Правительство лгало. Их уверяли, раз за разом, что Линия Мажино остановит немецкое наступление на Францию.
Ложь.
Ни сталь и бетон, ни французские солдаты не могли сдержать гитлеровский натиск, и правительство бежало из Парижа, будто воры в ночи. Говорили, что власти в Туре, разрабатывают стратегические планы, но что толку в стратегии, когда Париж в лапах оккупантов?
– Ты готова?
– Папа, я не поеду. Я же уже сказала. – Она оделась подорожному, как он просил, – летнее платье в горошек и туфли на низком каблуке.
– Мы не будем это еще раз обсуждать, Изабель. Скоро приедут Умберы и увезут тебя в Тур. Оттуда, надеюсь, тебе хватит сообразительности добраться до дома сестры. Господь свидетель, ты всегда была мастером сбегать.
– То есть ты меня бросаешь. Опять.
– Довольно, Изабель. Муж твоей сестры на фронте. Она осталась одна с дочерью. Делай, что я велел. Уезжай из Парижа.
Он понимает, какую боль ей причиняет? Ему вообще есть до этого дело?
– Тебе всегда было наплевать на нас с Вианной. И ей я нужна еще меньше, чем тебе.
– Ты поедешь.
– Я хочу остаться и сражаться. Как Эдит Кавелл.
– А ты помнишь, как она умерла? Ее казнили немцы.
– Папа, прошу тебя.
– Хватит. Я видел, на что они способны, Изабель. А ты ничего об этом не знаешь.
– Если все так ужасно, ты должен поехать со мной.
– И оставить им дом и магазин? – Он схватил ее за руку и потащил по лестнице, не обращая внимания на чемодан и шляпку, колотящиеся об стены.
Распахнув дверь, отец вытолкнул ее на авеню де Ла Бурдонне.
Хаос. Пыль. Толпы. Улица словно ползущий дракон, составленный из человеческих тел; машины сигналят, люди кричат, дети плачут, в воздухе удушливый запах пота.
Автомобили, набитые коробками, чемоданами, всяким барахлом, застряли в пробке. Люди катят пожитки на всем, что сумели отыскать, – тележках, велосипедах, даже в детских колясках.
Те, кто не сумел найти транспорт или у кого нет денег на бензин, нет машины и даже велосипеда, идут пешком. Сотни – тысячи – женщин и детей бредут вперед, волоча чемоданы, корзины, домашних животных.
Самые старые и самые крошечные уже начинают отставать.
Изабель не желала вливаться в эту унылую беспомощную толпу. Молодые мужчины ушли на фронт, и их семьям ничего не остается, как бежать на юг или на запад, хотя кто сказал, что там безопаснее? Немецкая армия уже захватила Польшу, Бельгию и Чехословакию.
Какая-то женщина наткнулась на Изабель, невнятно пробормотала извинения и побрела дальше.
– Я могу быть полезна, – Изабель понуро тащилась вслед за отцом, – пожалуйста. Я могу быть медсестрой или водить санитарную машину. Умею бинтовать и даже зашивать раны.
Неподалеку раздался пронзительный гудок.
Отец обернулся, и лицо его прояснилось. Изабель знала это выражение: наконец-то он сможет от нее избавиться.
– Они приехали, – сообщил отец.
– Не отправляй меня, – умоляла она. – Ну пожалуйста!
Отец протиснулся с ней сквозь толпу к пыльному черному автомобилю. К крыше были привязаны старый грязный матрас, связка удочек и клетка с кроликом внутри. Набитый багажник открыт и закреплен веревкой.
Мсье Умбер, пухлый коротышка, белыми от напряжения пальцами вцепился в руль, будто автомобиль был норовистой лошадью, готовой сорваться в любой момент. Он владел мясной лавкой по соседству с отцовским книжным магазином. Его жена Патрисия, крепкая, с тяжелым подбородком, типичная деревенская тетка, курила сигарету и смотрела в окно с таким выражением, будто глазам своим не верила.
