Журнал "ДВЕСТИ" посвящен вопросам теории, истории и нынешнего состояния русскоязычной фантастики.
Адрес редакции: 192242, Санкт-Петербург, А/я 153
Телефоны — С.Бережной: дом. (812) 245 40 64, раб. (812) 310 60 07
А.Николаев: (812) 174 96 77
E-mail: 2:5030/207.2@fidonet.org или barros@tf.spb.su
Мнение редакции может не совпадать с мнениями авторов публикуемых материалов. Присланные рукописи не рецензируются и не возвращаются. Гонорары авторам не выплачиваются. Ответственность за содержание рекламы несет рекламодатель. Авторские права на опубликованные материалы, если они не оговорены особо, принадлежат редакции. (C) ДВЕСТИ, 1995. Редакция распространением журнала не занимается.
Издатель: Фирма "СТОЖАРЫ"
Заявки на журнал "ДВЕСТИ" направляйте по адресу:
113005, Москва, Варшавское шоссе, 16, Книготорговая фирма "СТОЖАРЫ"
Журнал издан при поддержке
Александра Викторовича СИДОРОВИЧА
Михаила Сергеевича ШАВШИНА
Николая Юрьевича ЮТАНОВА
НОВЫЕ СТРОКИ ЛЕТОПИСИ
Номинации премии "Странник"
НАКАНУНЕ
Статьи В.Казакова, В.Владимирского, А.Захарова и Ю.Флейшмана о номинациях "Бронзловой Улитки" и "Интерпресскона"
ГАЛЕРЕЯ ГЕРЦОГА БОФОРА
ПОСВЯЩЕНИЕ В АЛЬБОМ
Андрей Балабуха о Михаиле Веллере
ВЕЧНЫЙ ДУМАТЕЛЬ
Статьи С.Бережного и А.Первушина
ЕСТЬ ТАКОЕ МНЕНИЕ!
Статьи Н.Резановой, М.Нахмансона и А.Свиридова
ОТРАЖЕНИЯ
Рецензии А.Захарова и В.Окулова
КУРЬЕР SF
ПЕРЕД СУДОМ ИСТОРИИ
Б.Завгородний о себе, о "Страннике", и о тех кто рядом
ПОДРОБНОСТИ
"Странник-95": номинационные списки жанровых категорий
ШЛЕЙФ
Открытый ответ Р.Арбитмана В.Звягинцеву
А/Я 153
Письма А.Лютикова, А.Свиридова, С.Соболева и И. и И.Шишиных
СПЛОШНОЕ ОБЕРХАМСТВО!
Евгений Лукин. Там, за Ахероном. Глава из повести
Допустимо ли использование псевдонимов в нашем журнале?
Уважаемый нами Вячеслав Рыбаков считает, что опубликованная в номере "В" статья "Элеоноры Белянчиковой" о повести Александра Щеголева "Ночь навсегда" — чистейшей воды политический донос, да еще и подписанный псевдонимом. Он считает, что фактом публикации мы создали прецедент, и теперь все будут знать, что в журнале "ДВЕСТИ" отныне можно необоснованно поливать грязью конкурентов и идейных противников.
Уважаемый нами Эдуард Геворкян полагает, что до публикации статьи "Элеоноры Белянчиковой" наш "ДВЕСТИ" был единственным местом, где авторы могли честно и открыто поливать друг друга грязью. А теперь (когда в ход пошли псевдонимы) ни один уважающий себя автор для нас писать не будет.
Высказывались в том же духе и другие не менее уважаемые наши читатели.
Удивительное дело: и для Вячеслава Михайловича, и для Эдуарда Вачагановича, и для других, значение имел прежде всего сам факт публикации под псевдонимом, раскрыть который сходу аудитория не смогла. В то же время ни у кого не вызывали возражений публикации острополемических статей под псевдонимами Логинов, Легостаев, Данилов и Привалов. Почему же такая дискриминация?
Чтобы больше не возвращаться к этому вопросу, объясним на примере публикации этой статьи нашу позицию. Не оправдываться будем (ибо не в чем), а объяснять.
В статье речь шла не о конкретном человеке, но о конкретном тексте. Или критика текста нынче все еще равнозначна политическому доносу? Какая бы аргументация в статье ни приводилась, заслуживает внимания прежде всего именно она; во-вторых, как это написано (тон, фразеология, стилистика); и только в третьих — то, каким именем это подписано.
Почему никто из читателей не попытался оспорить мнение автора статьи, почему все уперлось в псевдоним? Ей-богу, все это здорово напоминает давнюю историю с "Р.А., преподавателем из Саратова" — и странно, что та давняя история так быстро забыта. Может, мы все-таки позволим людям подписываться так, как они считают нужным? И С.Витицкому, и Киру Булычеву, и Ольге Ларионовой, и А.Зеркалову… В конце концов, доктору Кацу, Аркадию Данилову, Э.Бабкину, Э.Машкину, Роману Арбитману и Льву Гурскому!
Теперь о мнениях. При социализме принято было считать, что наркомании у нас нет. И проституции, и химического оружия, и даже секса. Это "принято считать" мы уже прошли, пора бы и забыть. Если мнение замалчивать, мнение это не исчезает. Оно уходит в тень — но потом неизбежно дает метастазы.
Не следует воспринимать вышесказанное так, что мы малодушно пытаемся дистанцироваться от принятого читателями в штыки материала. Мы сознательно пошли на его публикацию, хотя с самого начала были от него не в восторге уже то, что встык к нему пошла контрстатья (тоже, кстати, под псевдонимом), инициированная редакцией, вполне наглядно это демонстрирует. Имеющий уши да увидит, в какой рубрике статья была опубликована.
Мораль, свежая и оригинальная. Мы и в дальнейшем будем печатать спорные материалы — даже те, с которыми мы категорически не согласны (хоть нас критикуйте, хоть Гаррисона, хоть Бориса Натановича — лишь бы не Бориса Николаевича: надоело!) Одной только комплиментарной критики от нашего журнала не ждите.
И еще: как бы нам ни были ненавистны ваши взгляды, мы готовы отдать жизни за то, чтобы вы имели возможность их высказать.
Вольтер, Бережной, Николаев
Лауреаты специальных (жанровых) премий "Странник" за лучшие отечественные произведения в жанрах фэнтези, фантастики ужасов, альтернативной истории и героико-романтической фантастики, опубликованные в 1992–1994 годах, объявлены 25 марта 1995 года на "Сибконе" в Красноярске. Премии присуждены:
"МЕЧ В КАМHЕ" (фэнтези)
Михаил УСПЕHСКИЙ. "ТАМ, ГДЕ НАС НЕТ"
"ЛУHHЫЙ МЕЧ" (фантастика ужасов)
Андрей ЛАЗАРЧУК. "МУМИЯ"
"ЗЕРКАЛЬHЫЙ МЕЧ" (альтернативная история)
Вячеслав РЫБАКОВ. "ГРАВИЛЕТ "ЦЕСАРЕВИЧ"
"МЕЧ РУМАТЫ" (героико-романтическая фантастика)
Сергей ЛУКЬЯHЕHКО. "РЫЦАРИ СОРОКА ОСТРОВОВ"
1. Юрий БРАЙДЕР, Николай ЧАДОВИЧ. Евангелие от Тимофея; Клинки Максаров. Романы из цикла "Тропа". — В кн.: Брайдер Ю., Чадович Н. Избранные произведения, том 1. Нижний Новгород: Флокс, 1994. (И другие издания).
2. Кир БУЛЫЧЕВ. Заповедник для академиков. — М.: Текст, 1994.
3. Андрей КУРКОВ. Бикфордов мир. — Киев: Комтеко, 1993.
4. Андрей ЛАЗАРЧУК. Солдаты Вавилона. — В журн. "День и ночь" (Красноярск), 1994, ##1–3.
5. Ант СКАЛАНДИС. Катализ. — В журн. "Молодежь и фантастика" (Днепропетровск), 1991–1993, ##1–5.
6. Андрей СТОЛЯРОВ. Я — мышиный король. — В журн. "Нева" (СПб.), 1994, #5/6.
7. Михаил УСПЕНСКИЙ. Там, где нас нет. — В журн. "День и ночь" (Красноярск), 1994, ##4–5.
8. Владислав КРАПИВИН. Сказка о рыбаках и рыбках. — В кн.: Крапивин В. Сказка о рыбаках и рыбках; Помоги мне в пути… Нижний Новгород: Нижкнига, 1994. / 8-й пункт внесен по предложению члена Жюри Б.Н.Стругацкого согласно Положению о премии "Странник".
1. Юрий БРАЙДЕР, Николай ЧАДОВИЧ. Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками. — В кн.: Брайдер Ю., Чадович Н. Избранные произведения, том 1. Нижний Новгород: Флокс, 1994. (И другие издания).
2. Юлий БУРКИН. Бабочка и василиск. — В кн.: Буркин Ю. Бабочка и василиск. Алматы: Экспресс-книга, 1994.
3. Юлий БУРКИН, Сергей ЛУКЬЯНЕНКО. Сегодня, мама! — В журн. "Молодежь и фантастика" (Днепропетровск), 1994, #6. (И другие издания).
4. Сергей КАЗМЕНКО. Знак Дракона. — В кн.: Казменко С. Знак Дракона. СПб.: ЛитерА; Интерпресссервис, 1993.
5. Михаил УСПЕНСКИЙ. Дорогой товарищ король. — В журн. "Фантакрим-MEGA" (Минск), 1994, #2.
6. Владимир ФИРСОВ. Сказание о Четвертой луне. — В журн. "Уральский следопыт" (Екатеринбург), 1993, #8–9.
7. Александр ЧУМАНОВ. Улет в теплую сторону. — В журн. "Урал" (Екатеринбург), 1994, #5.
8. Юлия ЛАТЫНИНА. Проповедник. — В журн. "Знание-сила", 1994, ##6-12. (8-й пункт внесен по предложению членов Жюри А.Лазарчука и М.Успенского согласно Положению о премии "Странник".)
1. Марианна АЛФЕРОВА. Женщина с диванчиком. — В журн. "Пульс" (Москва), 1994, #4.
2. Александр ЕТОЕВ. Человек человеку лазарь. — В журн. "Пульс" (Москва), 1994, #4.
3. Сергей КАЗМЕНКО. До четырнадцатого колена. — В кн.: Казменко С. Знак Дракона. СПб.: ЛитерА; Интерпресссервис, 1993.
