Лето кончилось. Золотые деньки сменились дождями, небо поблекло. Но Изабель была настолько занята, что и не заметила, как испортилась погода.
Прохладным октябрьским днем она вышла из поезда с букетом осенних цветов в руках.
По бульвару Сен-Жермен все так же сновали немецкие автомобили, а солдаты горделиво шествовали сквозь толпу понурых парижан. Флаги со свастикой хлопали на осеннем ветру.
Изабель спустилась в метро. Там все было обклеено нацистскими плакатами, на которых евреи и англичане – истинные чудовища, а у фюрера есть ответ на любой вопрос.
Внезапно завыли сирены воздушной тревоги. Лампы замигали и погасли, погрузив тоннель в полную темноту. Изабель слышала шорох тысяч ног, детский плач, чей-то кашель. Издалека донеслись глухие удары взрывов. Похоже, Булонь-Бийанкур – опять. «Рено» делает грузовики для немцев.
Все стихло, но люди не двигались, пока вновь не зажегся свет.
Изабель уже садилась в поезд, когда раздались резкие свистки.
Она застыла на месте. По платформе шли солдаты и французские полицейские. Они расталкивали людей к стенам, заставляли опуститься на колени.
– Документы. – Немец наставил на Изабель ствол автомата.
Стиснув цветы одной рукой, другой Изабель принялась нервно шарить в сумочке. В букете спрятано послание для Анук. Этот обыск – не совсем неожиданное событие, конечно. С начала наступления союзников в Северной Африке немцы постоянно проверяли документы, задерживали людей на улицах, в магазинах, в транспорте, даже в церкви. Нигде от них не скрыться. Изабель протянула свой поддельный паспорт:
– Я встречаюсь за обедом с подругой своей матушки.
Из-за плеча патрульного возник француз-коллаборационист, внимательно изучил документы Изабель, отрицательно помотал головой. Немец сунул Изабель бумаги и буркнул:
– Проходи.
Изабель улыбнулась, торопливо кивнула и успела впрыгнуть в вагон прежде, чем двери закрылись.
К шестнадцатому округу она уже взяла себя в руки. Влажный туман полз по улицам, окутывал дома, скрывал баржи, медленно плывущие по Сене. Привычные звуки казались странными. Где-то мяч стучал по мостовой – должно быть, мальчишки играют на улице. Прогудела баржа, и звук повис в густом воздухе.
Изабель свернула за угол, вошла в бистро – одно из немногих, где горел свет. Прошла к стойке, заказала кофе с молоком (без кофе и молока, разумеется).
– Жюльет? Это ты?
– Габриэль, рада тебя видеть. – Изабель улыбнулась Анук и протянула цветы.
Они пили кофе, стоя на промозглой террасе, Анук щебетала:
– Я вчера разговаривала с дядей Анри. Он скучает по тебе.
– Он что, приболел?
– Нет-нет. Ровно наоборот. Собирается устроить вечеринку в следующий вторник. Просил меня разослать приглашения.
– Я должна подготовить для него подарок?
– Нет, достаточно и открытки. Вот, держи, я как раз захватила с собой.
Изабель взяла конверт, сунула за подкладку сумочки.
Под глазами Анук черные круги, на лбу и возле рта новые морщины. Жизнь в подполье даром не проходит.
– Ты в порядке, дорогая? – тихо спросила Изабель.
Улыбка у Анук получилась усталая, но искренняя.
– Да. – И добавила: – Я вчера видела Гаэтона. Он тоже приедет в Карриво.
– А почему ты мне об этом говоришь?
– Изабель, ты самый откровенный человек из всех, кого я в жизни встречала. Все твои мысли и чувства написаны у тебя на лице. Ты что, не помнишь, что все уши мне прожужжала о нем?
– Правда? А мне казалось, я так удачно это скрываю.
– Но это же на самом деле очень здорово. Благодаря тебе я помню, за что мы сражаемся. За очень простые вещи – юноша, девушка, их будущее. – Она поцеловала Изабель в щеку и шепнула: – Он тоже бесконечно твердит о тебе.
