Следующую неделю Изабель провела в счастливом забытьи. Они допоздна засиживались при свечах – говорили обо всем на свете, держались за руки, а по ночам просыпались от желания, занимались любовью и снова засыпали.
В это утро Изабель проснулась, как обычно, уставшей и с ноющей болью в плече. Рана затягивалась, но теперь постоянно чесалась и немного ныла. Она чувствовала рядом Гаэтона, его теплое и крепкое тело. Он не спал – она поняла это по его дыханию, а может, по царящей вокруг тишине. За последние несколько дней Изабель хорошо его изучила. Что бы он ни делал, она замечала каждую мелочь, постоянно говорила себе: запомни.
Изабель прочитала тьму любовных романов и всегда мечтала о любви, но до недавнего времени даже не представляла, что обычный матрас может стать целым миром, их маленьким оазисом. Повернувшись на бок, она потянулась, чтобы зажечь лампу. В полумраке пристроилась теснее к Гаэтону, положила руку ему на грудь. Осторожно тронула кончиком пальца тонкий шрам, прорезавший заросли на его теле.
– Брат бросил в меня камнем, а я не успел увернуться, – объяснил он. И ласково добавил: – Жорж.
Изабель вспомнила, что брат Гаэтона в плену.
Целая жизнь, его жизнь, о которой она почти ничего не знала. Его мать была портнихой, а отец пас свиней… жили они где-то в лесу, в доме без водопровода, с единственной большой комнатой. Он отвечал на ее вопросы, но почти ничего не рассказывал сам. Говорил, что ему больше нравится слушать ее истории о приключениях, из-за которых ее выгнали из стольких школ. Интересней, чем истории о бедняках, которые просто стараются выжить, говорил он.
Но за всеми словами и бесконечными рассказами Изабель не оставляло чувство, что их время иссякает. Нельзя здесь надолго оставаться. Они и так задержались. Она достаточно окрепла, чтобы двигаться дальше. Может, и не через Пиренеи, но из постели уже можно бы вылезать.
Но что, если она никогда больше его не увидит? Этого она боялась больше всего на свете.
– Знаешь, я понял, – сказал Гаэтон.
Она не догадалась, о чем он, но расслышала обреченность в его голосе и поняла, что ничего хорошего ее не ждет. Тоска, заполнявшая их маленький мирок, – столь же яркая, как и радость, – нахлынула с новой силой.
– Понял что? – спросила она, не уверенная, что хочет слышать ответ.
– Каждый раз, когда мы целуемся, мы прощаемся.
Она закрыла глаза.
– Там война, Из. Мне нужно возвращаться.
Она это знала и была согласна, хотя сердце сжималось от одной только мысли.
– Я знаю, – только и смогла выдавить она. От любых объяснений будет еще больней. – В Уррюнь собирается группа. Я должна быть там к вечеру среды. Если повезет.
– Нам обычно не везет, – усмехнулся он. – Могла бы уже заметить.
– Ошибаешься, Гаэтон. Теперь ты ни за что не сможешь меня забыть. Это уже много.
Он что-то произнес, совсем тихо, почти встретившись с ней губами; может быть, «этого мало». Ей было все равно, она не желала ничего слышать.
В ноябре жители Карриво начинали готовиться к зиме. В этот раз они точно знали то, в чем сомневались еще год назад: жизнь может стать гораздо хуже. Война полыхала по всему миру – в Африке, в Советском Союзе, в Японии и даже на далеком острове со странным названием Гуадалканал. Учитывая, что Германия воевала на стольких фронтах, еды должно стать еще меньше, так же как дров, горючего, электричества и прочих необходимых вещей.
Утро пятницы выдалось особенно холодным и серым. Не лучший день для прогулки, но Вианна решила, что сегодня тот самый день. Ей понадобилось немало времени, чтобы набраться смелости выйти из дома с Даниэлем, но она понимала, что рано или поздно придется это сделать. Она постригла его коротко, почти налысо, одела в то, что малышу явно велико, чтобы на вид казался помладше, – все что угодно, лишь бы его не узнали.