4. Сергей ЛУКЬЯНЕНКО. Фугу в мундире. — В журн. "Миры" (Алматы), 1993, #2.
5. Виктор ПЕЛЕВИН. Зомбификация. — В журн. "День и ночь" (Красноярск), 1994, #4. [Решением жюри эта позиция перенесна в раздел "Критика и публицистика"]
6. Николай РОМАНЕЦКИЙ. Ковчег на Второй линии. — В журн. "Фантакрим-MEGA" (Минск), 1994, #2.
7. Борис ШТЕРН. Кащей Бессмертный — поэт бесов. — В кн.: Штерн Б. Сказки о Змее Горыныче. Кировоград: ОНУЛ, 1993.
1. А.К.АНДРЕЕВ. — Перевод романа Майкла Крайтона "Конго". М.: Мир, 1994.
2. Наталья ГРИГОРЬЕВА, Владимир ГРУШЕЦКИЙ. — Перевод романа Эллен Кашнер "Томас Рифмач". В журн. "Если" (Москва), 1994, #9.
3. П.ЗАФИРОВ при участии Ю.ЗДОРОВОВА. — Перевод романа Курта Воннегута "Галапагосы". В кн.: Воннегут К. Избранные произведения в 2-х томах, том 2. СПб.: Вариант, 1994.
4. Александр КОРЖЕНЕВСКИЙ. — Перевод романа Стивена Кинга "Кэрри". М.: Огонек, 1994.
5. Кирилл КОРОЛЕВ. — Перевод повестей Кима Стенли Робинсона "Слепой геометр" (в журн. "Если", Москва, 1994, # 10) и Люциуса Шепарда "Красавица-дочь добытчика чешуи" (в журн. "Если", Москва, 1993, #9).
6. Юрий СОКОЛОВ. — Перевод романа Карла Сагана "Контакт". М.: Мир, 1994.
7. Сергей ХРЕНОВ. — Перевод двухтомного сборника романов и повестей Джеймса Брэнча Кейбелла "Сказание о Мануэле". СПб.: Северо-Запад, 1994.
1. Эдуард ГЕВОРКЯН. Книги мертвых. — В журн. "День и ночь" (Красноярск), 1994, #5.
2. Вадим КАЗАКОВ. Полет над гнездом лягушки. — В журн. "Двести" (СПб.), 1994, #Б.
3. Кирилл КОРОЛЕВ. Соседи по планете. — В журн. "Если" (Москва), 1994, #9.
4. Борис ЛАНИН. Русская литературная антиутопия: Монография. — М., 1993.
5. Всеволод РЕВИЧ. Легенда о Беляеве, или Научно-фантастические зомби. — В журн. "Фантакрим-MEGA" (Минск), 1993, #6.
6. Вячеслав РЫБАКОВ. Кружась в поисках смысла: Публицистика и культурология. СПб.: Двести, 1994.
7. Андрей СТОЛЯРОВ, Борис СТРУГАЦКИЙ. Пейзаж после битвы. — В журн. "Нева" (СПб.), 1994, #5–6. (И другие издания).
1. Сергей БЕРЕЖНОЙ, Андрей НИКОЛАЕВ. — Редакторы журнала "Двести", СПб., 1994, 2 номера (##А и Б).
2. Дмитрий ИВАХНОВ. — Составитель серии "Меч и посох": три книги Майкла Муркока, две книги Филипа Хосе Фармера. Издательство "Тролль", Саратов, 1993–1994.
3. Александр КАШИРИН. — Составитель антологии "Харон обратно не перевозит". Издательство ВТО МПФ, Москва, 1994.
4. Игорь КУЗОВЛЕВ. — Составитель серии "Иноземье": авторские сборники Тэнит Ли, Кэролин Черри, Геннадия Прашкевича и Андрея Щупова. Издательства "КРОК-Центр" и "Тезис", Екатеринбург, 1993–1994.
5. Олег ПУЛЯ. — Составитель серии "Хронос" и входящей в него антологии французской фантастики "Планета Семи Масок". Издательство "Аргус", Москва, 1993.
6. Александр ШАЛГАНОВ. — Главный редактор журнала "Если", Москва, 1994, 10 номеров (##1-12).
7. Ефим ШУР. — Главный редактор журнала "Фантакрим-MEGA", Минск, 1994, 2 номера (##1 и 2).
8. Роман СОЛНЦЕВ. — Главный редактор журнала "День и ночь", Красноярск, 1994, 5 номеров (##1–5). [Позиция добавлена решением жюри премии].
1. Издательство "АРГУС", Москва, директор Алексей Волков.
2. Издательство "АРМАДА", Москва, редактор отдела фантастики Кирилл Залессов.
3. Издательство "МИР", Москва, зав. редакцией фантастики Анатолий Кирюшкин.
4. Издательство "ПАРАЛЛЕЛЬ", Нижний Новгород, редактор отдела фантастики Михаил Редошкин.
5. Издательство "ПОЛЯРИС", Рига, директор Василий Быстров.
6. Издательство "ТРОЛЛЬ", Саратов, директор Дмитрий Ивахнов.
7. Издательство "ФЛОКС", Нижний Новгород, главный редактор Людмила Мартьянова.
1. Яна АШМАРИНА. — Иллюстрации к собранию сочинений Роберта Хайнлайна. СПб.: Terra Fantastica, 1993–1994.
2. С.БОНДАРЕНКО. — Художественные фотографии, использованные во внешнем оформлении книг серии "Меч и посох". Саратов: Тролль, 1993–1994.
3. Денис ГОРДЕЕВ. — Обложка и иллюстрации сборника "Сказки Старой Англии". М.: Аргус, 1994.
4. Владимир и Татьяна КАНИВЕЦ. — Оформление двухтомного сборника романов и повестей Джеймса Брэнча Кейбелла "Сказание о Мануэле". СПб.: Северо-Запад, 1994.
5. Всеволод МАРТЫНЕНКО. — Обложки и иллюстрации книг серии "Хронос". М.: Аргус, 1993–1994.
6. А.САЛЬНИКОВ. — Внешнее оформление книг серии "Координаты чудес". М.: АСТ, 1994.
7. Кира СОШИНСКАЯ. — Оформление книг серии "Зарубежная фантастика". М.: Мир, 1993–1994.
Номинационные списки составлены на заседаниях номинационной комиссии премии "Странник" (декабрь 1994, январь-февраль 1995) и утверждены всеми членами номинационной комиссии
Председатель комиссии: Борис Стругацкий
Ответственный секретарь: Борис Завгородний
Члены номинационной комиссии: Александр Каширин, Андрей Николаев, Сергей Переслегин, Александр Сидорович, Николай Ютанов
…Только самому себе голову рубить несподручно: замах не тот.
От объяснительных записок нет никакого спасения. Звоню это я Андрею Николаеву и рапортую от успешной подготовке очередных номинаций "Интерпресскона" и "Бронзовой улитки", а у него, представьте, для меня уже готов сюрприз. Раз, говорит, ты у нас теперь председатель номинационной комиссии этих самых премий, так будь добр соответствовать и представь-ка нам для журнала "Двести" не только итоговые списки, но еще и отчет о проделанной работе. Зачем? А чтобы народ из первых рук доподлинно знал, чем комиссия занималась и отчего списки соискателей вышли такими, а не эдакими. Полная гласность должна быть. Учет и контроль. Компрене ву?
Чего уж там не компрене. Я на Андрея Анатольевича не в претензии: бразды правления в комиссии он мне еще по осени честно передал (хотя помогать на общественных началах, конечно, не бросил), во главу угла поставил позицию независимого фэн-журналиста и рассудил, что без таково вот моего сочинения (как и многого другого, но уже не моего) к новому "Интерпресскону" готовиться не след. А совсем уж в идеале — это чтобы распубликовать еще и полный реестр: кого и за какие упущения в работе мы в номинацию не пропустили. Добрым людям в назидание.
И понял я, что отвертеться от этого дела не судьба. Опять же и мысли кое-какие по поводу имеются. Так что кричать "Да пош-ш-шли вы все!" воздержусь — вдруг да будет общественности от моих заметок какая-никакая польза и приятность.
Ну что, начнем?
Шестого мая прошлого года на "Интерпрессконе" в номере Саши Сидоровича собрался весь тогдашний состав номинационной комиссии плюс несколько сочувствующих. Я скажу об этом действе немного подробнее, чем это сделал в "оберхамовских" мемуарах Николаев.
После длительной ругани, когда иссякли риторические вопросы и экстремистские предложения, мы изложили-таки на бумаге некоторые дополнения и уточнения к прежнему (принятому в марте 93-го) Положению о работе комиссии.
Мы решили парочку так называемых кадровых вопросов, дополнив комиссию А.Керзиным (Москва) и М.Якубовским (Ростов-на-Дону), а Николаеву присвоив звание председателя де-юре (де-факто он им был давным-давно).
Я позволю себе напомнить, как вообще эволюционировал состав комиссии. В 90-м году при подготовке "Интерпресскона-91" претендентов на премию Б.Н.Стругацкого (за лучшую публикацию в фэнзинах) отбирали С.Логинов, А.Сидорович, А.Чертков, Ю.Флейшман и А.Николаев. В 1991 году, когда готовились списки соискателей "Бронзовой улитки" 92-года, в комиссию вошел ваш покорный слуга, а Логинова сменил Б.Миловидов. Годом позже (подготовка списков по "Бронзовой улитке-93" и "Интерпресскону-93" вместо Ю.Флейшмана был приглашен Д.Байкалов (Москва). Еще через год (премии 1994 года) Миловидова заменили В.Борисов (Абакан) и П.Поляков (Омск): команда наша стала еще менее петербуржской. Затем, как уже говорилось, нас стало девять, а Николаева официально обозвали председателем. Но и это еще не все. Осенью 94-го мы снова остались всемером: Чертков и Николаев прекратили официальное членство в комиссии, дабы не создавать этических противоречий между этой работой и политикой независимых редакторов фэн-прессы. Из самого первого состава остался только Сидорович, а возглавлять комиссию доверили мне.
Но вернемся к нашим поправкам. Поскольку сроки "Сидорконов" сдвинулись ближе к лету, мы установили более удобные и разумные списки окончательного оформления номинаций: 31 января, то есть на три недели позже. Сдвинулись до 15 февраля и сроки рассылки готовых номинаций участникам кона.