К счастью для Изабель, в этот день в Карриво лил проливной дождь.
В такую погоду никому нет дела до случайных прохожих, даже немцам. Натянув капюшон, Изабель вытащила велосипед из вагона и, не обращая внимания на холодные струйки, стекавшие по лицу, побрела по платформе.
На окраине города взобралась в седло и поехала, выбирая улочки поспокойнее. Но в такой день народу было мало, только женщины и дети, мокнущие под дождем в очередях. Немцы сидели по домам.
Добравшись до отеля «Бельвю», она запыхалась. Пристегнула велосипед к фонарю, вошла. Звякнул колокольчик, оповещая о ее прибытии немецких солдат, потягивавших свой кофе в нижнем зале.
– Мадемуазель, – удивился один из офицеров, не донеся до рта пышную и золотистую pain au chocolat. – Вы насквозь промокли.
– Эти бестолковые французы совершенно не умеют укрываться от дождя, – улыбнулась она.
Дружный хохот.
Продолжая улыбаться, Изабель прошла к отельной стойке, позвонила в колокольчик.
Из задней комнаты с подносом в руках появился Анри, приветливо кивнул:
– Одну минутку, мадам.
Он ловко проскользнул мимо нее, подал кофе за столик двум эсэсовцам, похожим на пауков в своей мерзкой черной форме. Вернувшись, любезно приветствовал:
– Мадам Жервэ, с возвращением. Приятно вновь видеть вас. Ваша комната готова. Прошу за мной…
Изабель последовала за Анри по узкому коридору и дальше по лестнице на второй этаж. Здесь он отомкнул дверь в крошечную комнатку, где стояли узкая кровать и тумбочка с ночником. Впустив Изабель, Анри захлопнул дверь и заключил девушку в объятия:
– Изабель! Как же я рад тебе. – Отпустил, сделал шаг назад. – Роменвиль… я беспокоился.
– Да. – Изабель откинула мокрый капюшон.
В последние два месяца наци с новой силой ополчились на тех, кого они называли «саботажниками». Они наконец сообразили, какую роль играют женщины в этой войне, больше двухсот француженок были схвачены и отправлены в Роменвиль.
Изабель сбросила плащ, вытащила из-за подкладки письмо, протянула Анри:
– Вот, держи. – Потом вручила ему деньги от М19. Его отель – одно из основных убежищ, которые поддерживала их группа. Изабель ужасно нравилось, что им удается проводить англичан, янки и бойцов Сопротивления прямо под носом у нацистов. А вот сегодня она будет постояльцем в этой самой маленькой из комнат отеля.
Она выдвинула стул из-за облезлого письменного столика, села.
– Встреча сегодня?
– В одиннадцать. В заброшенном сарае на ферме Ангелера.
– А что случилось?
– Не в курсе. – Он присел на край кровати. – Говорят, немцы землю носом роют – ищут Соловья. Прошел слух, что они засылают провокаторов на маршрут.
– Мне это известно, Анри. – Изабель презрительно скривилась. – Надеюсь, ты не собираешься объяснять мне, как это все опасно?
– Ты слишком часто ходишь через горы, Изабель. Сколько уже было групп?
– Двадцать четыре.
Анри покачал головой:
– Неудивительно, что они взбесились. Говорят, есть еще один маршрут, через Марсель и Перпиньян, и тоже успешный. Изабель, это и вправду становится слишком рискованно.
Изабель сама удивилась, насколько ее тронуло его участие и как приятно, оказывается, слышать свое настоящее имя. Как здорово вновь стать Изабель Россиньоль, хотя бы на несколько минут, и поболтать с человеком, который знает тебя давным-давно. Нынешняя ее жизнь – это непрерывное бегство, тайные квартиры и укрытия, компания незнакомых людей.
Впрочем, нет смысла рассуждать об этом. Маршрут, который они организовали, настолько ценен, что стоит любого риска.
– Вы же присматриваете за моей сестрой?
– Да.
– Этот наци все еще живет у них?
Анри отвел взгляд.
– В чем дело?
– Вианну уволили из школы. Еще год назад.
– Почему? Дети ее любят, она прекрасный учитель.