Шагая по улице с двумя детьми, по одному с каждой стороны, она старалась держать осанку. Софи и Даниэль.
Даниэль.
В булочной Вианна встала в очередь и затаив дыхание ждала, что кто-нибудь спросит про мальчика, но женщины рядом с ней были слишком измучены, голодны и подавленны, чтобы обращать внимание на чужого ребенка. Когда подошла наконец очередь Вианны, из-за прилавка на нее посмотрела Иветт. Всего два года назад это была красотка со струящимися медными волосами и угольно-черными глазами, на третий год войны ее было не узнать, так постарела и подурнела.
– Вианна Мориак. Давненько я вас с дочерью не видела. Привет, Софи, как ты выросла. – Она заглянула за прилавок: – А кто этот симпатичный молодой человек?
– Даниэль! – гордо объявил мальчик.
Вианна положила дрожащую руку на детскую голову.
– Мы его усыновили, когда кузина Антуана в Ницце… умерла.
Иветт отодвинула со лба непослушные волосы и внимательно посмотрела на мальчика. У нее самой было трое сыновей, младший немногим старше Даниэля.
Сердце Вианны бешено колотилось.
Иветт отошла от прилавка к маленькой двери, отделявшей булочную от пекарни.
– Герр лейтенант, – позвала она, – вы не могли бы выйти на секунду?
Вианна изо всех сил вцепилась в ручку плетеной корзинки, судорожно перебирая пальцами, словно по клавишам пианино.
Из задней комнаты появился упитанный краснощекий немец с целой охапкой свежеиспеченных багетов. Увидев Вианну, он остановился.
– Мадам, – невнятно поздоровался он с набитым ртом.
У Вианны едва хватило сил кивнуть.
Иветт обратилась к немцу:
– На сегодня хлеб кончился, герр лейтенант. Если испеку еще, приберегу лучшие батоны для вас и ваших людей. Но вот этой бедной женщине не досталось даже вчерашнего багета.
Глаза немца сочувственно прищурились. Он подошел к Вианне, громко топая по каменному полу, молча уронил в ее корзину обкусанную половину багета и, не говоря не слова, вышел из булочной, только колокольчик над дверью прозвенел.
Когда они остались одни, Иветт подошла к Вианне так близко, что та едва сдержалась, чтобы не отстраниться.
– Слышала, у тебя поселился эсэсовец. А что случилось с красавчиком капитаном?
– Пропал, – спокойно ответила Вианна. – Никто не знает куда.
– Никто? А зачем тебя допрашивали? Все видели, как тебя повели на допрос.
– Я просто домохозяйка, откуда мне знать про такие дела?
Иветт смотрела на Вианну еще секунду, словно оценивая ее.
– Ты хороший друг, Вианна Мориак, – тихо произнесла она.
Вианна коротко кивнула и вывела детей наружу. Поболтать со знакомыми на улице теперь никто не останавливался. Даже просто встречаться взглядом было опасно. Дружеские разговоры исчезли вслед за маслом, кофе и свининой.
Вианна задержалась на выщербленных каменных ступеньках, через щели в которых пробивалась побитая морозом трава. Она была в зимнем пальто, которое сама смастерила из стеганого одеяла: двубортное, длиной по колено, с широкими отворотами и пуговицами от одного из маминых любимых твидовых пиджаков. Сегодня еще можно терпеть, но скоро придется прокладывать газеты между свитером и пальто.
Порыв ледяного ветра ударил в лицо, и Вианна туже затянула шарф, закрывавший голову. Листья кружили по переулку, танцуя вокруг ее тяжелых башмаков. Она крепко взяла Даниэля за руку в рукавичке и вышла на улицу. И сразу поняла: что-то не так. Слишком уж много было вокруг военных, куда больше обычного.
Что бы тут ни происходило, явно ничего хорошего, да и вообще от солдат лучше держаться подальше – особенно после побед союзников в Северной Африке.
