Август.
Вианна лежала, стараясь не дышать. В жаркой темноте спальни на втором этаже – ее спальни, их с Антуаном, – любой шорох звучал оглушительно. Она услышала, как протестующе заскрипели пружины, когда фон Рихтер перекатился на свою сторону. Дождалась его храпа, отодвинулась на самый край кровати, откинула влажную простыню.
За последние несколько месяцев Вианна познала боль, стыд и унижение. И познала, каково это – выживать. Научилась распознавать настроение фон Рихтера, держаться подальше от него, не издавать лишних звуков. Иногда, если удавалось все сделать правильно, он едва ее замечал. Только в неудачные дни, когда он возвращался домой уже в дурном настроении, ей грозила опасность. Как вчера вечером.
Он явился сам не свой, бормоча что-то про беспорядки в Париже. Маки решились на уличные бои. Вианна сразу поняла, чего он захочет.
Причинить ей боль.
Она быстро отослала детей спать. А сама поднялась на второй этаж.
Это было, наверное, самое мерзкое – он заставлял ее приходить к нему, и она подчинялась. Снимала одежду, чтобы он ее не разорвал.
Одеваясь, она отметила, как болят руки. Подошла к окну. Вдали расстилались выжженные фугасами поля; искореженные деревья, некоторые еще дымились; руины домов с сиротливо торчащими трубами. Конец света. Аэродром разнесли вдребезги – кучи щебня, остовы самолетов и грузовиков. С тех пор как генерал де Голль принял командование вооруженными силами Свободной Франции, а союзники высадились в Нормандии, Европу бомбили практически непрерывно.
Жив ли еще Антуан? Может, он тоже сейчас выглядывает в окно барака и смотрит на луну, которая когда-то освещала их общий дом? И Изабель. Ее увезли всего два месяца назад, а кажется, что утекла целая жизнь. Вианна постоянно думала о ней, но с этим ничего не поделаешь – только терпеть.
Внизу она зажгла свечу. Электричества уже давно не было. В ванной комнате пристроила свечу у раковины и посмотрела на свое отражение в маленьком овальном зеркале. Даже в тусклом свете свечи она выглядела неважно. Когда-то роскошные золотистые волосы потускнели, свисали вдоль лица неопрятными сосульками. За годы лишений нос словно бы удлинился, скулы заострились. На виске синяк. Скоро нальется цветом. Даже не глядя, она знала, что на плечах останутся следы от пальцев и на левой груди тоже будет кровоподтек.
Он делался все злее. Союзники высадились на юге Франции и постепенно продвигались вглубь страны. Немцы отступали, и фон Рихтер вознамерился отыграться на ней.
Вианна разделась, вымылась чуть теплой водой. Терла и терла себя мочалкой, пока кожа не покраснела, но все равно не чувствовала себя чистой. Она теперь никогда не чувствовала себя чистой.
Надев ночную рубашку, Вианна набросила сверху халат и вышла из ванной со свечой в руках.
Софи ждала ее в гостиной. Она сидела на последнем уцелевшем предмете мебели – диване, притянув колени к подбородку. Остальную мебель реквизировали или сожгли.
– Почему не спишь?
– Я могла бы задать тебе тот же вопрос, но не стоит?
Вианна потуже затянула пояс халата. Нервная привычка чем-то занимать руки.
– Пойдем в постель.
Софи взглянула на мать. Ей почти четырнадцать, и лицо начало взрослеть. Темные глаза на фоне бледной кожи казались почти черными, ресницы густые и длинные. Волосы поредели от плохого питания, но все равно курчавились. Софи стиснула пухлые губки.
– Серьезно, мама? Долго еще мы будем притворяться?
Тоска и гнев в глазах дочери разбивали ей сердце. Невозможно ничего скрыть от ребенка, детство которого закончилось с войной.
Что могла хорошая мать сказать почти взрослой дочери о мерзостях мира? Как тут быть честной? И могла ли Вианна надеяться, что дочь будет судить ее не так жестоко, как она сама судила себя?
Вианна села рядом с Софи. Припомнила их прежнюю жизнь – смех, поцелуи, семейные ужины, рождественское утро, молочные зубы, первые слова.
– Я же не дурочка, – начала Софи.
