Октябрь 1942-го
Франция
Телега медленно катила по лесной дороге. Гаэтон правил, Вианна сидела рядом с ним, а гроб лежал сзади, и когда телегу особенно сильно трясло, слышно было, как он стукается о деревянные борта. Дороги в темноте было не различить, так что им приходилось постоянно останавливаться и разворачиваться или ехать задом. Моросил дождь. За последние полтора часа они перебросились лишь парой слов, решая, куда ехать.
– Вон там, – заметила наконец Вианна. Впереди показался свет, и деревья на краю леса казались чернильно-черными полосами на слепяще-белом фоне. Граница.
– Уф, – выдохнул Гаэтон, натянув поводья.
Вианна никак не могла избавиться от страшных воспоминаний о том, что произошло в прошлый раз, когда она была здесь.
– И как ты собираешься перебраться на ту сторону? В комендантский час? – спросила она, сжимая руки, чтобы унять дрожь.
– Как Лоуренс Оливье. Сломленный горем трагический герой, везущий тело погибшей сестры домой для погребения.
– А если они решат проверить, дышит ли она?
– Значит, кто-то нашей встречи не переживет, – тихо ответил он.
Вианна догадалась, о чем он. И с удивлением поняла, что не знает, как ответить. Парень готов пожертвовать жизнью, чтобы защитить Изабель. Он повернулся и уставился на нее. Не просто взглянул, а именно уставился, впился в нее взглядом. И вновь в серых глазах хищная настороженность, но вместе с тем нечто гораздо большее. Он ждал – терпеливо ждал – ее ответа. Почему-то для него этот ответ был важен.
– Отец изменился, когда вернулся с войны, – тихо произнесла она, сама удивляясь своей откровенности. Она никогда не говорила об этом вслух. – Стал злым. Жестким. Начал много пить. Пока мама была жива, он был совсем другим… – Она передернула плечами. – После ее смерти он даже притворяться перестал. Отослал нас обеих, меня и Изабель, к чужому человеку. Мы были еще совсем детьми, и обе страшно горевали. Я смирилась с его безразличием. Забыла о нем, вычеркнула из жизни, встретила того, кто полюбил меня. А Изабель… Она не умеет признавать поражения. Она все пыталась как-то до него достучаться, отчаянно старалась добиться его любви.
– Зачем ты мне об этом рассказываешь?
– Изабель кажется такой сильной. На вид ее вроде бы ничем не сломишь. Снаружи – стальная оболочка, но сердце у нее хрупкое. Не делай ей больно. Если не любишь ее…
– Люблю.
Вианна вгляделась в его лицо:
– А она об этом знает?
– Надеюсь, что нет.
Всего год назад она бы не поняла этого ответа. Не поняла бы, какой опасной может быть любовь и почему иногда ее лучше скрывать.
– Сама не пойму, почему так легко забываю, как сильно люблю ее. Начинаем ссориться, и…
– Сестры…
Вианна вздохнула:
– Наверное. Хотя из меня сестра так себе.
– Ну, все еще впереди.
– Ты правда так считаешь?
Его молчание было красноречивее любых слов. Наконец он заговорил снова:
– Будь осторожна, Вианна. Ей нужно будет вернуться домой, когда все это закончится.
– Если закончится.
Вианна спрыгнула с телеги в мокрую траву и горько вздохнула:
– Не уверена, что она захочет ко мне возвращаться.
– Тебе придется быть храброй, – сказал Гаэтон. – Когда немцы придут искать своего человека. Ты знаешь, как нас всех зовут по-настоящему. Значит, ты теперь тоже в опасности.
– Я буду храброй, – ответила она. – Лучше постарайся убедить мою сестру, что ей можно иногда быть трусихой.
Гаэтон улыбнулся, и Вианна поняла, почему этот щуплый парень с заострившимися чертами, одетый в лохмотья, вскружил голову Изабель. Улыбка полностью преображала его – глаза, щеки; у него даже ямочка на подбородке появлялась. Эта улыбка, казалось, говорила: у меня нет никаких секретов, душа нараспашку. Ни одна женщина не устоит перед такой искренностью.