Мсье Умбер, опустив стекло, высунулся в окошко:
– Привет, Жюльен. Она готова?
– Готова. Спасибо, Эдуард.
– Мы доедем только до Орлеана, – сообщила Патрисия, склонившись к открытому окну. – И она должна заплатить за бензин.
– Ну разумеется.
Изабель не могла вот так взять и сбежать. Это трусость. Это неправильно.
– Папа…
– До свидания, – решительно произнес он, напоминая, что выбора у нее нет.
Отец кивнул в сторону машины, и Изабель молча поплелась к задней двери. Открыла и увидела трех маленьких чумазых девчушек, притиснувшихся друг к другу, как сардины в банке. Малышки жевали печенье и пили лимонад прямо из бутылочек. Меньше всего на свете ей хотелось присоединяться к этой компании, но она покорно втиснулась на заднее сиденье, к этим чужим людям, благоухающим сыром и колбасой, и захлопнула дверцу.
Обернувшись, посмотрела на отца. Уголки губ у него чуть опустились – единственное свидетельство того, что он ее видит. Толпа обтекала его, как река скалу.
Машина тронулась, и Изабель уставилась вперед. Вот молодая женщина с абсолютно безумным взглядом, волосы всклокочены, к груди присосался младенец. Автомобиль медленно полз, иногда надолго застывая на месте. Изабель смотрела, как мимо бредут напуганные, запутавшиеся, ничего не понимающие соотечественники, точнее – соотечественницы. И почти каждая норовила стукнуть по капоту или багажнику машины, умоляя о чем-то. Пришлось поднять стекла, хотя жара в салоне становилась невыносимой.
Сначала Изабель печалилась, что приходится уезжать, но потом в ней вскипела ярость, даже более жаркая, чем воздух в машине. Опостылело, что с ней обращаются как с ненужной вещью. Сначала отец отказался от нее, потом Вианна. Она закрыла глаза, чтобы спрятать слезы, которые не могла сдержать. Запах колбасы, пота, сигаретного дыма, детская перепалка на сиденье рядом, а она все вспоминала тот первый раз, когда ее отослали прочь.
Поезд дальнего следования… Изабель прижимается к Вианне, а та либо молча роняет слезы, либо притворяется спящей.
А потом Мадам, разглядывающая с высоты своего роста ее веснушчатый нос. С ними не будет никаких проблем.
Хотя она была совсем ребенком – всего четыре года, – Изабель считала, что знает, что такое одиночество, но она заблуждалась. В те три года, что они с сестрой провели в Ле Жарден, у нее по крайней мере была сестра, даже если той никогда не было рядом. Изабель припомнила, как подглядывала за Вианной и ее подругами из окошка второго этажа, как потихоньку молилась, чтобы о ней вспомнили и тоже позвали играть, а потом Вианна вышла замуж за Антуана, и мадам Жуть (не настоящее имя, конечно, но очень ей подходило) получила отставку, и Изабель так надеялась, что наконец-то у них будет нормальная семья. Не тут-то было. У Вианны случился выкидыш, за ним – депрессия, и, разумеется, до свидания, Изабель. Три недели спустя – в семь лет! – она оказалась в своем первом пансионе. И вот здесь она и поняла по-настоящему, что такое одиночество.
– Изабель, ты взяла с собой еду? – окликнула Патрисия с переднего сиденья.
– Нет.
– А вино?
– Я взяла деньги, одежду и книги.
– Книги, значит, – рассеянно пробормотала Патрисия и отвернулась. – Полезные штуки.
Изабель вновь уставилась в окно. Что еще она сделала не так?
Прошло несколько часов. Автомобиль медленно и мучительно полз к югу. Хорошо, что вокруг пыль столбом. Она плотным слоем покрыла стекла, заслоняя жуткие картины исхода.