(СНОСКА: По последней редакции Положения распространение окончательного номинационного списка вменяется в обязанность комиссии. После выхода из комиссии Николаева, эта функция должна перейти, видимо, к организаторам "Интерпресскона". Во всяком случае, в реальной практике так оно и есть.)
Было решено не рассматривать впредь публикации художественных произведений в газетах. Объем того или иного художественного текста мы договорились подсчитывать по опубликованному варианту (из-за неясности этого момента уже были всяческие недоразумения).
И, наконец, мы уточнили заглавие последнего раздела номинации: "Критика, публицистика и литературоведение". Это более верно и создает меньше проблем с классификацией "пограничных" произведений типа сочинения д-ра Каца.
Некоторые наши споры еще не завершены. Кое-какие соображения появились уже после "Сидоркона-94" — их еще предстоит согласовывать между собой и с организаторами кона. (О своих предложениях касательно списков и голосования я скажу дальше).
…А потом мы работали: читали новинки сами и сообщали о них другим, неисповедимыми путями добывали публикации, спорили, предлагали, принимали и отвергали, звонили, переписывались. В конце октября нам даже удалось собраться вчетвером в Москве и обсудить предварительные наработки. (Состоялись бы очередные Стругацкие чтения — съехались бы и числом поболее). Нам постоянно помогали редакторы "Двести", причем Николаев не забывал напомнить: его дело теперь — только обратить внимание, посоветовать, а решать придется нам и отвечать за решения — тоже нам.
Так или иначе, но к точно назначенному сроку мы подготовили списки по всем разделам. Теперь можно немного перевести дух и спокойно поглядеть, чего же мы такого натворили.
В списках оказалось 59 произведений. Мы надеемся, что достаточно полно представили наиболее удачную часть нынешней русскоязычной фантастики. Некоторая часть позиций относится к 93-му, а не к 94-году: либо вовремя не дошли до комиссии, либо реально выпущены все же в 94-м. Куда больше, нежели в предыдущие годы, оказалось в номинации произведений крупной формы: это не наш произвол, таков реальный расклад прочитанного. А вот в разделе критики произведений оказалось маловато, а целая треть из них — нетрадиционные по форме, где-то "пограничные" с художественной литературой. Что ж, столько и так теперь пишут…
Что касается критериев отбора, то мы совершенно субъективны. Мы не профессиональные литературоведы, а более-менее квалифицированные читатели с читательскими же оценками и пристрастиями. Общие установки у нас, вероятно, очень близки, в частностях же сплошь и рядом возможны самые свирепые разногласия — но при полном уважении других мнений. Так что итоговый список, надеюсь, охватывает куда более широкий спектр предпочтений, чем у каждого из нас в отдельности.
Прочие представления, на которых строится наша работа, тоже достаточно элементарны. Разрешите напомнить довольно простые вещи, сформулированные три десятка лет назад в одной неопубликованной статье Стругацких:
"Спросим себя: для чего читают художественную литературу? (Заметьте: для чего читают, а не для чего издают).
1. Чтобы получить эстетическое удовольствие от художественного совершенства.
2. Чтобы дать пищу "голоду чувств", так сказать — посопереживать.
3. Чтобы утолить интерес к смелой и острой фабуле.
4. Чтобы получить позитивные знания.
5. Чтобы дать пищу воображению.
6. Чтобы "убить время", отвлечься от будней жизни.
В максимальном удовлетворении этих шести читательских "чтобы" и состоит задача художественной литературы."
Вот именно. Ну и мы не хуже других. С одной стороны — простейшее удовольствие-неудовольствие от прочитанного (при необходимости эти "нравится-не нравится", иногда сформулированные чисто интуитивно, можно и пояснить). С другой стороны — надо учитывать литературную состоятельность претендентов, уровень литературного мастерства, ниже которого, по идее, ни один текст номинации находится не должен.
Это, впрочем теория. На практике все сложнее. Скажем, мне определенно не нравится некоторая часть номинации (в том числе, между прочим, романы Лазарчука и Столярова). Не нравятся тематика, лексическая манера, способ сюжетообразования, метод полемики с оппонентами, прокламируемая идея, психология персонажей… да мало ли что еще? Но при этом я не имею права забывать, что эти тексты, пусть и не вполне симпатичные мне, есть бесспорная литература и что мои личные впечатления — не окончательный приговор, исключающий совсем иные оценки.
Возможно и обратное: по литературным кондициям вещь не дотягивает, но какую-то часть этих самых читательских "чтобы" вполне успешно удовлетворяет. Вот тут занятная мелочь, и тут тоже… а в целом, ну явно не шедевр. Но если сумма всех этих мелочей заставляет хотя бы на время примириться с художественным несовершенством — как тогда? Спорим, решаем…
Да, разумеется, "автобус не резиновый". Да, разумеется, нельзя превращать номинацию в реестр чуть ли не всей отечественной фантастики последнего года. Даже с учетом всяческого отбора позиций в наших списках получается многовато — и это вовсе не приводит нас в восторг. Но надо понимать, что уже ряд лет наши списки выполняют и некую дополнительную задачу: отражают в именах и названиях ту часть отечественной фантастики, которая заслуживает не лауреатских наград, а хотя бы элементарного прочтения, хотя бы извлечения из поглотившей все и вся завалов фантастики импортной или псевдо-импортной. Простейший рекомендательный список — хотя бы таким образом. Ведь просто жалко бывает — не узнают, не заметят, пропустят…
И еще о качестве (о количестве позиций речь пойдет позже). Я совершенно сознательно не буду объяснять здесь, за что то или иное конкретное произведение включено в номинацию. Раз включено — значит, по вышеприведенным соображениям признано достойным. А интересующиеся подробностями могут, скажем, почитать рецензии Сергея Бережного в "Двести" — там сплошь люди из нашего списка.
Чертовски трудно и не всякому дано кратко объяснить, почему книга хорошая. Еще Чехов замечал, что обратная процедура куда проще. Если ты обнаруживаешь в тексте следы явного плагиата или подбор убогих "неологизмов", школярское неумение справиться с печатным словом или дурную пародию, выдаваемую за литературный эксперимент, циничное жлобство или надрывную агрессивность, суетливое вранье или надругательство над психологией — надо назвать вещи своими именами и на этом окончить споры.
Не стану говорить обо всем, что оказалось в нашем поле зрения, но за пределами номинации. Но некоторые достаточно известные имена и названия есть смысл произнести. Хотя бы для того, чтобы больше никто не предлагал. А то, скажут, забыли.
Не забыли. Очень даже хорошо помним.
Сергей Абрамов, "Тихий ангел пролетел" (М.: Олимп, 1994; М.: Терра, 1994). Паникеры-американцы Ф.Дик и Р.Харрис как-то уж очень нервно описывали результаты гипотетической победы Германии во Второй Мировой. Ничего им из ихней Америки не видать, нашему соотечественнику куда сподручнее. Ужасы торжествующего нацизма? Бросьте, ребята, запугивать, все будет путем. Ихний нацизм скоренько и неизбежно трансформируется в очень уважаемую автором русскую национальную идею, всех коммунистов — чтобы под ногами у истинных хозяев России не путались — вышибут в Южную Африку. А на освободившейся территории под мудрым присмотром ГБ вовсю расцветут сто цветов, потому как державность и соборность, сами понимаете, юбер аллес… Все это внушается долго и упорно — хоть в натужно-веселеньких похождениях залетного "совка" из нашей реальности, хоть в длинных и малосъедобных квазиисторических сентенциях, перемежающих основной сюжет. А лет эдак двадцать назад С.Абрамов в своих сочинениях не считал зазорным с фашистами и подраться…
Юрий Козлов, "Геополитический романс" (М.: Ковчег, 1994). Две повести (заглавная и "Одиночество вещей") — это, по сути, очень обстоятельная иллюстрация к воплю души: "За державу обидно!". Просто, задушевно и без всяких недомолвок разъясняется, кто, кому и за сколько продал русский народ. Галерея покупателей — на любой вкус: от похотливых немцев до пронырливых лиц неопределенно-кавказской национальности. На кого последняя надежда? Ну конечно же: на воспетого изданиями определенного толка "последнего солдата империи". Методы спасения державы? Будто не знаете. Да хотя бы долбануть от души по продажным президенту с премьером — ракетой из случайно завалявшегося в кустах суперсекретного вертолета, который еще не успели за бесценок сплавить инородцам — вот и благо. В общем, новейший вариант на темы Проханова с Беловым. На одном из этих сочинений в некоем приличном издательстве наложили резолюцию: "Проводить. Пальто не подавать!" Полностью присоединяемся.
К этой же компании тяготеет и безразмерная эпопея Юрия Никитина про "троих из леса" (М.: Равлик), достигшая к началу 95-го года шести томов. Здесь обида за державу нашла отражение в форме героической фэнтези, которая, как полагает автор, куда круче иностранных, а главное — без всякого этого их безродного космополитизма. Те, кто читал в старинные годы "молодогвардейские" сочинения Ю.Никитина, ничего принципиально нового в авторском мышлении не обнаружат. Все те же любимые вариации на темы "Что русскому здорово, то немцу смерть", "Не позволим вражеское рыло сунуть в наш советский огород" и "Много будешь читать — императором не станешь". С новациями туго. Ну разве что всем известный Конан, распознанный автором как природный славянин и произносящий сугубо патриотические тирады? Да нет, старая хохма с Троянской войной, как внутренней разборкой русичей впечатляла как-то больше. А сюжет… Ну, фэнтези для бедных, зато к пятому пункту не подкопаешься. Читать можно? Ну да, как в том анекдоте про наждачную бумагу заместо туалетной: "Многие берут, и некоторым даже нравится". Без "Золотых Змеев" Ю.Никитин сам себя не оставит — а нас уж увольте.
Василий Головачев, "Тень Люциферова крыла" (Н.Новгород: Флокс, 1994), иначе — "Посланник" (М.: Армада, 1994). Особых сюрпризов тоже не наблюдается. О стилистике Головачева и психологии его героев говорено не один раз, повторяться не буду. Поведение персонажей? Давно знакомая модель: "В ход пустил он четыре конечности, но пустил ли он голову в ход?" Сюжет? Очередные происки темных сил — и чтобы при этом почаще мордой об стол. Новации? О да, имеются. Я оккультные трактаты не шибко жалую, но к "Розе Мира" Даниила Андреева отношусь хорошо. И когда вижу, как из глубокого философско-этического сочинения, написанного безукоризненно нравственным человеком в немыслимых условиях отнюдь не на потребу скучающей публике, пытаются наскоро соорудить фон для убогого плюходействия — очень хочется попросить убрать руки. Это уж не говоря о том, что совершенно специфические андреевские имена и неологизмы сознательно используются не по делу: собственные имена становятся нарицательными, светлые силы — темными… Нехорошо это. Стыдно. Совесть надо иметь.