– Да, – усмехнулся он. – Ведь твою сестру так легко убедить.
Огонь.
Он повсюду, со всех сторон, скачущие, танцующие языки пламени. Костер. Волны дрожащего красного света. Пламя касается лица, обжигает.
Оно везде, со всех сторон, и… исчезает.
Мир обращается в лед, белый, прозрачный. Тело трясет от холода, пальцы стремительно синеют, замерзают, отваливаются. Ледяным крошевом осыпаются вниз.
– Изабель?
Птица поет. Соловей. Какая печальная трель. Соловьи – это к потере, да? Любовь уходит, такая скоротечная, исчезающая, а была ли она вообще? Про это есть стихи.
Нет, не птицы.
Мужчина. Огненный король. Принц, поджидающий в замерзшем лесу. Волк.
Она оглядывается в поисках следов на снегу.
– Изабель? Просыпайся.
Она слышала его голос во сне. Гаэтон.
На самом деле его рядом не было. Она была одна – как всегда, – и ей снился сон. Ей было холодно, и горячо, и больно, а сил совсем не было.
Она вспомнила мелодичные звуки. Голос Вианны.
Не возвращайся.
– Я здесь.
Она почувствовала, как он сел рядом.
На лоб легло что-то влажное и прохладное, и это было так приятно, что на секунду она забыла обо всем. А потом почувствовала, как он касается ее губ своими, приникает. Он что-то говорил, но слов не разобрать. И вдруг отодвинулся. Поцелуй прервался до боли внезапно, как и возник.
Он был таким… настоящим.
Она хотела сказать: «Не уходи, не бросай меня», но не смогла. Еще раз – нет, ни за что. Она устала умолять о любви.
Кроме того, его же здесь все равно нет, так какой смысл говорить?
Изабель закрыла глаза, чтобы не видеть мужчину, которого не было.
Вианна сидела на кровати Бека.
Забавно, как легко она начала так думать, но тем не менее. Она сидела в его комнате и надеялась, что та не останется его комнатой навсегда. В руках у нее была маленькая фотография – портрет его семьи.
Вам понравится Хильда. Смотрите, она прислала вам штрудель, мадам. За то, что терпите такую деревенщину, как я.
Вианна сглотнула. По нему она больше не плакала. Сопротивлялась, но, Господи, как же ей хотелось плакать – о себе, о том, что сделала, в кого превратилась. Она хотела бы оплакать человека, которого убила, и сестру, которая, возможно, не выживет. Когда дошло до дела, когда она поняла, что ради спасения Изабель придется убить Бека, она не колебалась. Но почему она с такой легкостью предала Изабель прежде? Тебе здесь не рады. Как она могла сказать такое собственной сестре? Что, если это последние слова, которые Изабель слышала от нее?
Вианна сидела, смотрела на фотографию (сообщите семье) и ждала стука в дверь. С исчезновения Бека прошло почти два дня. Немцы могут появиться в любую минуту.
А придут они обязательно, в этом она не сомневалась. Скоро в дверь начнут грохотать кулаки. А может, даже стучать не будут, просто ворвутся внутрь. Последние два дня она почти постоянно думала о том, что будет делать. Пойти к коменданту и заявить, что Бек пропал?
Нет, глупости, ни один француз так не поступит.
Или ждать, пока за ней придут?
Не самый приятный вариант.
Или попытаться бежать?
Но эта мысль только напомнила ей о Саре и о ночи, из-за которой лунный свет теперь навеки связан для нее с брызгами крови на детском лице. Замкнутый круг.
– Мама? – Софи и малыш стояли в дверях. – Тебе надо поесть.
Софи выросла. Ростом уже почти с Вианну. Когда только успела? И как же она исхудала! Вианна помнила, что у дочери когда-то были круглые румяные щеки и озорные глаза. А теперь она была, как и все они, изможденной и с погасшим взглядом.
– Скоро придут, – сказала Вианна. Она так часто повторяла это в последние два дня, что дочь перестала удивляться. – Ты помнишь, что делать?