Люди. Повсюду. Впереди, позади, вокруг. Толпа такая плотная, что автомобиль движется рывками, не быстрее пешехода. Это как пробираться через рой пчел – на миг разлетелись и вот опять окружают тучей. Убийственно палит солнце. Машина превратилась в духовку на колесах, которая время от времени толкает бредущих вокруг женщин… куда и зачем? Никто не знает, что происходит там, откуда они бегут, и где им искать безопасное убежище.
Автомобиль внезапно дернулся и застыл. Изабель стукнулась о спинку переднего кресла. Дети громко разревелись.
– Вот дерьмо, – пробормотал под нос мсье Умбер.
– Мсье Умбер, – строго произнесла Патрисия, – здесь дети.
Пожилая дама, медленно ковылявшая мимо, стукнула кулаком по капоту.
– Что ж, все, приехали, мадам Умбер, – объявил мсье Умбер. – Бензин кончился.
– Как?!
– Я пытался заправиться везде, где возможно, по пути, ты видела. Бензина нет, и взять его неоткуда.
– Но… так… и что же нам делать?
– Найдем где переночевать. Может, удастся уговорить брата подъехать за нами. – Осторожно, чтобы никого не задеть, Умбер открыл дверцу и выбрался на грязную дорогу. – Гляди. Вон там. Не так далеко Этамп. Там есть еда и крыша над головой, а утро вечера мудренее.
Изабель сидела неподвижно. Нет, она явно проспала что-то важное. Они что, собираются вот так просто взять и бросить машину посреди дороги?
– Вы полагаете, мы сможем добраться до Тура пешком?
Патрисия, вся взмокшая и распаренная, обернулась:
– Возможно, одна из твоих книжек тебе пригодится. Они ведь важнее, чем хлеб или вода. Девочки, пошли, выбирайтесь из машины.
Изабель потянулась за своим чемоданом. Он застрял между сиденьями, пришлось потрудиться, чтоб его вытащить. Едва не зарычав от нетерпения, она в конце концов сумела выдернуть чемодан и, распахнув дверцу, почти вывалилась наружу.
И тут же оказалась в толпе людей, толкающих, отпихивающих и бранящих ее.
Кто-то даже попытался выхватить чемодан у нее из рук. Изабель отбилась, вцепилась в свое имущество, прижала к груди. Женщина, катившая мимо велосипед, нагруженный пожитками, в отчаянии взглянула на Изабель, в темных глазах только усталость и пустота.
Вот еще кто-то врезался в нее сзади, Изабель споткнулась, едва не упала, и только плотный поток людей удержал ее, не позволил шлепнуться в дорожную пыль. Кто-то извинился, Изабель собралась было вежливо ответить, но вдруг вспомнила про Умберов.
Она протиснулась к другой стороне машины:
– Мсье Умбер!
Никакого ответа, лишь непрерывный рокот – голоса и топот ног.
Изабель позвала Патрисию, но голос утонул в шарканье сотен ног, хрусте гравия под колесами машин. Люди все шли и шли. Упади она, и ее затопчут, она погибнет тут, в давке, в толпе соотечественников.
Стиснув ручку чемодана, Изабель присоединилась к этому маршу на Этамп.
Наступил вечер, а она все шла и шла. Мышцы ныли, стертые ступни огнем горели при каждом шаге. А вот и голод подкрался, подпихивая под ложечкой острым локотком, но что она могла поделать? Она ведь собиралась к сестре, а вовсе не готовилась к всеобщему исходу. У нее с собой любимая «Мадам Бовари» и модная книжка, которую все сейчас читали, «Унесенные ветром», да немного одежды; никакой еды или питья. Она рассчитывала, что поездка займет несколько часов. И уж точно не планировала идти пешком в Карриво.