Алексей Иванов, "Корабли и Галактика" ("Уральский следопыт", 1993: #10–12). Лет пять назад повесть того же автора "Охота на "Большую Медведицу" была воспринята публикой, мягко говоря, неоднозначно. Некоторые рецензенты примирились с объективной реальностью на том, что у автора такой хитрый литературный прием: имитировать полноценную литературу под лабуду с роковыми страстями, неудобоваримой психологией и языком школьного сочинения. На том и успокоились. Но с новым романом, полагаю, этот номер не пройдет. Хотя бы из-за эпического объема. И потом — стиль, язык, сюжет, терминология (своя и краде… виноват, заимствованная)! Это можно цитировать в веселых компаниях с любого места. Эффект гарантирую: бьет наповал. Правда, не исключены остаточные явления: взрывы в ушах, звездная пыль в глазах и неодолимые поползновения изъясняться плохим гекзаметром. Может быть, хотя бы сейчас рецензенты наберутся смелости произнести слово "примитив" и этим закрыть тему?
Следом упомяну первые два тома сериала "Мир Асты": "Потрясатель тверди" А.Мазина и "Последний враг" Д.Григорьева (СПб.: Северо-Запад, 1994). Это, как гласит аннотация, "грандиозный проект, не имеющий аналогов в мировой фантастике". Группа литераторов, лингвистов, историков разработала, стало быть, концепцию планеты Аста. Ну вроде как борхесовские энциклопедисты: помните там, Тлён, Укбар и все такое прочее. В общем — подвижники. Герои — молодцы. Начинаешь осваивать тома этого амбициозного издания… М-да. Нет, братцы, это далеко не Борхес. И насчет "лучших традиций героической фэнтези" сильно преувеличивают. Скучно же, господа! Причем все слагаемые этой скуки — налицо. Занудная, вовсе не оригинальная в мелочах и отменно длинная в целом "краткая история Асты". Навязчивые следы беспрестанных заимствований у множества классиков и предшественников. Обильные, но вымученные неологизмы. Тривиальная психология. Средней вялости интрига. И как результат — объемистый набор общих мест такого рода беллетристики. Но помилуйте, куда проще обратиться к набившим себе руку зарубежным производителям такого продукта, а то и вовсе к известному руководству А.Свиридова, где эти же штампы изложены не в пример короче и веселее. Так что на "грандиозный проект" пока не тянет. На место в номинации, извините, тоже.
Еще в ассортименте имеются Ричарды Блейды отечественной сборки, выпущенные под псевдонимами и без оных (СПб.: Северо-Запад, 1994; СПб.: ВИС, 1994). Оказывается, есть мнение, что это тоже часть российской фантастики. Нет, я не отгораживаюсь и не бросаю тень, но ежели бы существовала номинация "Российские подделки под тамошнюю фэнтезийную халтуру" — там бы все эти пэры Айдена, промышляющие у Ворот Смерти, были аккурат на месте. А у нас задачи не те. Зачем нам определять, какую еще осетрину второй свежести научились на родных просторах сносно имитировать? И потом — для приличного литератора как-то характернее создавать собственные миры, а если уж совсем невтерпеж кого-то дополнить — так хотя бы тех авторов, чья литературная состоятельность отчетливо превышает уровень Джефри Лорда и иже с ним.
Пожалуй, достаточно.
Несколько иная ситуация, когда из нескольких произведений одного автора мы выбирали наиболее достойные (с нашей, естественно, точки зрения). Скажем, Владислав Крапивин, у которого мы прочитали в прошлом году пять новых повестей и романов представлен всего двумя вещами из цикла о Кристалле. (Хотя то же "Серебристое дерево с поющим котом" — вещь милая, но автобус, смею напомнить, не резиновый.) Или, скажем, мы включили в номинацию роман Кира Булычева "Заповедник для академиков" (М.: Текст, 1994), из цикла про реку Хронос, но не включили его же "Покушение на Тесея" (М.: Армада, 1994) из серии про Кору Орват. Здесь, кстати, мы учли и мнение автора, опубликованное в октябре прошлого года в "Книжном обозрении".
Некоторые же издания, о которых нам сообщали доброжелатели, живьем увидеть как-то не довелось. Соответственно, о какой номинации речь? Я готов, например, поверить на слово, что книга "Отруби по локоть" — это круто, забавно, заслуживает и прочее. Но где текст? Ходатаи и радетели такого рода изданий — где экземпляры для комиссии? Номинаторы "Странника" вон вообще имеют право содрать с любого заявителя "не менее десяти" (десяти!) экземпляров лоббируемого сочинения, а иначе от ворот поворот. Мы до такого уровня средневекового зверства покамест не дошли, но на один-два несчастных экземпляра имеет право комиссия или нет? А если на интересы комиссии наплевать, то отчего бы и не наплевать заодно на место в номинации? А если какие-то амбиции все же есть, так без паблисити нет просперити. Справка: при подготовке нынешней номинации лично я получил тексты от одного автора, причем как раз его произведения у меня были. Это Александр Громов. Больше желающих не нашлось.
Кстати, мой адрес: 410026, Саратов-26, а/я 1492, Казаков В.Ю. Можно, впрочем, высылать и другим членам комиссии. Или, если кому так проще, то Николаеву — мы с ним договоримся.
Разумеется, все эти призывы насчет обязательных экземпляров — наши уже всем надоевшие ритуальные восклицания. Никакого толку почти наверняка не будет. Но только если в один прекрасный момент кто-то что-то не обнаружит в номинации — исключительно по этой причине! — просьба не обижаться, мы честно предупреждали.
Остается только сожалеть, что несколько весьма достойных вещей просто не успели до нас вовремя добраться и, соответственно, попасть в номинацию (в их числе и любимый мною роман С.Логинова "Многорукий бог далайна"). Мы постараемся, чтобы ничего не пропало, не забылось, не затерялось — и непременно было учтено при работе над списками следующего года.
Итак, списки готовы. Уже собираются и высылаются тексты для Бориса Натановича — он сможет прочитать все. А гостям "Интерпресскона" предстоит как-то найти и освоить хотя бы часть объемистой номинации, определиться и когда придет пора — проголосовать.
А тут, увы, все очень непросто.
Я говорил о пользе номинаций "Интерпресскона" как рекомендательных списков. Так-то оно так. Но нельзя не признать, что для прямой цели списков — голосования их объем явно велик.
Самое интересное, что никаких записанных норм и правил на сей счет не существует. Но есть устойчивая традиция — ей-то мы и продолжаем аккуратно следовать, невзирая на изменившиеся обстоятельства.
При подготовке самых первых списков для Б.Н. в 90-м году был по согласованию со Стругацким принят потолок — 20 позиций в разделе. Стало быть, Б.Н. выбирал в 91-м году по двум разделам ровно из 40 публикаций. Еще через год ("Бронзовая Улитка" 1992 года) разделов в номинации стало три, верхний предел не изменился, но и не все разделы заполнялись полностью. Тогда в списки попало 50 текстов из 60 возможных. В конечном счете здесь все зависело с одной стороны от долготерпения и благожелательности Б.Н., а с другой от усилий Николаева со товарищи по добыванию текстов. Все делалось аккуратно, все были друг другом довольны.
Начиная с 93-года по таким же спискам, как у "Бронзовой Улитки", стала присуждаться точно такая же внешне, но совершенно иначе определяемая правилами премия "Интерпресскон". При этом опять усложнились правила игры: разделов стало четыре, а количество допустимых позиций (нигде печатно так и не зафиксированное) — по прежнему 20 в разделе. Б.Н. по-прежнему знакомился со всеми кандидатурами списка, общее число в 93-м было даже чуть меньше, чем в 92-м — 48 из 80 возможных (если по разделам, то соответственно 8-16-15-9), все оставалось в порядке. Но гости "Интерпресскона" весьма приличную долю номинации просто не могли и не успевали прочитать: знание 50 % списка было бы уже отличным результатом. Позиции списка оказались в неравных условиях не только по качеству, но и по степени доступности — и это сильно повлияло на результаты. Можно говорить всякое о недостатках или достоинствах известного романа В.Звягинцева, но для голосования наверняка самым существенным обстоятельством стало то, что огромное большинство собравшихся "Одиссея" читали.
"Интерпресскон-94". Ситуация в книжно-журнальном мире ухудшается, все труднее найти на книжных лотках нечто приличное из отечественной фантастики. А число позиций достигает между тем 55 из все тех же 80 возможных (по разделам: 9-18-17-11). Правда, по-прежнему невелико число произведений крупной формы, по прежнему около десятка позиций занимает публицистика. И все же… Все сложнее добывать тексты даже у явных фаворитов голосующих. (Уму непостижимо, что аж 36 человек прочитали "Неву" с "Гравилетом "Цесаревич", если за пределами Питера журнал днем с огнем не сыщешь. Впрочем… Прочитали ли?)
Новая номинация. Три раздела — почти без изменения, но выросло число крупных произведений — романов. Итог 59 из 80 (15-18-17-9). С приобретением отечественной фантастики лучше не стало, сведущие люди, связанные с книготорговлей, хором свидетельствуют об обратном. Можно составить длинный список: где, у кого и что в прошлом году не выходило. А большой объем нашей номинации — в немалой степени попытка доказать, что где-то что-то все еще печатается, что хоть что-то можно найти и прочитать… Что-то, конечно, найдут. Но можно с уверенностью сказать, что на очередном "Интерпрессконе" в который уже раз более половины списка прочитают, помимо Б.Н., только члены номинационной комиссии, редакторы "Двести" и еще, возможно, человек пять из самых заядлых. Голосование проходит — чем дальше, тем заметнее — по большинству позиций вслепую: голосуют (или не голосуют) не за текст, а за автора (просто человек хороший, да и раньше у него читал…), за издателя (опять же человек хороший, да и печатал раньше вон кого), за мнение знакомых или вообще как бог на душу положит. А что делать? Каждому по комплекту из полусотни публикаций не преподнесешь, да их еще и прочитать надо…
Организаторы кона прекрасно все это понимают и кое в чем героически пытаются хоть немного поправить дело. Как можно более ранняя рассылка списка гостям. Предвыборная агитация на самом "Сидорконе". Публикация в "Двести" некоторых малодоступных произведений малого объема. Рецензии на текущую фантастику — там же. Будут проводиться предвыборные баталии в журнале прекрасно, правильно. Грустно только сознавать, что все это — паллиатив. Грустно думать, что в нынешнем списке содержится по крайней мере полтора десятка названий — хороших, заметьте, названий! — которые в нормальных условиях 80 % участников прочитать просто не смогут. Невзирая на качество. И основной выбор вновь будет делаться лишь из части каждого раздела.