Софи мрачно кивнула. Она понимала, как это важно, хотя и не знала, что случилось с капитаном. Она даже не спрашивала, что с ним произошло и куда он делся.
Вианна продолжила:
– Если меня заберут…
– Не заберут, – возразила Софи.
– А если все-таки заберут?
– Мы ждем твоего возвращения три дня, а потом идем к матери Мари-Терезе в монастырь.
В дверь начали колотить. Вианна вскочила так резко, что покачнулась и ударилась бедром об угол стола, уронив фотографию. Стекло, закрывавшее снимок, треснуло.
– Иди наверх, Софи. Немедленно.
Глаза у Софи округлились, но она понимала, что сейчас не время для споров. Быстро подхватила мальчика на руки и побежала наверх. Услышав, как наверху хлопнула дверь спальни, Вианна одернула юбку. Она тщательно подбирала одежду: серый шерстяной кардиган и поношенная черная юбка. Почтенная дама. Волосы завиты и уложены в прическу, делающую ее старше.
Стук повторился. Она позволила себе один глубокий, успокаивающий вдох по дороге к двери. Отворяя, она дышала спокойно и ровно.
На пороге стояли два солдата СС. Тот, что повыше, оттолкнул Вианну и зашел в дом. Он бродил из комнаты в комнату, отшвыривал попадавшиеся на пути предметы, сбрасывал на пол прямо под ноги уцелевшие безделушки. В комнате Бека он остановился и обернулся к ней:
– Это комната гауптмана Бека?
Вианна кивнула.
Второй солдат стремительно подошел вплотную, наклонился к самому лицу. И, глядя из-под сверкающей железной каски, рявкнул:
– Где он?
– От-ткуда мне знать?
– Кто наверху? Шаги.
Это был первый раз, когда ее спросили об Ари.
– Мои… дети. – Ложь чуть не застряла у нее в горле, ответ прозвучал глухо и неубедительно. Пришлось откашляться и повторить. – Можете подняться, если хотите, но, пожалуйста, не будите малыша. Он… заболел. Грипп. Или, может, туберкулез.
Она добавила про туберкулез, зная, как нацисты боятся заразы.
Длинный кивнул своему товарищу, тот двинулся наверх. Она слышала, как он расхаживает над головой, как скрипят половицы под его ногами. Вскоре он спустился и сказал что-то по-немецки.
– Вы пойдете с нами, – распорядился длинный. – Наверняка вам нечего скрывать.
Он схватил Вианну за руку и потащил к черному «ситроену», припаркованному у ворот. Ее втолкнули на заднее сиденье, дверь захлопнули.
У Вианны было примерно пять минут, чтобы оценить ситуацию, успокоиться и подготовиться. Машина остановилась. Вианну вытащили наружу и повели к каменным ступеням ратуши. На площади было полно людей – и местные, и солдаты. Местные жители торопливо разбегались от подъезжающего «ситроена».
– Это же Вианна Мориак, – услышала она смутно знакомый женский голос.
Немец держал ее за плечо крепко, до боли, но Вианна не издала ни звука, пока ее вели в ратушу и дальше, вниз по узкой лестнице. Здесь ее втолкнули в открытую дверь, которая тут же с грохотом захлопнулась у нее за спиной.
Глаза не сразу привыкли к полумраку. Она оказалась в маленьком помещении без окон, с каменными стенами и деревянным полом. В центре стоял стол с черной настольной лампой, освещавшей поцарапанную столешницу. За столом – и перед ним – деревянные стулья.
Она услышала, как дверь за спиной открылась и снова закрылась. Тихие шаги. Кто-то подошел к ней сзади. Она чувствовала его дыхание – колбаса и сигареты – и мускусный запах пота.
– Мадам, – голос прозвучал прямо над ухом, и она невольно вздрогнула. – При вас есть оружие? – Его французский звучал как злобное змеиное шипение.
Он ощупал ее бока, провел ладонью по груди – едва заметно сжав, – а потом перешел к ногам.
– Никакого оружия. Хорошо. – Обогнув ее, он сел за стол. Из-под козырька черной форменной фуражки смотрели пронзительные голубые глаза. – Сядьте.