– Я никогда не считала тебя дурочкой. Просто, – она сделала глубокий вдох, – я пыталась тебя защитить.
– От правды?
– От всего.
– Так не бывает, – резко сказала Софи. – Неужели ты еще не поняла? Рашель пропала. Сара мертва. Дедушка тоже. Тетя Изабель… – На ее глаза навернулись слезы. – А папа… когда мы последний раз получали от него вести? Год назад? Восемь месяцев? Он, наверное, тоже погиб.
– Твой отец жив. И тетя тоже. Я бы почувствовала. – Вианна прижала руку к сердцу.
– Сердцем? Почувствовала бы сердцем?
Вианна понимала, что война сильно изменила Софи, превратила в озлобленную, циничную версию знакомой ей девочки, но видеть это так ясно и отчетливо все равно было больно.
– Как ты можешь… просто идти к нему? Я же вижу синяки.
– Это моя война, – тихо сказала Вианна.
– Тетя Изабель придушила бы его во сне.
– Да, – согласилась Вианна. – Изабель сильная женщина. Я – нет. Я просто мать, пытающаяся спасти своих детей.
– Думаешь, мы хотим, чтобы нас так спасали?
– Ты еще молода. Когда ты сама станешь матерью…
– Не стану!
– Прости, что разочаровала тебя, Софи.
– Я хочу его убить, – медленно проговорила Софи.
– Я тоже.
– Можем задушить его подушкой.
– Думаешь, я об этом не мечтала? Слишком опасно. Бек, живший у нас, пропал. Если еще один пропадет, нас точно схватят.
Софи мрачно кивнула.
– Я переживу то, что творит со мной фон Рихтер. Но не переживу, если что-нибудь случится с тобой или Даниэлем.
– Я его ненавижу.
– Я тоже, – кивнула Вианна. – Я тоже.
– Что-то сегодня жарко. Неплохо бы искупаться, а? – с улыбкой предложила Вианна.
Класс взорвался радостным воплем.
Вианна вывела детей в клуатр, построила. Они проходили мимо кабинета настоятельницы, когда его дверь открылась.
– Мадам Мориак, – улыбнулась матушка, – какие они у вас сегодня довольные. Кажется, сейчас запоют.
– Для этого слишком жарко, матушка. – Она подхватила настоятельницу под локоть. – Пойдемте с нами к пруду.
– Какая замечательная мысль.
– Постройтесь в колонну, – скомандовала Вианна, когда они дошли до дороги. Дети послушались. Вианна запела, и класс подхватил песню, хлопая в ладоши и подпрыгивая в такт.
Замечали ли они разбомбленные здания? Дымящиеся руины, что прежде были домами? Или настолько привыкли к разрухе вокруг, что уже не обращали внимания?
Даниэль шел рядом с Вианной, крепко держа ее за руку. Он все еще боялся без нее. Это огорчало Вианну до глубины души. А вдруг мальчик все-таки помнил, что потерял всех родных – отца, мать, сестру? Может, прижавшись к ней в кровати, он превращался в Ари, осиротевшего малыша?
Вианна хлопнула в ладоши:
– Дети, внимание, переходим дорогу. Софи, ты за главную.
Дети аккуратно пересекли дорогу и припустили вверх по склону холма к обширному пруду, одному из любимых уголков Вианны. У этого пруда они с Антуаном впервые поцеловались.
На берегу дети торопливо сбрасывали одежду – и вот они уже в воде. Вианна посмотрела на Даниэля:
– Не хочешь поплескаться с сестрой?
Даниель закусил нижнюю губу, глядя на резвящуюся в воде ребятню.
– Не знаю…
– Можешь и не плавать, если не хочешь. Просто поболтаешь в воде ногами.
Он нахмурился, задумчиво надул щеки. Потом все же отпустил ее руку и осторожно направился к Софи.
– Так за тебя и цепляется, – заметила настоятельница.
– У него бывают кошмары, – призналась Вианна, едва не добавив как и у меня, но внезапно к горлу подступила тошнота. Пробормотав «простите», она бросилась к ближайшему дереву, и там ее вырвало. Желудок был практически пуст, но позывы не прекращались, да еще и слабость накатила.
Рука матушки легла на спину, погладила, успокаивая.