Статистика результатов двух последних "Сидорконов" (частично ее анализировал в "Оберхаме" А.Привалов) позволяет четко уловить, где проходит рубеж между аутсайдерами и фаворитами. Если принять более мягкую, нежели у А.Привалова, формулировку аутсайдера — менее трех голосов "за", то число фаворитов окажется величиной достаточно стабильной (обратите при этом внимание, что в исходных списках в первом разделе вдвое меньше позиций, чем во втором и третьем, а в четвертом — столько же или чуть больше, чем в первом):
"Интерпресскон-93": 6–9 — 9–7;
"Интерпресскон-94": 7–9 — 9–9.
В этом году, полагаю, в первом разделе будет позиций 8–9, в публицистике 6–7, а остальное останется примерно на том же уровне.
Отсюда следует: все, что хотя бы теоретически может претендовать на премию, попадает в первую десятку. По этому ограничение общего числа позиций до 10–12 (или до 10, но с возможностью включать по решению комиссии и/или Б.Н. пары дополнительных) — это, по-моему, правильный шаг.
Опять же, чему нас учит опыт других номинаторов? В "Страннике" позиций вообще 7 на раздел. "Интерпресскону" наиболее, видимо, близка премия "Великое Кольцо", хотя там формирование объемов номинаций — процесс спонтанный и зависит от обработки экспертных списков. И тем не менее, результат оказался характерным. (В порядке пояснения: публицистики в "ВК" нет, отечественных разделов не три, а два, средняя форма вводилась только в 90-м году, тогда номинация отечественных авторов делилась на три раздела, как у нас.)
1989: 18–14; 1990: 10–10; 1991: 12–14; 1992: 14–10; 1993: 14 10 (номинация распространялась в 94-м).
В пересчете на три раздела получаем в среднем 8-10 позиций.
Может быть все-таки и нам достаточно десяти позиций, если мы хотим сделать поиск произведений более простым, голосование — более осмысленным, а результаты — более достоверными?
Да, но как же рекомендательная функция списков? А очень просто. Списки списками, а дополнительно в "Двести" (или еще где-то) печатать перечень произведений, в десятку не попавших, но к прочтению рекомендуемых.
Конечно, это несколько прибавит хлопот комиссии нашей, ибо формулу про резиновый автобус придется вспоминать почаще, в оценках своих быть построже, а свое законное "А вот не люблю я его, сукина сына!" отстаивать поубедительнее.
Конечно, надо будет думать, как все это увязать с "Бронзовой Улиткой" — то ли ограничить одинаково размеры списка на обе премии, то ли сделать списки асимметричными, то ли дать Б.Н. возможность неограниченно дополнять свой вариант списка из нашего резерва либо по собственному усмотрению.
В общем, надо все это как-то обсуждать и что-то решать. Или ничего не решать, если вдруг обнаружится, что существующая ситуация почти всех устраивает.
И еще об одном предмете нашего беспокойства. Вопрос на первый взгляд очень простой: как быть, если по итогам голосования максимум голосов получат в одном разделе несколько человек? Кому отдавать премию?
В 93-м году особого повода для волнений не было: отрыв лауреатов от ближайших соперников был значительным (13, 14, 16 и 13 голосов соответственно). Но уже в 94-м ситуация изменилась. С одной стороны — значительный отрыв произведений С.Ярославцева и д-ра Каца (на 43 голоса и 30 голосов соответственно). С другой стороны — значительно более ровный финиш в двух других разделах (3 голоса отрыв у Рыбакова, 4 — у Лазарчука). Есть все основания считать, что в 95-м с единоличными лидерами будет еще сложнее и что вероятность получить после голосования двух трех претендентов на первое место весьма серьезна.
Существует несколько подходов к этой проблеме:
1. Ничего не делать. Авось пронесет. Но я не очень бы хотел воочию пережить момент, когда за пару часов до вручения счетная комиссия оповестит устроителей "Интерпресскона", что у них некоторым образом… э-э… двойня. Или там тройня. С последующей немой сценой, цирком и фейерверком.
2. Радикально изменить процедуру голосования.
В том же "Великом Кольце" или "Старте" методика голосования или счета такова, что почти неизбежно хоть в каком-то знаке после запятой кто-то получит преимущество. Но для наших обстоятельств все это содержит и неприятные моменты: необходимость конкретно определяться со всякими баллами по значительной части списка, затруднение с подведением итогов (счетная комиссия жестко ограничена во времени регламентом "Сидоркона" — на сложные подсчеты по 50–60 позициям у каждого из сотни голосующих время требуется ого-го), результаты выражаются не в абсолютных цифрах, понятных всем, а в относительных, запутывающих картину данного конкретного голосования, нивелирующих число проголосовавших за разные произведения и — что хуже всего создающих идеальную возможность для недобросовестного голосования, организованного "за" или "против" кого-то (конкретные методики этого по понятным причинам не рассматриваю).
В свое время среди организаторов "Сидоркона" уже обсуждалась и не нашла поддержки идея Б.Н. ввести систему голосования, напоминающую ту, что использовалась в анкете КЛФ МГУ в 1967 году. (Многие помнят и эту анкету и подведение ее итогов в сборнике "Фантастика, 1967".) Напомню, как это делалось тогда. В некоем списке прочитанные произведения отмечались крестиком, а из них наиболее понравившиеся подчеркивались, а наиболее не понравившиеся — зачеркивались. В результате получался так называемый КЧВ (Коэффициент Читательского Восприятия):
(a+b-c)
КЧВ = 100 —,
2a
где а — число прочитавших книгу, b и с — число тех, кому она наиболее понравилась или наиболее не понравилась. Результат оформлялся регрессивным списком. Если, скажем, КЧВ был более 50 — значит, в основном произведение нравилось читателям.
Все это, как говорится, очень блаародно, но такая система не видит в упор разницу между тысячей человек, прочитавших (или сообщивших, что прочитали) одну книгу и десятком человек, сделавших то же самое с другой книгой. По окончательным результатам в принципе нельзя понять, сколько же человек книгу читало. Этот метод применим, как мне кажется, только при условии равных шансов книг быть прочитанными (что отражает ситуацию 60-х годов, но никак не нынешнюю), достаточно большой выборки голосующих (в приведенном примере — 1400 анкет) и некоего количественного минимума оценивших книгу, который вообще следует принимать во внимание. Что же касается добросовестности голосующих и достоверности результатов, то именно в эту анкету вводилась несуществующая книга несуществующего автора, которое в итоговой таблице заняла вполне приличное место…
В общем, сколь это ни прискорбно, но у нас такие вещи делать нельзя. Я уж не говорю про то, как общественность относится ко всяким экспериментам с подсчетами: давно ли иностранное слово "скэйтинг" стало употребляться наряду с русскими матерными?
Впрочем, есть иной вариант.
3. Оставить основную методику почти без изменений, добавив лишь "аварийные" поправки на случай нескольких первых мест.
Варианты с изготовлением энного числа дополнительных статуэток, с решением конфликтной ситуации жеребьевкой и т. п. я серьезно обсуждать не буду — организаторы кона однозначно против и я с ними полностью согласен.
Поэтому предлагается вариант, очень простой технически, полностью доступный контролю и, как мне кажется, вполне приемлемый этически. Суть такова. Бюллетени — обычные. Но во время голосования надо отметить в каждом разделе не одного, а трех фаворитов, проставив им соответственно первое второе и третье места. Дальше счетная комиссия работает как обычно, то есть считает только первые места. Если при этом во всех разделах определяются единоличные лидеры — все, работа закончена. Результаты оглашаются как всегда, а вторые-третьи места даже не подсчитываются. Если же где-то кандидатов на первое место оказывается больше одного, то только в данном списке и только у этих кандидатов считаются вторые места. Если и это не помогает выявить одного лауреата (очень маловероятно, но — вдруг?), то у тех же кандидатов считаются и третьи места. Вероятность, что и тогда все совпадет, уже пренебрежимо мала и может не приниматься во внимание. Разумеется, при отклонении от обычной процедуры счета все это потом подробно докладывается общественности при оглашении результатов. Разумеется, за работой счетной комиссии необходим контроль представителя участников кона, но это уже и так делается.
Вот мои предложения по проблеме, которая, повторяю, может причинить нам много неприятностей. Сейчас все это обсуждается в комиссии и с организаторами "Интерпресскона". Надеюсь, что к маю мы до чего-нибудь дельного договоримся.
И последнее. Андрей Николаев не так давно резонно заметил, что номинационная комиссия создавалась как бы сама собой, а состав свой изменяла и дополняла опять же собственной волей, что это не вполне демократично и что в идеале нас должны выбирать (утверждать?) участники "Сидоркона" общим решением. Вполне возможно, почему бы и нет? Если нужно — давайте обсуждать нас персонально. Если наша работа не нравится — переизбирайте полностью или частично. Если есть мнение, что председатель мышей не ловит — замените его. Если еще что-то кому-то не по нраву — всегда готовы выслушать. Была бы от этого польза нашим номинациям, лауреатам премий, почтенному сообществу голосующих и российской фантастике в целом.
С тем и пребываем. А пока что начинаем готовить новые списки. К "Сидоркону-96". Самое время приступать.
"И все-таки можно ли было представить себе роман и нон-конформистский, и достаточно проблемный, и, не смотря ни на что, — занимательный?" — спросил в свое время умный человек, и тут же сам себе ответил: "Да, можно". По крайней мере, теперь — можно. В самом деле, смешно кичиться тем, что твои произведения лишены занимательности — равно как и любого другого из упомянутых качеств. По этому поводу тот же человек сказал: "…раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить: иронично, без наивности". Между прочим, это идеальная формула художественного произведения: нон-конформизм плюс развлекательность плюс проблемность плюс ирония минус наивность. То, что ироничность является неотъемлемым компонентом развлекательности еще не факт, как могло бы показаться. Естественно, соответствовать этой формуле полностью может лишь некое идеальное произведение, а в природе, как известно, с идеалами туго — и идеальный газ и идеальный вакуум встречаются тут одинаково редко. Впрочем, отрадно уже то, что определенное эволюционное движение в направлении к этому недостижимому идеалу в отечественной фантастике уже началось.