Она села, сложив руки на коленях.
– Я штурмбанфюрер фон Рихтер. А вы – мадам Вианна Мориак?
Она кивнула.
– Вы знаете, почему вы здесь? – спросил он, вынимая из кармана сигарету и закуривая.
– Нет, – ответила Вианна дрожащим голосом. Руки слегка тряслись.
– Гауптман Бек пропал.
– Пропал? Вы уверены?
– Когда вы видели его в последний раз, мадам?
Она нахмурилась:
– Я не слежу за ним, но если на то пошло… я бы сказала, две ночи назад. Он был очень взволнован.
– Взволнован?
– Из-за сбитого летчика. Он был очень недоволен, что летчика не нашли. Герр капитан считал, что кто-то его укрывает.
– Кто-то?
Вианна заставила себя не отводить взгляд. Ей даже удалось сдержаться и не начать нервно постукивать ногой, не попытаться почесать шею.
– Он весь день искал летчика. Когда он вернулся домой, он был… взволнован, по-другому не скажешь. Выпил целую бутылку вина и в ярости сломал несколько предметов мебели. А потом… – Она сделала паузу и нахмурилась еще сильней.
– Потом?
– Я уверена, это не имеет значения.
Он резко ударил ладонью по столу. Лампа закачалась.
– Что случилось потом?
– Неожиданно герр капитан сказал: «Я знаю, где он прячется», схватил оружие и ушел из дома, хлопнув дверью. Я видела, как он запрыгнул на мотоцикл и уехал куда-то, очень быстро… и все. Он так и не вернулся. Я решила, что он занят в комендатуре. Как я и сказала, его передвижения меня не касаются.
Немец глубоко затянулся. Кончик сигареты разгорелся, потом медленно потемнел. Пепел просыпался на стол. Он внимательно изучал ее из-за завесы дыма.
– Какой мужчина захочет покидать такую красивую женщину?
Вианна не шевельнулась.
Он уронил окурок на пол, затоптал его каблуком.
– Подозреваю, что молодой гауптман не так хорошо владел оружием, как следовало. Вермахт, – сказал он, покачав головой, – они часто… разочаровывают. Дисциплинированные, но лишены… рвения.
Он встал из-за стола и подошел к Вианне. Когда он оказался совсем близко, она поднялась, стараясь быть вежливой.
– Несчастье гауптмана для меня обернулось удачей. – Липкий взгляд скользнул по ее шее и вниз, к груди. – Мне нужно место для жилья. Отель «Бельвю» меня не устраивает. А вот ваш дом, я думаю, подойдет.
Выходя из ратуши, Вианна чувствовала себя жертвой кораблекрушения, сумевшей спастись. Ноги дрожали, ладони взмокли, лоб отчаянно чесался. Куда ни посмотри, кругом были солдаты; большинство – в черной форме СС. Она услышала окрик Halt! и, обернувшись, увидела двух женщин в поношенных плащах с желтыми звездами на груди, которых солдат пинком поставил на колени. Потом он схватил одну из них и поднял на ноги. Женщина постарше зарыдала. Это была мадам Фурнье, жена мясника. Ее сын Жиль закричал: «Не забирайте мою маму!» и бросился к французским полицейским, стоявшим неподалеку.
Жандарм удержал мальчика, схватив за плечо:
– Не дури.
Вианна не раздумывала. Она видела, что один из ее учеников попал в беду, и поспешила на помощь. Бога ради, он всего лишь ребенок, не старше Софи. Вианна учила его еще малышом, когда тот даже читать не умел.
– Что вы делаете? – требовательно спросила она, не успев даже сообразить, что следовало понизить голос.
Полицейский обернулся к ней. Поль. Еще толще, чем в прошлый раз, когда они встречались. Лицо так раздулось, что глаза, утопающие в необъятных щеках, казались размером с игольное ушко.
– Не лезьте, мадам.
– Мадам Мориак! – вцепился в нее Жиль. – Они уводят маму в поезд! Я хочу с ней!