На вершине небольшого холма Изабель остановилась. В лунном свете видны были тысячи людей, бредущих впереди, позади и рядом с ней. И ей ничего не оставалось, как тоже брести в этой бесконечной людской реке. Сотни путников выбрали этот холм местом отдыха. Женщины и дети устроились по обочинам, дальше в поле, в придорожных канавах и оврагах.
На дороге полно брошенных автомобилей и уже ненужных вещей – грязных, затоптанных, слишком тяжелых, чтобы тащить дальше. Дети и женщины, обессиленные, спят в обнимку в пожухлой траве, под редкими деревьями, вдоль канав.
Изабель добралась до пересохшего канала в предместье Этампа. Видно было, как толпа впереди хлынула в город, образовав пробку на главной дороге.
И она отчетливо поняла: в Этампе переночевать негде и еды тоже не найдется. Беженцы, добравшиеся туда раньше, точно полчища саранчи уничтожили в городе все съестное. И комнат свободных тоже не осталось. И деньги ей ничем не помогут.
Что же делать?
Двигаться на юго-запад, в Тур и дальше в Карриво. Ничего иного не остается. Еще в детстве она изучила карту, планируя свои побеги в Париж, так что местность ей была знакома, если хорошенько подумать.
Она выбралась из толпы и осторожно двинулась в сторону от города, через поля. Повсюду на траве сидели или лежали люди. Они шевелились, перешептывались. Сотни людей. Тысячи. В дальнем конце поля она отыскала тропинку, ведущую на юг, свернула туда и неожиданно осознала, что вокруг больше никого нет. Она помедлила, привыкая к новому чувству, успокаиваясь, а затем двинулась дальше. Примерно через милю тропинка привела ее к чахлой рощице.
Изабель брела в непроглядной тьме, стараясь не обращать внимания на боль в стертых пальцах, пустой желудок и пересохшее горло. И вдруг учуяла запах дыма. И жареного мяса.
Голод обострил ее решительность, пробудил бесстрашие. Приметив оранжевый отблеск между деревьями, Изабель направилась прямиком к костру. Лишь в последний момент остановилась, сообразив, что это может быть опасно. Ветка предательски треснула под ногой.
– Да ладно, заглядывай на огонек, – раздался мужской голос. – Ты все равно ходишь по лесу как слон.
Изабель застыла. Какая же она дура. Для одинокой девушки такие приключения могут плохо кончиться.
– Если бы я захотел тебя прикончить, уже прикончил бы.
А вот это верно. Он запросто мог бы подкрасться к ней в темноте и перерезать горло. Она же не замечала ничего вокруг, кроме бурчания в пустом желудке и аромата жарящегося мяса.
– Мне ты можешь доверять.
Изабель таращилась в темноту, пытаясь разглядеть говорящего. Тщетно.
– Полагаю, ты в любом случае убеждал бы меня в этом.
Смех в ответ.
– Ага. А теперь иди уже сюда. У меня тут кролик жарится.
Она перебралась через каменистую промоину, вскарабкалась вверх и настороженно кралась среди серебристых в лунном свете деревьев, готовая в любой момент броситься прочь. Когда между ней и костром осталась всего пара метров, девушка остановилась.
Молодой парень сидел, привалившись к бревну.
На вид чуть старше Изабель. В свете костра толком и не разглядеть. Копна длинных спутанных волос, явно незнакомых с мылом и расческой, одежда ветхая, вся в заплатах, – Изабель невольно вспомнила беженцев в Париже, подбиравших окурки, клочки бумаги, пустые бутылки, выпрашивающих мелочь на пропитание. Парень был бледен и вообще выглядел как человек, который не знает, когда поест в следующий раз.
Но все же он предложил ей разделить трапезу.
– Надеюсь, вы джентльмен, – окликнула она его из темноты.
Он расхохотался.
– Уверена, что так. – И она робко вступила в круг света.
– Садись, – предложил он.