Пожалуй, из романов, вошедших в список претендентов на премию "Интерпресскон" к нему, к идеалу, ближе всего роскошный, постмодернистский роман Андрея Лазарчука "Солдаты Вавилона". Странно даже — нечто нон-конформистское, проблемное и тем не менее сюжетное складывается из осколков сюжетов значительно более наивных и простых. И получается произведение, которое можно перечитывать раз за разом, каждый раз открывая для себя что-то новое. Только чрезмерная гнетущая серьезность автора слегка портит впечатление от романа. С чувством юмора у Андрея Геннадьевича давно, мягко выражаясь, не все в порядке — а, выражаясь грубо, оно, чувство это, отсутствует у уважаемого классика-современника начисто. Но роман все равно конфетка, что бы там о нем не говорили недоброжелатели.
Позвольте мне привести еще одну цитату: "…Грустно за автора, который не нашел в себе сил преодолеть инфантилизм и увидеть мир таким, каков он есть, — во всем многообразии красок, света и тени. Я не случайно употребил здесь слово "инфантилизм": наиболее мрачные мысли о мире, как известно, возникают в подростковом возрасте. Именно здесь рушатся идеалы, сталкиваясь с жестокой действительностью. Однако переход к зрелости, если он происходит, знаменуется восстановлением идеалов, правда, не в их романтическо-книжном виде, а в реальном диалектическом противоборстве с силами зла". (А.Житинский, "Путешествие рок-дилетанта"). Увы, у многих из тех, чьи произведения заняли почетные места в списке номинантов за 1994 год переход этот до сих пор так и не состоялся, судя по всему. Прекрасный тому пример роман Андрея Столярова "Я — Мышиный король". Очень уж мрачный он и беспросветный (не Столяров, естественно, а роман). Настолько, что возникает вопрос — да неужели Вы это серьезно, Андрей Михайлович? Такое ощущение, что автор, виртуозно владеющий технической стороной процесса, в очередной раз загорелся идеей кому-то чего-то доказать — то ли друзьям-писателям, то ли господам читателям, то ли Большой Литературе (которой, как утверждает Дмитрий Богуш, в природе не существует) — что он, А.М., вполне в состоянии написать роман-фэнтези, не только отвечающий классическим канонам, но при этом еще и высокохудожественный. И, надо сказать, кое-что ему удалось например, следование законам жанра. Однако… "В них жизни нет, все куклы восковые…" А.М. с его обескровленными персонажами и нудноватым сюжетом более всего напоминает Реаниматора из одноименного рассказа Лавкрафта, с упорством и изобретательностью, достойными лучшего применения, вдыхающего жизнь в искалеченные, мертвые тела, ни на что, кроме преступлений не способные. Это, конечно, по-своему очень, бла-ародно, но… Всем, наверное, памятно, чем закончил тот Реаниматор.
Увы, даже так получается не у всех, ибо чего-чего, а знания литературного инструментария у Столярова не отнять. А вот, скажем, у Н.Дашкова в романе "Отступник" и с этим туговато. Маловразумительное житиё-бытиё главного героя романа с "говорящим" прозвищем "Холодный Затылок" что-то не сильно интригует. Подобно поведению героев не лучших произведений западной "героической фэнтези", из которых автор, кстати сказать, позаимствовал и большую часть реалий описываемого мира, деятельность Сенора Холодный Затылок носит чисто рефлекторный характер. То есть как у всяких гидр, актиний и прочих кишечнополостных: стимул-реакция, стимул — реакция, стимул — … Тоскливое это однообразие поведенческих реакций и полное отсутствие у героя второй сигнальной системы быстро утомляют — слишком быстро.
В чем-то сродни "Отступнику", хотя и на другом качественном уровне и роман Александра Громова "Наработка на отказ". Если Дашков написал совершенно кондовый роман-фэнтези, не слишком заботясь о качестве текста, то Громов умудрился создать в свою очередь самую что ни на есть банальную социальную НФ в стиле "МГ" конца семидесятых, только чуть более грамотную и чуть более мрачную. Основательно "ломает кайф" тот факт, что для любого, кто прочитал более десятка фантастических произведений развязка романа очевидна с первой же страницы. Естественно, если не брать в расчет совершенно ненужную, на мой взгляд, линию с наблюдателем сверхцивилизации щитоносцев. В которую ухитрилась каким-то чудом эволюционировать эмигрировавшая с Земли старая добрая евгеническая секта. Впрочем, сверхцивилизация эта получилась тоже вполне фашистского толка: на простых смертных с их радостями и страданиями эти гиганты духа, ясное дело, смотрят как на расползшихся муравьев; собственных детей, не соответствующих госстандартам, запросто подвергают изгнанию (внедряя в среду этих самых "муравьев"); к собственным достижениям относятся с преувеличенным пиететом — словом, веселая такая история. Аж выть от нее хочется.
Так что если уж писать классическую НФ, то уж лучше делать это как Евгений Филенко в "Галактическом Консуле" или, паче чаяния, Сергей Казменко в "Повелителе марионеток". И хотя Филенко, с его запутавшимся в женщинах героем так и не удалось, на мой взгляд, придумать достаточно вразумительную философско-космогоническую теорию, дабы связать воедино столько разноплановых, неровно написанных повестей, а Казменко так и не смог доказать мне, что в обозримом будущем наука достигнет таких высот, что все флюктуации в социуме — пусть даже замкнутом и небольшом — будут предсказываться заранее, а сам этот социум — управляем при помощи одного лишь информационного воздействия, и при этом довольно грубого, — но и ту, и другую вещи я буду, без сомнения, с неослабевающим удовольствием перечитывать еще много-много раз.
Не смотря на заметно меньшую проблемность, чем у предшествующего романа тетралогии "Евангелие от Тимофея" новый роман Юрия Брайдера и Николая Чадовича, отличается похвальным динамизмом и увлекательностью сюжета. Похвальна уже сама попытка создать, говоря словами Сергея Бережного, эдакое "масштабное полотно", которым должна стать тетралогия "Тропа", первыми двумя романами которой являются "Евангелие…" и "Клинки…" Оба эти романа заслуживают всяческого внимания.
Ну, а вот грустный роман веселого Кира Булычева, вдосталь потоптавшего грязными сапогами распространенные исторические стереотипы новейшего времени. Вот вам в "Заповеднике для академиков" и Сталин с Ежовым, и Пастернак с Вавиловым, и сталинизм с человеческим лицом, и Гитлер с Гаусгоффером, и секретные физики в обниму с энкэвэдэшниками, и политзаключенные со шпионами и хрен в ступе. Только один вопрос и вызывает роман: ну как, скажите пожалуйста, этим Хранителям Времени удается на глазок определить, какое из русел Реки Хронос основное, а какое — побочное? Судя по этой книге, тупиковые ветви отличаются от остальных тем, что здесь нарушается принцип причинно-следственной связи. Иначе трудно объяснить тот чудесный факт, что женщина, стоявшая у истоков разветвления умудрилась не только выжить в лагере, не только пережить первый в истории ядерный взрыв, не только попасть в фашистскую Германию, но и стать любовницей самого Гитлера и погибнуть вместе с ним при ядерной бомбардировке Варшавы после взятия ее немецкими войсками. Совпадения подобного рода слишком заметны и неправдоподобны, чтобы быть случайностью, а их в этом романе масса. Учитывая то, что большинство совпадений относится ко второй части романа ("Как это могло быть"), нельзя не признать, что с причинно-следственной связью не все в порядке именно в "сухом русле" Реки Хронос, не смотря на всю внешнюю привлекательность сложившегося там порядка вещей.
Незабвенный профессор Амвросий Амбруазович Выбегалло сказал как-то по поводу созданной им модели человека полностью удовлетворенного: "Счастье данной модели будет неописуемым. Она не будет знать ни голода, ни жажды, ни зубной боли, ни личных неприятностей. Все ее потребности будут мгновенно удовлетворены по мере их возникновения". Эту самую выбегаллову утопию, судя по всему, и надумал воплотить в своем романе "Катализ" Ант Скаландис, проделав примерно то же самое, что значительно раньше сотворил в своем "Одиссее…" Василий Звягинцев, то есть наделив своих героев полным всемогуществом в материальной сфере. Только если Звягинцев наивно восхищается процессом производства и (особенно) потребления, то Скаландис поступил умнее и изобретательнее, — во-первых, посвятив весь роман анализу последствий открытия героев, а, во-вторых, наделив их и еще кое-какими суперменскими качествами — например, бессмертием. Впрочем, наступившее изобилие почему-то не приводит к мгновенному превращению человечества в сообщество исполинов духа и корифеев. Даже напротив, проблемы, по поводу которых рефлексируют в романе рядовые представители рода людского в основном относятся не к духовной сфере. В общем, по поводу каждого слова в этом романе мне хочется спорить — а это, согласитесь, уже немало.
"Бикфордов мир" Андрея Куркова, как и "Солдаты Вавилона" — роман весьма сложный и весьма философский, несмотря на гораздо более демократическую форму. Это умная и по-своему довольно красивая книга с яркими, сочными, хотя и лишенными развития образами и простым до схематизма сюжетом. Персонажи романа настолько погружены в свои собственные переживания, что задевают друг друга только случайно, по касательной. Похоже, что именно такое ощущение и было запланировано автором — в любом случае, получилось это у него здорово. Статичность, замороженность открывающихся картин, отсутствие развития сюжетных линий сами по себе уже завораживают взгляд. По-моему, подобная статичность присуща скорее произведению изобразительного искусства, ибо она более всего предрасполагает к размышлениям. Ну да и роману Куркова, хоть его и не повесишь на стенку рядом с "Медведями на отдыхе" она очень к лицу.
