилями, яростно сигналящими. Чьи-то крики вдалеке.
Изабель почувствовала, как волоски на шее приподнялись. Стремительно обернулась, но – нет, никого. В последнее время ей часто мерещилась слежка. Нервы на пределе. Золотой купол Дома инвалидов сиял в лучах заходящего солнца. Сердце колотилось. От страха она вся взмокла. Терпкий запах пота смешался с запахом пригоревшего жира, и Изабель едва сдержала тошноту.
Все в порядке. Никто ее не преследует. Она просто дурочка.
Изабель свернула на рю Гренель.
Что-то промелькнула в поле зрения. Она остановилась.
Над головой снова мелькнула непонятная тень. Что там может двигаться?
Изабель быстро перешла на другую сторону улицы, лавируя между автомобилями. Стараясь не сбиться на бег, миновала уличное кафе, за столиками которого потягивала вино немецкая солдатня, и направилась к угловому дому с небольшим садом.
Вот там она его и увидела. В садике, за густой живой изгородью и большой кадкой, в которой росло лимонное деревце, на земле скорчился человек.
Изабель скользнула в сад, уловила шуршание гравия – человек явно старался отползти подальше.
Шуршание стихло.
Изабель слышала, как гогочут немцы в кафе на улице, как подгоняют замученных официантов.
Время ужина. Час, когда оккупанты сосредоточены на том, чтобы набить брюхо французскими деликатесами, залить глотку французским вином. Изабель подкралась поближе и заглянула за лимонное деревце.
Человек, сидевший за кадкой, сжался так, будто изо всех сил пытался сделаться невидимым. Лицо грязное, один глаз заплыл, британская летная форма не оставляла никаких сомнений.
– Боже, – прошептала Изабель. – Англичанин?
Он молчал.
– Royal Air Force?[4] – спросила по-английски.
Он испуганно вытаращился. Изабель видела, что он мучительно размышляет, можно ли ей доверять. Потом очень медленно кивнул.
– Давно вы здесь прячетесь?
– Весь день.
– Вас поймают. Рано или поздно. – Изабель знала, что нужно многое выяснить, но сейчас нет времени. С каждой секундой, что они здесь торчат, опасность увеличивается. Чудо, что его до сих пор не схватили.
Необходимо либо помочь британцу, либо уходить, не привлекая внимания. Уйти, безусловно, разумнее.
– Авеню де Ла Бурдонне, – зашептала она по-английски. – Дом сразу за углом. Сейчас я пойду туда. В девять тридцать выйду за сигаретами. Вы подойдете к дверям. Если за вами не будут следить, я помогу вам. Вы меня понимаете?
– Откуда мне знать, что вам можно доверять?
Изабель, не выдержав, рассмеялась.
– Я совершаю сейчас очень большую глупость. И обещаю впредь не быть столь импульсивной. Впрочем, ладно. – Развернувшись, она вышла из садика, защелкнув за собой калитку. И всю оставшуюся дорогу жалела о своем опрометчивом решении. Но теперь уж ничего не поделаешь. Изабель шла не оглядываясь до самого дома, но, посмотрев на массивную медную ручку по центру дубовой двери, ощутила, как голова кружится от страха.
Повернув ключ в замке, толкнула дверь и бросилась в спасительную темноту. Вестибюль был забит велосипедами и тележками. Изабель кое-как протиснулась к винтовой лестнице, опустилась на нижнюю ступеньку и затихла.
Раз сто она посмотрела на часы, убеждая себя, что этого делать не стоит, но ровно в девять тридцать вышла на улицу. Стемнело. Фонари не горели, на окнах светомаскировка, и потому на улице мрак, как в пещере. Автомобили с погашенными фарами шуршали мимо; звук мотора, бензиновая вонь и лишь на краткий миг блеснет в лунном свете темный металл. Она закурила, медленно выпустила дым, пытаясь успокоиться.
– Я здесь, мисс.
Изабель шагнула назад, открыла дверь:
– Держитесь рядом. Смотрите под ноги.
Они пробрались мимо деревянных тачек и велосипедов, то и дело натыкаясь на торчащие рули и педали. Никогда еще Изабель не взбегала на свой пятый этаж так стремительно. Втолкнула англичанина в квартиру, захлопнула дверь.
– Раздевайтесь, – скомандовала она.
– Простите?
Она зажгла свет.
Парень оказался гораздо выше ее. Широкоплечий, но сухощавый, лицо узкое, а нос выглядит так, будто несколько раз сломан. Из-за коротко остриженных волос голова походила на одуванчик.
– Ваш летный комбинезон. Снимайте. Быстро.
О чем она только думает? Отец вернется домой, обнаружит летчика и сдаст их обоих немцам.
Куда она денет комбинезон? Еще эти башмаки – убийственная улика.
Парень тем временем уже стянул одежду.
Изабель никогда не видела взрослого мужчину в одних трусах и майке. Почувствовала, что краснеет.
– Не смущайтесь так, мисс, – улыбнулся он, как будто не происходило ничего особенного.
Сунув свернутый комбинезон под мышку, она указала на жетон. Он стянул с шеи и отдал ей два металлических кругляшка. На обоих один и тот же текст. Лейтенант Торренс Маклей. Группа крови, вероисповедание и номер.
– Идите за мной. Тихо. Как это по-вашему… на кончиках пальцев.
– На цыпочках, – поправил он.
Изабель отвела летчика в свою комнату. Там – медленно, стараясь не шуметь, – отодвинула шкаф и открыла тайное убежище.
Строй кукол уставился на них стеклянными глазами.
– Какая жуть, мисс, – поежился парень. – И здесь очень мало места для крупного мужчины.