Изабель присела напротив. Он протянул ей бутылку вина. Она сделала глоток, потом еще, никак не могла остановиться, и он опять рассмеялся. Изабель вернула бутылку, ладонью отерла подбородок.
– Да ты пьянчужка, как я погляжу.
Она не знала, что ответить.
– Гаэтон Дюбуа, – улыбнулся он. – Друзья зовут меня Гаэт.
– Изабель Россиньоль.
– А, соловей, пташка.
Ее передернуло. Не самое оригинальное наблюдение. Да, ее фамилия означает «соловей». Мама называла их с Вианной своими соловушками, целуя на ночь. Одно из немногих детских воспоминаний.
– Почему вы бежали из Парижа? Мужчины вроде вас должны остаться и сражаться.
– Они открыли тюрьмы. Видать, лучше, чтоб мы воевали за Францию, чем сидели за решеткой, когда ворвутся немцы.
– Вы сидели в тюрьме?
– Это тебя пугает?
– Нет, просто… немного неожиданно.
– А надо бы бояться. – Он отбросил прядь волос с глаз. – Впрочем, насчет меня можешь не волноваться. У меня совсем другое на уме. Вот проведаю мать с сестрой, а потом запишусь в армию. И перебью столько этих ублюдков, сколько смогу.
– Везет тебе, – вздохнула она. И почему мужчинам в этом мире так легко делать все, что они захотят, а женщинам так трудно?
– Пошли со мной.
Но Изабель не обведешь вокруг пальца.
– Ты так говоришь только потому, что я хорошенькая девчонка и ты рассчитываешь затащить меня в койку, если соглашусь.
Он пристально смотрел на нее сквозь пламя костра. Сучья потрескивали и шипели, когда на них капал горячий жир. Он отхлебнул из бутылки, передал ей. Руки их встретились – легкое, едва заметное прикосновение.
– Если б я захотел, ты бы уже лежала рядом со мной.
– Но не по своей воле. – Она нервно сглотнула.
– По своей, – произнес он таким тоном, что дыхание у нее перехватило, а кожа покрылась мурашками. – Но мне это не надо. А я сказал, что сказал – пошли со мной на фронт.
Чувство, охватившее Изабель, было настолько новым, что она никак не могла в нем разобраться. Она знала, что привлекательна. Это очевидный факт. Ей все об этом говорили. Она замечала, какими взглядами провожали ее мужчины, как рассматривали ее волосы, зеленые глаза, пухлые губы, как задерживали взгляд на груди. Ее красоту признавали даже женщины; девчонки в школе злились и страшно ревновали к своим кавалерам, если она оказывалась поблизости, считали ее задавакой, хотя она и рта не успевала раскрыть.
Красота казалась ей еще одним элементом, обесценивающим ее, позволяющим не замечать в ней человека. Изабель предпочитала привлекать внимание другими способами. И она не была совсем уж невинна, откровенно говоря. Разве ее не выгнали Сестры Св. Франциска за то, что целовалась с мальчиком во время мессы?
Но сейчас все совсем иначе.
Он заметил, что она красива, даже в полумраке, наверняка заметил, но при этом словно и внимания не обратил. Либо ему безразлично, либо он достаточно умен, чтобы понять, что она хочет предложить миру нечто большее, чем смазливое личико.
– Я могла бы делать что-то полезное, – тихо произнесла она.
– Разумеется. Я научил бы тебя обращаться с винтовкой и штыком.
– Мне нужно в Карриво, убедиться, что с сестрой все в порядке. Ее муж на фронте.
– Мы навестим твою сестру в Карриво, – решительно сказал он. – И мою мать в Пуатье, а потом отправимся воевать.
В его устах это прозвучало как приключение, как приглашение сбежать в бродячий цирк, где выступает шпагоглотатель и веселит публику бородатая женщина.
Всю жизнь она ждала именно этого.
– Что ж, неплохой план, – заключила Изабель, не в силах скрыть улыбку.