Если "Бикфордов мир" со значительной долей уверенности можно отнести к вещам постмодернистским и не совсем приходящимся по ведомству фантастики, то произведения Владислава Крапивина "Сказки о рыбаках и рыбках" и особенно "Помоги мне в пути…" относятся к тому обширному слою литературы, который на протяжении многих лет служил питательной средой для подобных вещей. По-моему, в двух этих произведениях своеобразный "крапивинский стиль" проявился настолько ярко, как никогда раньше. Во всяком случае, прежде в произведениях В.П.К. "окровавленные младенцы" не появлялись в таких количествах и уж во всяком случае не описывались с такой тщательностью и никогда еще все богатство и разнообразие детского и взрослого мира не было до такой степени сведено к нескольким повторяющимся из эпизода в эпизод стереотипным реакциям. И у взрослых, и у детей помыслы только друг о друге и больше ни о чем, как будто они без этого жить не могут. Сплошь какие-то ненормальные и с той, и с другой стороны. Ну очень трогательная картина…
Роман Алексея Слаповского "Я — не я" с первых же страниц чем-то сильно напомнил мне произведения Александра Житинского. Лиричностью своей, что ли, спокойной усмешкой?.. Не знаю. Сюжет романа удивительно прост — некий обычный и ничем не примечательный человек вдруг приобретает удивительную способность меняться телами с другими людьми. С этого-то и начинаются его мытарства… Главное внимание автор, как и следовало ожидать, обратил на психологию своих героев, на психологию их окружения — окружения тех, чьи места на время занимает его главный герой. Впрочем, никакой вразумительной морали из всего этого, слава богу, не следует — этим Слаповский тоже напоминает Житинского. И не смотря на то, что полет авторской фантазии не ограничен рамками общепринятых представлений о жизни престарелого генсека или рок-музыканта недавнего прошлого, легкая необязательность выводов автора не дает создастся атмосфере нон-конформизма. Просто хорошо написанная книга размышлений о жизни, размышлений, хотя и не слишком глубоких, но и не претендующих на априорную правоту.
Роман Михаила Успенского "Там, где нас нет" — это не просто лучшее, что я читал у Михаила Успенского, не только лучший роман номинационного списка, но и вообще одно из лучших произведений фэнтези, какое я когда-либо читал — за исключением, может быть, Толкина и некоторых вещей "заживо похороненного" Желязны, которого так любит Успенский. Дело в том, что в этом романе юмор Успенского впервые играет подчиненную, служебную роль. Предыдущие его повести и рассказы гораздо больше походят на политическую сатиру, нежели на самодостаточные художественные произведения, но это совершенно непохоже на все, что он делал раньше. Написать такое блестящее, такое ироничное и в то же время глубоко проблемное произведение удалось Успенскому не сразу — я имею в виду начало романа, где довольно занудливо описывается процесс эволюции грязи в князи. Однако как только автор переключается на описание злоключений конкретного и вполне положительного, не смотря на все свои недостатки, героя, скука испаряется и начинается сплошной кайф. Увы, в один далеко не прекрасный момент Успенский круто обламывает читателя и тот внезапно, ни с того ни сего, видит красивую надпись внизу страницы: "Конец первой книги". Представляете: третий час ночи, вы только-только разогнались как следует, и тут вдруг такая подлянка! Если бы не это ничем неспровоцированное прерывание романа на середине эпизода, Успенский, несомненно, был бы достоин всех самых престижных литературных премий нашего — и не только нашего — жанра. Впрочем, вероятно в этом году он и так получит по крайней мере "Бронзовую Улитку" и "Интерпресскон", хотя лично я предпочел бы подождать и посмотреть, чем таким закончится его роман. Хотелось бы надеяться, что этого окончания мы дождемся до конца тысячелетия.
А пока я призываю голосовать за роман Генри Лайона Олди "Сумерки мира", вещи в высшей степени небанальной и заслуживающей всестороннего внимания почтенного фэнства. Не смотря на обманчивое первое впечатление, скрывшиеся под а ля дальнезарубежным псевдонимом Дмитрий Громов и Олег Ладыженский далеко не так просты, как кажется. Возможно, этот роман не столь красив и закончен, как "Бикфордов мир", и его философичность не столь очевидна, как в "Солдатах Вавилона", — но для того, чтобы заметить, насколько он непрост, мало однократного прочтения. Стремление к нон-конформизму у авторов "Сумерек мира" не столь очевидно, но это вовсе не значит, что такого стремления у них нет — просто они ловчее других сумели замаскировать экспериментальность своей прозы, благодаря чему их произведения оказались одновременно демократичны по форме и вполне элитарны по содержанию. По крайней мере, "Сумерки мира" именно таковы. В этом романе, пожалуй, сильнее, чем во всех остальных романе списка — за исключением ополовиненного шедевра Успенского — чувствуется элемент литературной игры, скрытой авторской иронии — в том числе и самоиронии, — а как же без этого? Авторы прекрасно понимают, что пишут произведение, которое вполне может быть и наверняка будет названо "масскультурным", но это их не смущает. Понимание этого чувствуется в каждой строчке — так же как и то, что авторы все же подходят к своей задаче с должной долей иронии и изобретательности. Авторы неплохо чувствуют язык и, будучи прекрасно знакомы с литературной традицией, не задумываясь пользуются этим свои преимуществом. Конечно, "Сумерки мира" не являются всеобщей панацеей от сенсорного голодания (хотя я убежден, что и профессор филологии, и простой ролевик сумеют найти тут что-то для себя), но в качестве первого приближения к идеалу испытание на прочность выдерживают вполне. С чем я Громова с Ладыженским и поздравляю.
Кстати, интересно знать, почему в номинации на "Интерпресскон" ни в этом, ни в прошлом году так и не появился роман Андрея Дворника "Отруби по локоть"? Ведь роман-то этого заслуживает вполне — может быть, даже больше, чем некоторые другие, в номинацию вошедшие. Даже на тираж в 999 экземпляров здесь не погрешишь — с тех пор, как почетное место среди лауреатов заняло бессмертное творение Р.С.Каца, изданное тиражом на один экземпляр больше, о таких мелочах говорить как-то неудобно. Странная, загадочная история…
Что же касается повестей, то тут дела обстоят еще интереснее. Во-первых, значительная часть произведений включены в эту номинацию, на мой взгляд, то ли из-за недобора, то ли в качестве компенсации за прежние заслуги. Например, "Поселок кентавров" Анатолия Кима. Нет, спору нет, "Отец-Лес" — штука, наверное, чем-то интересная, коли столько незаинтересованного народа ее хвалит. Но ведь "Поселок кентавров" с этой притчей и рядом не лежал.
Или премированный "Сон войны" Александра Рубана, "штатская утопия", смысл которой, насколько я сумел разобрать, сводится к тому, что советский — да и не только советский — человек может лишь запойным пьянством преодолеть собственную агрессивность и стремление к насилию. Ей-богу, рядом с его же "Феакийскими кораблями" этот с позволения сказать изыск, несмотря на правильность формы, как-то не смотрится.
Вот и повесть Александра Громова "Такой же, как вы" построена в точном соответствии с классическим клише социальной фантастики: постановка проблемы, иллюстрация либо исторический экскурс, разрешение загадки, финал. Автор уверяет нас, что ежели заселить целую планету клонами одного человека, то со временем эти клоны от тоски и однообразия возьмут, да и установят на планете тоталитарную диктатуру. Причем делает он это так, что с первых же строчек становится ясно — других альтернатив у бедных клонов нет и не будет, хоть из кожи лезь. Мораль: заселять целую планету клонами одного-двух человек непорядочно. Вот и вся сказочка. Увы, отсутствие альтернатив превращает социальную фантастику в черно-белый геометрический план. Взаимодействия между персонажами получаются исключительно линейными, схематизм прет из каждого эпизода, и в конце-концов оказывается, что благородная антиутопия деградировала до уровня банального нравоучения.
Пару слов об "Улете в теплую сторону" Александра Чуманова — это эдакая сильно метафоризированная притча. Ну очень сильно. Правда, метафоры по большей части настолько прозрачные, что не совсем понятно, зачем они вовсе понадобились. Раз понадобились, значит — так надо автору. Но больно уж суетно, единовременно это все, слабовато тут по части вечных вопросов. Бегают какие-то психи по городу, за власть борются, генофонд портют… А жаль, именно философские категории и вечные вопросы даются Чуманову лучше всего.
Значительно приятнее выглядит повесть Юрия Буйды "Калигари". Судя по количеству публикаций Буйды в журналах типа "Октября", "Волги", "Знамени" и тому подобных, автор достаточно талантливый и разносторонний, чтобы позволить себе эксперимент на грани фантастики, детектива и философской притчи. Ведь очередное воскрешение доктора Калигари, Шерлока Холмса да еще и патера Брауна на страницах одной повести иначе, как рискованным экспериментом не назовешь. Тем приятнее сообщить, что эксперимент, несмотря на некоторую излишнюю для повествований подобного рода сухость и отстраненность автора вполне можно признать успешным. Благодаря странному смешению стереотипов, атмосфера в повести создается вполне оригинальная. Атмосфера исподволь наползающего ужаса, медленно сгущающихся теней, холодного дыхания на затылке — короче, хоррорная атмосфера. Смотри "Молодой Шерлок Холмс". При этом идущая от эпизодического патера Брауна как-бы-честертоновская философичность придает глубину и объем вполне банальному сюжету. Единственное, чего автору на мой взгляд недостает — это чуть большей эмоциональности. Слишком уж сильно поморожены его герои, слишком ненатурален их страх, их отвращение даже для детектива. А ведь, казалось бы, какой прекрасный повод для рефлексии! Люди, управляемые по радио при помощи вживленных в мозг радиоприемников, преступники и жертвы одновременно — проблемка для Достоевского, а?
Еще одно близкое по духу к "хоррору" произведение — повесть Александра Щеголева "Ночь навсегда". То есть, это, конечно, никакой не хоррор, не детектив и уж тем более — не фантастика. Это и хоррор, и фантастика, и детектив — но смешанные в разных пропорциях, измельченные и тщательно пропущенные через фильтр авторского восприятия — то есть, своеобразный пример синтеза жанров. Оговорюсь сразу: эта повесть Александра Щеголева, как и большинство его повестей и рассказов, мне не нравится. То есть я с ней категорически не согласен. Но умные люди мне доказали на пальцах, что если некое литературное произведение вызывает активное неприятие, то следует прежде всего внимательно это произведение изучить — и я вынужден был согласиться. Так вот, внимательно читая эту повесть, нельзя не убедиться в таланте Александра Щеголева. Потому что гадости тоже надо уметь талантливо, а он это умеет. Фантастичны мотивации героев "Ночи…", фантастичны их поступки — но Щеголев и не скрывает этого. У него несколько иная цель: изучить и смоделировать поведение единственного "живого" героя повести, мечущегося и разрывающегося между страхом и любовью отца мальчика-наемного убийцы. Для этого вовсе не обязательно соблюдать правдоподобие отдельных эпизодов, важно не исказить главное — и это Александру Щеголеву блестяще удалось. И не все ли равно, какой ценой?..