Вианна выпрямилась, попыталась улыбнуться:
– Извините, не пойму, что со мной… – И замолчала. Похолодела, будто ее окатили ледяной водой. – Вчера утром тоже тошнило.
– О нет, Вианна. Ребенок?
Вианна не знала, смеяться, плакать или кричать от ярости. Она ведь столько молилась еще об одном ребенке.
Но не сейчас.
Не от него.
В ту неделю Вианна почти не спала. Она совсем обессилела. По утрам тошнило все сильней.
Сидя на краю кровати, она смотрела на Даниэля. Пять лет. Опять вырос из своей пижамы, из рукавов и штанин торчат тоненькие ножки и ручки. В отличие от Софи он никогда не жаловался на голод, на то, что читать приходилось при тусклой свечке, или на жуткий серый хлеб по карточкам. Он попросту ничего другого и не знал.
– Эй, Капитан Дэн, – негромко позвала Вианна, убирая непокорную черную прядь с детского лба.
Малыш перевернулся на спину и улыбнулся, продемонстрировав дырку на месте переднего зуба.
– Мам, мне конфеты снились.
Дверь распахнулась. В комнату, запыхавшись, влетела Софи:
– Мам, скорее.
– Софи, я так…
– Скорее.
– Пойдем, Даниэль. Вид у нее серьезный.
Он радостно прыгнул к матери. Даниэль уже так вырос, что Вианна не могла носить его на руках, поэтому просто обняла покрепче. Достала единственную подходящую одежду – полотняные штаны, сшитые из старых шароваров, найденных в амбаре, и свитер, связанный из последних остатков синей шерсти. Когда он оделся, она взяла малыша за руку и вывела в гостиную. Входная дверь была нараспашку.
Звонили колокола. В церкви. Откуда-то доносилась музыка.
Марсельеза?!
Софи стояла во дворе под яблоней. А мимо дома маршировала колонна немцев. Чуть позже появились машины. Танки, грузовики и автомобили грохотали по дороге, поднимая облака пыли.
Черный «ситроен» затормозил на обочине. Из него вылез фон Рихтер – в грязных ботинках, глаза закрыты темными очками, губы крепко сжаты.
– Мадам Мориак.
– Герр штурмбанфюрер.
– Мы покидаем ваш жалкий, убогий городишко.
Она не отвечала. Слишком опасно. Стоит сказать что-нибудь не так – и он убьет ее на месте.
– Война не окончена, – объявил он, но кого пытался убедить, ее или себя, она не поняла.
Он бросил взгляд на Софи, пристально посмотрел на Даниэля.
Вианна стояла неподвижно, с каменным лицом.
Он обернулся к ней. Заметил свежий кровоподтек на щеке, улыбнулся.
– Фон Рихтер! – окликнули из машины. – Оставь ты эту французскую шлюху.
– Шлюха и есть, – сказал он.
Стиснув зубы, Вианна молчала.
– Я тебя забуду, – наклонился он к ней. – Интересно, получится ли у тебя.
Он зашел в дом и вскоре вышел обратно с кожаной сумкой в руках. Даже не взглянув на Вианну, вернулся к машине. Хлопнула дверца.
Вианна схватилась за ворота, чтобы не упасть.
– Они уходят, – сказала Софи.
Ноги у Вианны подкосились. Она упала на колени.
Софи опустилась рядом с матерью, крепко прижала к себе.
Подбежал босой Даниэль.
– Я тоже! – радостно крикнул он. – Тоже хочу обниматься! – Малыш втиснулся между ними, и все трое со смехом повалились в сухую траву.
Весь последний месяц после ухода немцев из Карриво отовсюду сыпались хорошие новости. Союзники побеждали, но война еще не кончилась. Германия не сдавалась. Светомаскировку не убрали совсем, но сменили на «частичное затемнение», так что окна снова пропускали свет – неожиданный подарок. Но Вианна все никак не могла расслабиться. Если она не думала о фон Рихтере (вслух она больше никогда не произнесет его имени, но и забыть не удастся), то сходила с ума от тревоги за Изабель, Рашель и Антуана. Она писала Антуану почти каждый день, выстаивала огромные очереди на почте, чтобы отправить письма, хотя Красный Крест и утверждал, что корреспонденция пока не проходит. Больше года от мужа не было вестей.