– Залезайте. И сидите тихо. Один неосторожный звук – и нас обнаружат. Мадам Леклерк, соседка, очень любопытна и может быть коллаборационисткой, понимаете? А еще скоро вернется мой отец. Он работает в немецком штабе.
– Твою мать…
Она понятия не имела, что он хотел этим сказать, но не было сил разбираться – она и так вся взмокла от напряжения, блузка липла к груди. О чем она только думала, предлагая помощь этому человеку?
– А что, если мне надо будет… ну, вы понимаете?
– Терпите. – Она втолкнула его в каморку, сунула следом подушку и одеяло со своей кровати. – Я вернусь, как только смогу. Сидите тихо, ясно?
Он кивнул:
– Спасибо.
Не удержавшись, она покачала головой:
– Я просто дура. Жуткая дура.
Прикрыла дверцу, задвинула шкаф на место, не совсем ровно, но сойдет. Теперь надо избавиться от одежды и жетонов, пока не явился отец.
Она босиком прокралась через квартиру. Неизвестно, что могут подумать жильцы снизу, услышав, как тут двигают шкафы. Лучше перестраховаться. Затолкав комбинезон в старую сумку, прижала ее к груди, почти проползла мимо двери мадам Леклерк и кинулась вниз по лестнице.
И только на улице наконец шумно вдохнула.
И что теперь? Такой груз не выбросишь где попало. Не хватало еще втянуть в неприятности других людей…
Впервые Изабель обрадовалась затемнению в городе. Ступила на тротуар – и растворилась во тьме. Близился комендантский час, и парижане исчезали с улиц, а немцы слишком заняты французским вином, чтобы разглядывать, что там творится снаружи.
Изабель постаралась успокоиться. Подумать. Возможно, до комендантского часа остаются считанные минуты, – впрочем, это не самая большая проблема. В отличие от отца, который вот-вот вернется.
Река.
Она в паре кварталов, и на набережной растут деревья.
По узкой улочке Изабель прокралась к набережной, прячась за военными грузовиками, припаркованными вдоль тротуара.
В жизни она не передвигалась так медленно. Один шаг – вдох. Другой шаг – выдох. Последние пятьдесят футов до берега Сены, казалось, тянулись вечность, а затем еще и ступени к воде. Но вот и река. Канаты, которыми лодки привязаны к причалам, тихонько поскрипывают в темноте, волны шлепают в деревянные борта. Изабель почудились шаги наверху. Она замерла. Нет, все тихо. Она ждала, что вот-вот раздастся резкий голос, требующий показать документы.
Но нет. Показалось.
Прошла минута, потом еще одна.
Изабель опустила в черную реку узел с одеждой, а следом и жетоны. Вода бесследно поглотила улики.
Но Изабель все еще дрожала, поднимаясь на набережную, а потом и всю дорогу до дома.
У дверей квартиры она помедлила, поправляя влажные от пота волосы и сбившуюся блузку.
В гостиной горел свет. Отец, сгорбившись, сидел за обеденным столом, разложив перед собой бумаги. Как же он похудел и осунулся. Изабель вдруг сообразила, что не знает, где и как он ест. За все это время она ни разу не видела его за едой. Обедали они – как делали и все остальное – по отдельности. Раньше она думала, что отец питается объедками со стола оккупантов, но теперь засомневалась.
– Ты опоздала, – буркнул он.
На столе стояла бутылка. Полупустая. Еще вчера она была полная. Откуда у него коньяк?
– Немцы все никак не расходились. – Она положила на стол несколько банкнот: – Сегодня был удачный день. Смотрю, твои дружки из немецкого штаба исправно снабжают тебя выпивкой.
– Нацисты не из щедрых, – буркнул отец.
– Ну да. Поэтому приходится исправно служить им.
Странный звук, как будто что-то упало.
– Что это? – Отец вскинул голову.
И вновь звук, скрежет деревяшки о деревяшку.
– В квартире кто-то есть! – Отец встал.
– Папа, это глупо.
Но он уже выскочил из комнаты. Изабель поспешила следом:
– Папа…
– Ш-ш-ш.
С комода в прихожей он взял медный подсвечник, запалил свечу.
– Ты же не думаешь, что кто-то вломился к нам.
Отец, сдвинув брови, метнул на нее сердитый взгляд:
– Сколько раз повторять, чтобы ты помолчала. Придержи язык.
– Но почему…
– Заткнись! – Отец двинулся по узкому коридору прямиком к спальням.
Сразу за небольшим шкафом с верхней одеждой дрожащее пламя свечи осветило дверь в бывшую комнату Вианны. Пусто, только кровать, тумбочка и стол. Все на своих местах. Отец медленно опустился на колени и заглянул под кровать.
Удовлетворенный увиденным, направился в комнату Изабель.
Интересно, он слышит, как грохочет сейчас ее сердце?
Отец обыскал всю комнату – под кроватью, за дверью, за тяжелыми портьерами, закрывавшими окно во двор.
Изабель заставляла себя не смотреть в сторону гардероба.
– Убедился? – громко произнесла она, надеясь, что летчик услышит голоса и затаится. – Никого здесь нет. Ну правда, папа, работа на врага превращает тебя в параноика.
При свете свечи лицо отца выглядело изможденным и старым.
– Знаешь, тебе не повредит, если и ты начнешь бояться.
Это угроза?
– Тебя, папа? Или нацистов?
– Ты что, вообще ничего не замечаешь, Изабель? Ты должна бояться всех. А сейчас уйди с дороги. Мне нужно выпить.
Королевские военно-воздушные силы (англ.).