– Говорили, она начала спорить с офицером гестапо.
– Непохоже на Вианну. И на что она живет?
– Да ходят всякие слухи… – Анри явно было неловко.
– Какие еще слухи?
– Ну, про нее и этого немца.
Все лето Вианна прятала сына Рашель в Ле Жарден. Она не решалась показываться с ним на улице, даже в саду. Без документов она не сумела бы выдать малыша за кого-то другого, кроме Ариэля де Шамплен. Приходилось оставлять Софи с мальчиком, когда уходила в город, но всякий раз она тряслась от страха. Всем подряд – лавочникам, соседям, монашкам – Вианна рассказывала, что Рашель депортировали вместе с детьми.
Больше ничего придумать не смогла.
Сегодня, после утомительного стояния по очередям, итогом которого был ответ, что ничего не осталось, Вианна брела домой совершенно разбитая. Говорили о новых облавах и депортациях по всей Франции. Тысячи французских евреев уже отправлены в концентрационные лагеря.
Мокрый плащ она повесила снаружи, на крючок у двери. До завтра не высохнет, но хотя бы лужи на полу не останется. Грязные башмаки она тоже оставила у дверей и в дом вошла босиком. Софи, как всегда, ждала на пороге.
– Все нормально, – сообщила Вианна.
– У нас тоже, – грустно кивнула Софи.
– Искупаешь Ари, пока я приготовлю ужин?
Софи потянула Ари за руку, и дети вышли из кухни.
Вианна поставила корзинку в раковину, чтобы вода стекла, принесла из кладовки колбасу, несколько мелких мягких картофелин и луковицу.
Разожгла плиту, разогрела чугунную сковородку. Добавив несколько капель драгоценного масла, подрумянила колбасу. Когда розовые ломтики приобрели приятный коричневый оттенок и покрылись корочкой, в сковородку отправились нарезанный кубиками картофель, мелко нарубленный лук и чеснок. Аппетитные запахи разлились по кухне.
– Пахнет чудесно.
– Герр капитан, – тихо сказала она. – Я не слышала вашего мотоцикла.
– Мадемуазель Софи впустила меня.
Вианна убавила огонь, накрыла сковороду крышкой и только потом повернулась к Беку. По молчаливому уговору оба делали вид, что тогда в саду ничего не произошло. Но, хотя ни один не произнес ни слова, это воспоминание словно висело в воздухе между ними.
С той ночи все неуловимо изменилось. Теперь он почти всегда ужинал с ними; и еду приносил он – немного, ломтик ветчины, пакет муки или несколько колбасок. Охотно и откровенно говорил о жене и детях, а она рассказывала об Антуане. Эти разговоры призваны были укрепить стену, которая уже рухнула. Он регулярно предлагал, и крайне любезно, отправить посылку Антуану; Вианна собирала для мужа мелочи, которые удалось сберечь, – старые зимние перчатки, которые ей самой велики, сигареты, забытые Беком, баночка джема.
Вианна старалась не оставаться с Беком наедине. Вот это – самое главное изменение. Она больше не выходила в сад вечерами и не сидела в гостиной, когда Софи уходила спать. Вианна не доверяла себе и предпочитала не находиться с капитаном с глазу на глаз.
– А у меня для вас подарок, – сказал он и протянул стопку бумаг. Свидетельство о рождении ребенка в июне 1939 года, родители – Этьен и Эме Мориак. Мальчику дали имя Даниэль Антуан Мориак.
Неужели она рассказывала Беку, что они с Антуаном мечтали назвать мальчика Даниэлем? Наверное, но не помнит.
– Сейчас опасно жить в доме с еврейским ребенком. Или станет опасно в скором времени.
– Вы очень рисковали ради него. Ради нас…
– Ради вас, – тихо поправил он. – И помните, мадам, что документы фальшивые. Придумайте какую-нибудь правдоподобную историю, мол, это ребенок ваших родственников.
– Я никогда не проболтаюсь, никто не узнает, откуда эти документы.