– Ты опять бродишь туда-сюда, мам, – заметила Софи. Она сидела на диване в обнимку с Даниэлем, с книжкой на коленях. На каминной полке стояли фотографии, которые Вианна принесла из погреба в сарае. Она изо всех сил старалась превратить Ле Жарден снова в настоящий дом. – Мама?
Голос Софи вернул Вианну в реальность.
– Он вернется, – сказала Софи. – И тетя Изабель вернется.
– Да, конечно.
– А что мы скажем папе? – спросила Софи, и Вианна поняла, что дочь давно хотела задать этот вопрос.
Вианна положила руку на пока еще плоский живот. На первый взгляд она не изменилась, но Вианна хорошо знала свое тело – в ней росла новая жизнь. Она вышла из гостиной, распахнула парадную дверь. Босиком шагнула на каменные ступени, чувствуя мягкий мох под ногами. Не обращая внимания на острые камешки, вышла на дорогу и повернула в сторону города.
Справа – кладбище. Его разбомбили два месяца назад. Старые каменные надгробия покосились и раскололись на части. Земля потрескалась, тут и там зияли воронки.
Из-за поворота показался человек.
Позже Вианна часто гадала, что заставило ее выйти из дома тем осенним вечером в тот самый час, но на самом деле знала ответ.
Антуан.
Она кинулась навстречу, не замечая острых камней под ногами. И, уже почти падая в его объятия, вдруг остановилась. Ему достаточно одного взгляда, чтобы понять, что она… испорчена другим мужчиной.
– Вианна… – Она едва узнала его голос. – Я сбежал.
Он изменился. Лицо заострилось, волосы поседели. Щеки и подбородок заросли белой щетиной. И невероятно худой. Левая рука висела под странным углом, словно была сломана и неправильно срослась.
По взгляду понятно, что он тоже заметил, как она изменилась.
Она произнесла – прошептала, выдохнула его имя:
– Антуан.
Вианна чувствовала, как по щекам бегут слезы, и видела, что он тоже плачет. Она прижалась к нему, поцеловала, но стоило им на секунду отодвинуться друг от друга, и он снова превратился в незнакомца.
– Я смогу и получше, – улыбнулся он.
Она взяла его за руку. Больше всего на свете ей хотелось почувствовать, как они близки, как тесно связаны друг с другом, но стыд пережитого воздвиг стену между ними.
– Я думал о тебе каждую ночь, – сказал он, пока они шли к дому. – Представлял нашу постель, тебя в той белой рубашке… Знал, что тебе так же одиноко.
Вианна не нашла в себе сил ответить.
– Только из-за твоих писем и продержался.
У сломанных ворот Ле Жарден он остановился.
Вианна увидела дом его глазами. Покосившиеся ворота, разрушенная стена, мертвая яблоня, вместо ярко-красных плодов – грязные тряпицы.
Он толкнул ворота, все еще державшиеся на одной погнутой петле…
– Подожди, – попросила она.
Нужно сказать ему сейчас, пока не поздно. Весь город знал, что у Вианны жили немцы. Он наслушается сплетен. Если через восемь месяцев родится ребенок, они что-нибудь да заподозрят.
– Без тебя было тяжело, – начала она. – Ле Жарден совсем рядом с аэродромом. Немцам понравился наш дом. Тут жили двое офицеров…
Входная дверь распахнулась, и с криком «Папа!» во двор выскочила Софи.
Антуан неловко упал на одно колено, раскинул руки. Софи на полном ходу врезалась в него.
Вианна снова чуть не расплакалась. Антуан дома, как она молилась и мечтала, но все было неправильно. Он изменился. Она изменилась.
– Как ты выросла. – Антуан улыбнулся дочери. – Оставлял девчонку, возвращаюсь – а тут девушка. Ты должна рассказать мне обо всем, что я пропустил.
Софи посмотрела мимо него, на Вианну.
– Давай не будем говорить про войну. Совсем. Никогда. Она кончилась.
Софи хотела, чтоб Вианна солгала.
В дверях появился Даниэль в коротких штанишках, красной вязаной водолазке, потерявшей всякую форму, и в носках, свешивавшихся на большие, не по размеру, поношенные башмаки. Прижимая к груди книжку с картинками, он спрыгнул со ступенек и направился к ним, хмурясь.