– Пойдемте, дети. Пора домой.
На углу она хотела повернуть направо, но улица оказалась перегорожена. Все двери закрыты, ставни заперты. Бистро пусты. В воздухе пахло опасностью.
Следующая улица тоже оказалась перекрыта. Двое немецких караульных тут же наставили на нее винтовки. За их спинами маршировала колонна солдат.
Вокруг грохотали грузовики и автобусы, съезжаясь в одну точку – на площадь. Что-то явно готовилось. Вианна пыталась увести детей подальше, но улочки, одна за другой, оказывались недоступны для пешеходов.
В результате против своей воли она все-таки оказалась на площади. Остановилась, прижала к себе детей.
Безумие. Ад кромешный. Автобусы выстроились в очередь, выплевывая потоки пассажиров – все с желтыми звездами. Женщин и детей выталкивали наружу, немцы образовали по периметру площади живой забор, а жандармы срывали с женщин украшения и тащили людей дальше.
– Ты! – рявкнул один из жандармов старому, очень старому человеку, стоявшему недалеко от Вианны. – Halt!
Седобородый старик замер и, тяжело опираясь на трость, обернулся к полицейскому. Жандарм схватил старика. Тот попытался высвободиться, но полицейский толкнул его с такой силой, что старик влетел в ближайшую стеклянную витрину. Жандарм сорвал с несчастного штаны, обнажив обрезанный пенис. А потом отправил старика на мостовую ударом приклада.
– Мама! – закричала Софи.
Вианна зажал дочери рот рукой.
Слева от нее молодую женщину толкнули на землю, а потом подняли и потащили за волосы через толпу.
– Вианна?
Она резко обернулась и увидела Элен Рюэль. В одной руке кожаный чемодан, другой она держала маленького мальчика. Мальчик постарше стоял рядом. У матери и старшего мальчика на одежде желтые звезды.
– Возьми моих сыновей, – в отчаянии попросила она Вианну.
– Что? – ошарашенно проговорила та, озираясь по сторонам.
– Нет, мама, – сказал старший мальчик, – папа велел мне заботиться о тебе. Я тебя не оставлю. Мы должны быть вместе.
Позади них оглушительно засвистели.
Элен толкнула младшего мальчика к Вианне, так что он налетел на Даниэля.
– Его зовут Жан-Жорж, как дядю. В июне будет четыре года. Родственники мужа в Бургундии…
– Но у меня нет документов для него… меня убьют…
– Ты! – крикнул один из солдат. Он схватил Элен за волосы, она повалилась на старшего сына, тот с трудом удержал мать.
А потом Элен и ее сын исчезли в толпе. А малыш остался рядом с ними, и плакал, и звал маму.
– Надо уходить. Немедленно.
Она схватила Жан-Жоржа за руку так крепко, что он зашелся в слезах: мама! Умоляя ребенка замолчать, Вианна пробежала по одной улице, по другой, вверх, вниз, обходя баррикады и группы солдат, выбивающих двери домов и вытаскивающих евреев на площадь. Дважды их останавливали – и пропускали, потому что у них на одежде не было желтых звезд. Выйдя на грязную проселочную дорогу, они пошли медленней, но не останавливались, хотя оба мальчика хныкали не переставая.
Перевели дух лишь у ворот Ле Жарден.
Перед домом стоял черный «ситроен» фон Рихтера.
– О нет, – прошептала Софи.
Взглянув на дочь, Вианна увидела в ее глазах отражение своего страха, и тут же поняла, что нужно делать.
– Надо его спасать, иначе мы ничем не лучше их, – сказала она. Вот и все. Она не хотела втягивать в это дело дочь, но что ей оставалось? – Я должна уберечь этого мальчика.
– Как?
– Пока не знаю, – признала Вианна.
– Но фон Рихтер…
Как будто услышав свое имя, он появился в дверях – совершенно неуместный здесь в своей идеально аккуратной форме.
– А, мадам Мориак, – сказал он, пристально глядя на нее. – Вот и вы.