– Я не о себе беспокоюсь, мадам. Ари должен немедленно стать Даниэлем. А вы должны быть крайне осторожны. Гестапо и СС, они… звери. Союзники крепко наподдали нам в Африке. А это окончательное решение еврейского вопроса… зло, которое невозможно понять. Я… – Он помедлил, пристально глядя в глаза Вианне. – Я хочу защитить вас.
– Вы уже защищаете. – Она шагнула к нему, понимая, что совершает ошибку, он шагнул к ней.
В кухню влетела Софи:
– Мам, Ари просит есть.
Бек замер на месте. Потянулся за вилкой – коснувшись ее руки. Наколол аппетитный кусочек колбаски, хрустящий кубик картофеля, поджаристый лук. Медленно прожевал, не отводя глаз от Вианны. Он стоял так близко, что она чувствовала на щеке его дыхание.
– Вы превосходно готовите, мадам.
– Спасибо, – сдавленно пробормотала она.
Бек чуть отодвинулся:
– Сожалею, но не могу остаться на ужин, мадам. Я должен идти.
Вианна с трудом отвела взгляд, улыбнулась Софи:
– Тогда накрывай стол на троих.
Ужин стоял на плите, чтоб не остыл, а Вианна поднялась к детям в спальню.
– Софи, Ари, мне нужно поговорить с вами.
– Что случилось, мам? – Софи мгновенно насторожилась.
– Они депортируют евреев, родившихся во Франции. И детей тоже.
Софи шумно втянула воздух и с ужасом посмотрела на трехлетнего Ари, беззаботно прыгавшего в кроватке.
Он слишком мал и не поймет, что должен стать другим мальчиком. Ему можно внушить, что теперь его зовут Даниэль Мориак, но он же не поймет почему. И если будет ждать, что мать вернется, то рано или поздно обязательно проговорится. Его депортируют, а их всех, наверное, расстреляют. Нельзя так рисковать. Она вынуждена разбить его сердце ради его же спасения.
Прости меня, Рашель.
Они с Софи переглянулись.
– Ари, – ласково проговорила Вианна, наклоняясь и беря лицо мальчика в ладони, – твоя мама теперь с ангелами на небесах. Она не вернется.
– Как это?
– Она ушла навсегда. – Вианна чувствовала, что вот-вот расплачется. Но придется повторять эти страшные слова, пока малыш не запомнит. – Теперь я твоя мама. И тебя теперь зовут Даниэль.
Мальчик нахмурился, выпятил губы, растопырил пальцы, словно пересчитывая их:
– Ты говорила, она скоро вернется.
Вианна ненавидела себя, но все же сказала:
– Нет, не вернется. Она ушла навсегда. Как тот крольчонок, помнишь?
Месяц назад они похоронили во дворе погибшего крольчонка.
– Ушла, как зайчик? – Карие глазки налились слезами, губы задрожали.
Вианна подхватила малыша на руки, принялась гладить, шептать что-то ласковое. Наконец он успокоился настолько, чтобы она смогла чуть отодвинуться и заглянуть ему в лицо:
– Ты понял меня… Даниэль?
– Ты будешь моим братиком, – вступила Софи. – По-настоящему.
Душа разрывалась в клочья, но Вианна понимала, что это единственный способ спасти сына Рашель. Она молила Господа, чтобы малыш забыл, что на самом деле он Ари, и от этой молитвы становилось еще горше.
– Ну-ка скажи, – как можно более спокойно постаралась произнести она, – скажи, как тебя зовут.
– Даниэль. – Мальчик явно был сбит с толку, но старался быть послушным.
В тот вечер Вианна раз десять задавала ему этот вопрос – когда они ужинали, и потом, когда вместе мыли посуду, и когда переодевались ко сну. Можно лишь уповать на Бога, чтобы нехитрой уловки оказалось достаточно, чтобы документы не вызвали подозрений. Никогда больше она не назовет его Ари и даже не подумает о нем как об Ари. Завтра пострижет мальчика покороче, а потом пойдет в город и расскажет каждому встречному (и в первую очередь главной сплетнице Элен Рюэль), что ей пришлось приютить ребенка умершей кузины из Ниццы.
Помоги нам всем Господь.