– А это что за красавец? – спросил Антуан.
– Я Даниэль, – ответил мальчик. – А вы?
– А я папа Софи.
Глаза Даниэля округлились. Он уронил книгу и бросился к Антуану:
– Папа!!
Антуан сгреб мальчика, подхватил на руки.
– Все расскажу, – пообещала Вианна. – А сейчас давайте праздновать.
Вианна тысячу раз представляла себе возращение мужа. Поначалу она воображала, как он роняет чемодан и подхватывает ее большими, сильными руками.
Потом в доме поселился Бек. И она почувствовала к этому мужчине – к врагу – нечто такое, в чем не могла признаться даже себе. Когда он рассказал ей, что Антуан попал в плен, ее мечты изменились. В воображении муж виделся ей похудевшим, неухоженным, но все тем же Антуаном.
Человека, сидевшего за столом, она не узнавала. Он склонился над тарелкой и, обхватив ее руками, хлебал бульон так быстро и жадно, будто думал, что еду в любой момент могут отнять. Осознав, что ведет себя странно, он смутился, пробормотал невнятные извинения.
Даниэль рта не закрывал, а Софи и Вианна изучали сидящую за столом тень Антуана. Он дергался от любого звука и прикосновения, взгляд затравленный, страдальческий.
После ужина, пока Вианна мыла посуду, он укладывал детей спать. Она была рада передышке – и почувствовала очередной укол вины. Это ведь ее муж, любовь ее жизни, и все же, когда он ее касался, она едва сдерживалась, чтоб не отодвинуться. Сейчас, стоя у окна спальни, она очень нервничала.
Он подошел к ней сзади. Она почувствовала его руки на плечах, услышала его дыхание. Вианна так хотела прижаться к родному, до последней клеточки знакомому телу, но не могла. Он ласкал ее плечи, руки, бедра… Нежно развернув лицом к себе, расстегнул воротник платья и коснулся губами плеча.
– Ты такая худенькая, – прошептал он голосом, хриплым от страсти и еще чего-то, чего-то нового – боли, тоски, признания изменений, произошедших в его отсутствие.
– Я с зимы набрала вес.
– Да, – ответил он. – Я тоже.
– Как ты сбежал?
– Когда они начали проигрывать войну, стало… тяжело. Избили так, что левой рукой пользоваться не мог. Решил, что лучше пусть пристрелят при побеге, чем замучают до смерти. Когда готов умереть, с планом побега проблем не возникает.
Вот теперь нужно было сказать ему правду. Он поймет – то, что сделал с ней фон Рихтер, было пыткой, она тоже была в плену. Ее вины в случившемся не было. Она это знала. Но разве вина тут имеет значение?
Он обхватил ее лицо руками, притянул к своему.
Поцелуй получился грустным напоминанием о том, что когда-то между ними было. Она дрожала, пока он ее раздевал. Она заметила красные шрамы у него на спине и груди и неровный, страшный шрам во всю левую руку.
Она знала, что Антуан не ударит ее, не сделает ей больно, и все равно боялась.
– Что такое, Вианна? – спросил он, отстранившись.
Она бросила взгляд на постель, их постель, но могла думать только о том. О фон Рихтере.
– П -пока тебя не было…
– Нам надо об этом поговорить?
Она хотела во всем признаться, расплакаться, чтобы он утешил ее и сказал, что все будет хорошо. Но как же Антуан? Он прошел через ад. Это она видела. Шрамы на груди и спине выглядели как следы от кнута.
Он любил ее. Это она тоже видела и чувствовала.
Но он же мужчина. Если она признается, что ее изнасиловали – и что у нее ребенок от другого, – ему это не даст покоя. Со временем он начнет спрашивать себя – не могла ли она остановить фон Рихтера? А позже будет подозревать, что, может быть, ей вовсе и не хотелось его останавливать.
Вот так. Она могла рассказать ему о Беке, и даже что убила его, но никогда не расскажет, что ее изнасиловали. Ребенок родится раньше срока. На месяц раньше – такое случается.
И все равно со временем тайна может разрушить их жизнь.