Вианна посмотрела на мадам Фурнье, в глазах которой застыло бессилие, и сказала:
– Пойдем со мной, Жиль.
– Спасибо, – прошептала мадам Фурнье.
Поль опять схватил Жиля:
– Довольно. Мальчишка идет с нами.
– Нет! – воскликнула Вианна. – Поль, пожалуйста, мы же французы. – Она надеялась, что, если назвать его по имени, он, может быть, вспомнит, что они все-таки соседи, земляки, часть одного целого. Как она учила своих детей. – И мальчик ведь французский гражданин. Он родился здесь!
– Плевать, где он родился. Он в списке, мадам. Он идет с нами. – И прищурился: – Хотите пожаловаться?
Мадам Фурнье рыдала уже в голос. Другой полицейский дунул в свисток и подтолкнул Жиля стволом автомата.
Жиль с матерью влились в толпу, которую гнали к поезду.
Нам все равно, где он родился, мадам.
Бек был прав. То, что он француз, Ари не защитит.
Вианна поспешила домой. Дорога снова раскисла, и у ворот Ле Жарден она уже с трудом поднимала ноги.
Дети ждали ее в гостиной. Вианна устало улыбнулась.
– Ты как, мама? – спросила Софи.
Ари бросился к Вианне:
– Мама! Мама!
Лукавая улыбка свидетельствовала, что малыш усвоил правила новой игры.
Вианна подхватила мальчика и крепко прижала к себе.
– Меня допросили и отпустили. Это хорошая новость.
– А плохая?
Вианна печально посмотрела на дочь. Софи росла в мире, где ее одноклассников загоняли в поезд, как скот, под дулом автомата и увозили туда, откуда обычно не возвращались.
– У нас поселится другой немец.
– Как герр капитан Бек?
Вианна вспомнила хищный блеск в ледяных глазах фон Рихтера и то, как он ее «обыскивал».
– Нет, – ответила она как можно мягче. – Не думаю. Не говори с ним без необходимости. Даже не смотри на него. И, Софи, они депортируют всех евреев, даже родившихся во Франции, даже детей сажают в поезда и увозят в рабочие лагеря. – Вианна еще крепче обняла сына Рашель. – Так что его теперь зовут Даниэль. Он твой двоюродный брат. Всегда, даже когда мы наедине. Сын наших родственников из Ниццы, мы его усыновили. Нам нельзя ошибаться, а то они заберут его – и нас. Ты поняла? Не хочу, чтобы кто-нибудь даже смотрел на его документы.
– Мне страшно, мама, – прошептала девочка.
– Мне тоже, Софи.
Теперь рисковали они обе. Продолжить она не успела, потому что раздался стук в дверь и тут же вошел штурмбанфюрер фон Рихтер – прямой, с неподвижным лицом под сверкающим козырьком фуражки. Серебряные железные кресты украшали его черную форму – воротник, грудь. Слева на груди была приколота булавка со свастикой.
– Мадам Мориак, – начал он, – вижу, вы шли пешком домой под дождем.
– Ничего страшного, – ответила она, убирая мокрые, растрепанные волосы с лица.
– Надо было попросить моих людей вас довезти. Такой красивой женщине не следует продираться через грязь, как корове, идущей к кормушке.
– Спасибо, мсье, в следующий раз обязательно наберусь смелости их попросить.
Он прошел в комнату, не снимая фуражки. Огляделся, изучая обстановку. Наверняка заметил светлые пятна на стенах, где раньше висели картины, пустую каминную полку и вытертые полы, еще недавно покрытые коврами. Ничего не осталось.
– Да, вполне пойдет. – Он посмотрел на детей: – А это кто тут у нас?
– Мой сын. – Вианна побоялась назвать его Даниэлем, опасаясь, что мальчик ее поправит. – И моя дочь, Софи.
– Я не помню, чтоб гауптман Бек говорил про двух детей.
– С чего бы, герр штурмбанфюрер. Не стоит упоминания…
– Ну, – коротко кивнул он Софи, – девочка, принеси мои сумки. – И повернулся к Вианне: – Покажите мне комнаты, я выберу, в которой жить.