Вианна изо всех сил старалась казаться спокойной.
– Мы ходили в город, по магазинам.
– Не лучший день для покупок. Евреев собирают для депортации. – Он подошел ближе, остановился рядом с яблоней, на голых ветвях которой трепетали лишь полоски ткани. Красная. Розовая. Желтая. Белая. И новая, для Бека, – черная.
– А это что за молодчик? – спросил фон Рихтер, покровительственно стирая слезы с детской щеки рукой в черной перчатке.
– Сын подруги. Его мать умерла от туберкулеза несколько дней назад.
Фон Рихтер отдернул руку, как будто ему сообщили, что мать ребенка умерла от бубонной чумы.
– Не смейте приводить этого ребенка в дом. Ясно? Немедленно отправьте его в приют.
Приют. Мать Мари-Тереза.
Она кивнула:
– Конечно, герр штурмбанфюрер.
Немец двинулся к воротам, но на полпути обернулся:
– Завтра мы уезжаем, но перед этим я хочу, чтобы вы как следует накормили меня и моих людей.
– Уезжаете? – переспросила она, стараясь не выказать вспыхнувшей надежды.
– Оккупируем остальную Францию. Никакой больше Свободной Зоны. Давно пора, черт возьми. Это ваше самостоятельное французское правительство – это была просто шутка. Не разрешать же вам, французам, самим управлять такой прекрасной страной. Хорошего дня, мадам.
Вианна осталась стоять, держа детей за руки. Даже сквозь плач Жан-Жоржа она расслышала, как хлопнула калитка и заурчал мотор.
Софи спросила:
– Мать Мари-Тереза его спрячет?
– Надеюсь. Отведи Даниэля в дом и запри дверь. Не открывай никому, кроме меня. Я вернусь как только смогу.
– Ты молодец, мама.
– Посмотрим, – оставалось надеяться, что все обойдется.
Когда дети ушли в дом и заперлись, она повернулась к маленькому мальчику:
– Пойдем, Жан-Жорж.
– К маме?
Она не нашла в себе сил посмотреть ему в глаза.
– Пойдем.
Пока Вианна с малышом шли обратно в сторону города, зарядил дождь. Жан-Жорж то хныкал, то плакал, но Вианна так нервничала, что едва его слышала.
Можно ли просить мать-настоятельницу так рисковать?
Но как не просить?
Они прошли мимо церкви к монастырю. Орден Сестер Святого Иосифа был основан в 1650 году шестью женщинами, которые хотели помочь бедным соседям. К началу Французской революции, когда религиозные организации по всей стране запретили, орден насчитывал тысячи членов по всей Франции. Некоторые из сестер стали мученицами – погибли на гильотине.
Вианна подошла к монастырским воротам и стукнула тяжелым дверным молотком.
– Зачем мы сюда пришли? – всхлипнул Жан-Жорж. – Мама здесь?
– Тсс.
Дверь открыла монахиня с круглым добрым лицом, в белом апостольнике и черном платке поверх.
– Вианна, – улыбнулась она.
– Сестра Агата, я бы хотела поговорить с матерью-настоятельницей, если можно.
Монахиня отступила, длинная ряса зашуршала по каменному полу:
– Я ее позову. Подождите в саду, ладно?
Вианна кивнула. Они с Жан-Жоржем прошли через холодный клуатр, в конце свернули налево в сад, просторный, с мраморным фонтаном в центре и каменными скамейками. Вианна выбрала скамейку посуше, села, притянула мальчика к себе.
Ждать пришлось недолго.
– Вианна, – приветствовала мать-настоятельница. Ее ряса касалась подернутой инеем травы, пальцы сжимали тяжелое распятие, висящее на шее. – Рада видеть тебя. Давненько не заходила. А кто этот молодой человек?
Мальчик посмотрел на нее:
– Моя мама здесь?
Вианна встретилась с настоятельницей глазами.
– Его зовут Жан-Жорж Рюэль, матушка. Можно поговорить с вами наедине?