– Я могла бы рассказать тебе обо всем, – тихо произнесла Вианна. Она плакала, плакала от стыда, горя и любви. Больше всего от любви. – Про немцев, которые тут жили, и как было тяжело, как мы едва выжили, и как Сара умерла у меня на руках, и как отважно держалась Рашель, когда ее загнали в вагон, и я пообещала сберечь Ари. И как погиб отец, а Изабель арестовали и депортировали… но ты и так все знаешь. (Прости меня, Господи.) Но, может, и не надо об этом говорить. Может… – она коснулась пальцами шрама, изуродовавшего его левый бицепс. – Может, лучше просто забыть о прошлом и жить дальше.
Он поцеловал ее.
– Я люблю тебя, Вианна.
Она закрыла глаза и ответила на поцелуй, ожидая, что ее тело оживет от его прикосновений. Но когда она скользнула под него и их тела слились, как сливались столько раз в прошлом, она не почувствовала ничего.
– Я тоже люблю тебя, Антуан. – Она изо всех сил старалась не плакать.
Холодная ноябрьская ночь. Антуан дома уже больше двух месяцев.
От Изабель никаких вестей.
Вианна не могла уснуть. Она лежала рядом с мужем, слушая его тихое похрапывание. Раньше оно ей не мешало, но теперь не давало покоя.
Нет.
Это неправда.
Она повернулась на бок, посмотрела на мужа. В лунном свете лежал незнакомец: худое, острое лицо, седой, хотя ему всего тридцать пять. Она выскользнула из кровати и накрыла мужа стеганым покрывалом, доставшимся еще от бабушки.
Накинула халат и сошла вниз, где бродила из комнаты в комнату в поисках – чего? Своей прошлой жизни, любви к родному человеку, которую она, кажется, потеряла.
Все было не так. Они как чужие. И он тоже это чувствовал.
Она взяла плед в гостиной, завернулась в него и вышла на улицу.
Над разбомбленными полями висела полная луна. Светлые пятна лежали на земле между яблонями. Она подошла к одному из деревьев. Над головой нависала почерневшая мертвая ветка. Ветка, увешенная полосками ткани, обрывками кружев и нитями.
Повязывая их, Вианна наивно полагала, что важнее всего – остаться в живых, только это имеет значение. Дверь за спиной скрипнула. Она почувствовала, что муж рядом.
– Вианна, – шепнул он, обнимая ее сзади. Но Вианна не могла отвести глаз от первой ленточки, появившейся на этом дереве. Для Антуана. Кусок ткани выцвел, обтрепался – прямо как они.
Пора. Больше ждать нельзя. Живот уже растет.
Она обернулась и посмотрела ему прямо в глаза:
– Антуан.
– Я люблю тебя, Вианна.
Она глубоко вдохнула и выпалила:
– У меня будет ребенок.
Он замер. Долго соображал, прежде чем сумел собраться с мыслями.
– Что? Как? Когда?
Она смотрела на него, вспоминая, как близки они становились прежде, узнав о беременности, как радовались ей.
– Уже почти два месяца. Это, наверное, произошло… в первую ночь после твоего возвращения.
В его глазах она видела все сразу: удивление, тревогу, участие, недоверие и, наконец, радость.
– Я знаю, чего ты боишься, но не тревожься, Ви. Этого мы не потеряем. После всего, что мы пережили, – это чудо.
Слезы щипали глаза. Она попыталась улыбнуться, но чувство вины душило ее.
– Ты через многое прошла…
– Все прошли.
– Значит, давай попробуем поверить в чудо.
Может, так он пытался сказать, что знает правду? Или, по крайней мере, подозревает? И что он скажет, когда ребенок родится раньше срока?
– Что… что ты имеешь в виду?
Она видела, что и его глаза блестят от слез.
– Забудь о прошлом, Ви. Важно настоящее. Мы всегда будем любить друг друга. Мы же поклялись, еще когда нам было по четырнадцать лет. У пруда, где я тебя поцеловал в первый раз, помнишь?
– Помню.
Ей с ним повезло. Неудивительно, что она в него влюбилась. И она найдет дорогу обратно к нему, а он – к ней.
– Этот ребенок будет нашим новым началом.
– Поцелуй меня, – прошептала она. – Помоги мне забыть.
– Нам надо не забыть, родная, – сказал он, целуя ее. – А вспомнить.