Настоятельница хлопнула в ладоши, и почти сразу же появилась молодая монашенка и увела мальчика. Когда они остались во дворике одни, настоятельница присела рядом с Вианной, а у той все никак не получалось собраться с мыслями. Повисла тишина.
– Жаль твою подругу, Рашель.
– И не только ее.
Матушка кивнула:
– Мы слышали по «Радио Лондон» жуткие истории про эти лагеря.
– Может, его святейшество…
– Пока хранит молчание. – В голосе настоятельницы отчетливо послышалось разочарование.
Вианна решительно вдохнула.
– Элен Рюэль и ее старшего сына депортировали сегодня. Жан-Жорж остался один. Его мать… оставила его мне.
– Тебе? – Мать Мари-Тереза помолчала. – Опасно приводить к себе ребенка-еврея, Вианна.
– Я хочу его спасти, – тихо сказала она.
Настоятельница молчала так долго, что Вианна испугалась, не случилось ли с ней чего.
– И как ты намерена это осуществить? – спросила наконец мать-настоятельница.
– Спрятать его.
– Где?
Вианна молча посмотрела на матушку. Та побледнела.
– Здесь?
– Это же приют. Самое разумное место, чтобы прятать детей, не так ли?
Мать-настоятельница встала, снова села. Опять встала, изо всех сил стиснув в руке распятие, и снова села, на этот раз медленно и задумчиво. На секунду она поникла, но гордо выпрямилась, стоило ей принять решение.
– Ребенку нужны документы. Бумага о крещении – это я… могу достать, но остальные документы…
– Я найду, – поспешно заверила Вианна, хотя и не представляла, как это сделать.
– Тебе ведь известно, что укрывать евреев теперь незаконно. Наказание – депортация, и то если повезет, а в последнее время, кажется, никому во Франции не везет.
Вианна кивнула.
– Я возьму мальчика. И… у нас, наверное, найдется место еще для нескольких детей.
– Еще нескольких?
– Их много, Вианна. Я поговорю с одним своим знакомым из Жиро. Он работает в Организации спасения еврейских детей. Думаю, он знает немало семей – и детей, – которые прячутся от немцев. Я предупрежу его. Он будет тебя ждать.
– М-меня?
– Твоя идея, тебе и командовать. И раз уж мы рискуем жизнью, можно попытаться спасти как можно больше. – Настоятельница решительно встала, обняла Вианну за плечи и повела ее за собой. – Никто здесь не должен знать правды. Детей придется подготовить, достать бумаги, которые пройдут проверку. А тебя надо официально устроить к нам – может быть, учительницей, да, учительницей. Мы даже сможем тебе немного платить, а главное, никто не спросит, почему ты столько времени проводишь с детьми.
– Пожалуй, – неуверенно согласилась Вианна.
– И не бойся так, Вианна. Ты все делаешь правильно.
В этом Вианна не сомневалась, и все равно ей было страшно.
– Вот что они с нами сотворили. Пугаемся собственной тени. – Она посмотрела на матушку: – Как вы думаете, у меня получится? Не представляю, как вообще это делать – приходить к голодным, напуганным женщинам и предлагать им отдать мне детей?
– Спросишь у них, видели ли они, как их друзей загоняют в поезда и увозят. Спросишь, на что они готовы, чтобы уберечь своих детей от этого поезда. А потом пусть решают сами.
– Ужасно. Не уверена, что сама смогла бы отдать Софи и Даниэля, даже ради их безопасности.
Матушка наклонилась к ней.
– Я слыхала, у тебя остановился один из этих жутких штурмовиков. Ты ведь понимаешь, что и ты сама, и Софи в жуткой опасности?
– Конечно. – Но нельзя же, чтоб она считала, что в такое время можно сидеть сложа руки?
Мать-настоятельница остановилась и нежно погладила Вианну по щеке:
– Будь осторожна, Вианна. Мне пришлось хоронить твою мать, не хочу хоронить еще и тебя.