В отличие от почти не фантастической повести Щеголева, "Сказание о Четвертой Луне" покойного Владимира Фирсова это классическая и очень качественная социальная фантастика. Написанная много лет назад, эта книга достойна войти в золотой фонд советской фантастики на ряду с произведениями Стругацких, Булычева, Мирера, Савченко, Ларионовой и других фантастов этого поколения. Размышления Фирсова о путях и природе власти отличаются глубиной и оригинальностью — особенно, если вспомнить в какие годы это писалось. Остается только сожалеть, что это интереснейшее произведение увидело свет с таким чудовищным опозданием.
Другая повесть, так же впервые увидевшая свет в этом году на страницах "Уральского следопыта", антиутопия Валентина Моисеева "Спасатель" довольно традиционна для нашей фантастики. Все обстоит как обычно: страна окончательно распалась, русское население центральных областей России ведет жестокую и безнадежную войну за выживание против бывших нацменьшинств, в стране перманентное военное положение, жизнь гражданина ни в грош не ставится государством — словом, до слез знакомая картина. Единственный выход вновь пригласить варягов: "Придите и правьте нами!" Интересно другое угол, под которым рассматривает сложившуюся ситуацию автор. Дело в том, что в условиях войны на многих фронтах использование современных судов русскими, за исключением атомоходов, стало практически невозможно, и флоту пришлось вернуться ко временам парусов и снастей. Моисеев описывает один из рейсов лесовозного барка Северного морского пароходства "Волгалес", ставший для него последним. Стоит добавить наверное, что эта повесть написана в 1990 году, когда никакой гражданской войной на истребление еще и не пахло. И написана, надо сказать, здорово.
В повести Юрия Брайдера и Николая Чадовича "Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками" есть всего помаленьку. Немного фарса, немного высокой трагедии, немного от философской притчи и от шпионского боевика. Такое смешение жанров становится, видимо, все более популярным в кругах отечественных фантастов, в том числе тех, кого уже не устраивает старый добрый фантастический реализм. Впрочем, Брайдера с Чадовичем он, напротив, устраивает вполне. Не даром сюжет их повести восходит к классическому "1984" Оруэлла: любовь делает нас свободными, но за эту свободу в конце-концов приходится платить. Кое-где повесть перекликается с ранними произведениями Солженицина — чего стоит например первая фраза повести: "В то утро Пряжкин проснулся необычайно рано — дозорный на Троицкой башне едва успел восемь раз пробить в рельс". Впрочем, авторы используют возникшие ассоциации совершенно сознательно, создавая вполне соответствующую содержанию повести атмосферу полуказармы-полубардака. Нельзя не упомянуть и своеобычную авторскую иронию, то и дело появляющуюся на страницах повести, подчас совершенно неожиданно. Не будь этой удивительной иронии, повесть, при всех ее достоинствах, читалась бы совершенно иначе. Впрочем, разве это возможно — на полном серьезе обсуждать принятые очередной "Тпруней" решения, хотя бы эта "Тпруня" и была полувоенного образца?..
Коли уж речь зашла об иронии, то с этим делом в первую очередь надо обращаться к Михаилу Успенскому, представленному в данной номинации сильно порезанным романом "Дорогой товарищ король". Хотя по сравнению с его удивительным романом повесть выглядит куда как скромно, автор виртуозно владеет словом, и, кажется, умеет шутить на любую тему и по любому поводу. Увы, если в романе этот головокружительный юмор играет подчиненную роль, то тут он выходит на первый план, подчиняя себе логику повествования и превращаясь местами в тяжеловесное самодостаточное ёрничество, почти сатиру — политическую или вовсе бессмысленную. Возможно, в этом виноваты редакторы "Меги", где опубликован этот роман, но с увеличением плотности стёба на единицу текста в полном соответствии с законом перехода количества в качество, смеяться мне хотелось все меньше и меньше. Правда, как я уже сказал, сам Михаил Успенский, судя по всему, виноват в этой аберрации восприятия менее всего.
А вот Александру Борянскому в его повести "Еще раз потерянный Рай" напротив, на мой взгляд, чувства юмора слегка не хватило, хотя его книга и стала одним из ярчайших дебютов последних двух-трех лет наравне с авторами вроде Громова и Ладыженского. Но эта сумрачность, эта убийственная "сурьёзность"!.. Герой, выросший в полном одиночестве в подземном бункере, вылезши впервые на поверхность даже не очень интересуется тем, что же за глобальная катастрофа произошла на планете и как развивались события после нее — вместо этого он самоуглубленно размышляет о смысле жизни. Когда герой подобного произведения вместо того, чтобы решать чисто конкретные вопросы рефлексирует напропалую, это выглядит по меньшей мере несколько надуманно. Другое дело, если бы это происходило в чистых светлых коридорах какого-нибудь НИИЧАВО, в компании друзей-энтузиастов, таких же любителей порассуждать о проблемах бытия, как и главный герой. Но когда подобное происходит на фоне разоренной, обезлюдевшей Земли — это страшно. От этого уже попахивает паранойей — особенно, когда рассуждающий столь сосредоточен на своих проблемах и умопомрачительно серьезен. Право слово, начинаешь даже за него волноваться.
Повесть Алексея Слаповского "Война балбесов" к фантастике отношения не имеет никакого, даже косвенного, хотя лично у меня совокупный объем публикаций Слаповского вызывает всяческое уважение. Это самая обычная современная проза с единственным незначительным допущением: все события, описывающиеся в повести, так или иначе предшествуют и приближают заранее намеченную местными полководцами войну между заштатным городком и его еще более заштатным пригородом. Честно говоря, мне гораздо больше понравилась не вошедшая в списки номинантов повесть того же автора "Вещий сон", опубликованная некоторое время назад в "Знамени", хотя она относится к фантастике не больше, чем и "Война балбесов". По крайней мере, финал там не такой мрачный — ну что это такое в самом деле: главный герой вдруг, ни с того ни с сего остается на пепелище, с малыми детьми на руках, обманутый, брошенный… Нет уж, если хочешь устроить герою и читателю эмоциональную встряску, то обоснуй все психологически, продумай логику событий, приготовь вразумительное объяснение своим действиям — тогда пожалуйста.
Повести Сергея Лукьяненко и Юлия Буркина "Сегодня, мама!", к сожалению, едва ли предстоит обрести популярность в широких кругах читающей публики, хотя ее уже и опубликовали два таких разных и непохожих во всем журнала, как днепропетровский "МиФ" и красноярский "День и ночь"($FУважаемый рецензент ошибся: на момент написания обзора журнал "День и ночь" только анонсировал повесть на следующий номер. — Ред.): слишком уж она специфична, слишком уж узкому кругу лиц доступны все прелести ее. Ну кто, спрашивается, из "нормальных" читателей поймет, что (а точнее — кто) подразумевается под осетином Кубатаем, кулинаром Витманцом, слугой фараона Гопой? Увы, без этого знания значительная часть очарования повести теряется — например, полностью выпадает великолепный, но совершенно лишний с точки зрения композиции "кулинарный" эпизод. А жаль, повесть действительно замечательная. В отечественной фантастике уже давно не появлялось произведений подобного рода. Она не только мастерски написана, но и оставляет у читателя давно уже, казалось бы, забытое ощущение легкости и беззаботности, ощущение, что, в конечном счете, все будет хорошо. Не смотря на то, что Лукьяненко и Буркин не боятся описывать и вещи достаточно ужасные и отвратительные, вроде сваривания фараона в кипящем масле, делают они все это так легко, словно играючи, что страшно или противно читателю не становится. Что-то похожее присутствовало в ранних вещах Стругацких и в первых повестях Булычева про Алису — что-то ужасно наивное и в то же время согревающее и раскрепощающее читателя. Удивительно даже, что авторам удалось что-то подобное с банальным сюжетом о петле времени, благодаря которой двое ребятишек попали сперва в будущее, а оттуда — в Древний Египет, где им удалось спасти девочку, ставшую впоследствии их матерью. Впрочем, написано все это настолько динамично, что задуматься об этом просто нет времени — вещь читается на вылет.
Из многочисленных произведений самого плодовитого и талантливого дебютанта года минувшего "Г.Л.Олди" в данную номинацию вошли повести "Страх" и "Войти в образ". Если вас интересует, как на данном этапе исторического развития следует писать фэнтези, то очень рекомендую эти повести — потому что, на мой взгляд, именно так писать и стоит. Удивительно, как сознание человека индустриальной эпохи умудряется пропустить через себя сюжеты классической фэнтези, трансформируя при этом их в нечто вполне оригинальное и соответствующее эпохе.
Повесть Павла Амнуэля "День последний — день первый" — первая за несколько лет весточка, дошедшая до нас от автора из земли обетованной. Повесть построена в форме философской притчи с библейской начинкой: Мессия вновь является на Землю, чтобы предоставить ничего не подозревающему воплощению всемогущего Господа очередную возможность выбора: существовать ли этому миру дальше или же он этого не заслуживает? Сперва события разворачиваются в постперестроечной Москве, судя по реалиям — года два-три назад. Господь воплощенный в простом смертном, принимает решение что так жить нельзя. Вселенная начинает в спешном порядке сворачиваться, грешники — один за другим исчезать "по грехам своим", впадая напоследок в панику и безумие, герой же, запустивший процесс, жутко мучается от раздвоенности, ибо вместе с недостатками мира исчезают из реальности и все его достоинства, и, значит, ему придется вновь начинать с первозданного хаоса, с отделения Света от Тьмы… И все было бы хорошо, если бы не поразительная антропоцентричность господнего восприятия Вселенной — и внимание его сосредоточено почему-то лишь на одном виде животных, и представления о красоте и уродстве у него чисто обывательские, и единственным, хотя и неудачным царем и венцом природы он мыслит исключительно человека… Особенно хорош момент, когда этот глубоко переживающий крах Десяти Заповедей тонкий гуманист взрывает Сверхновую, дабы, уничтожив под корень динозавров, очистить плацдарм для прогрессивных и многообещающих теплокровных. Как-то это не по божески, что бы там не утверждал Павел Амнуэль.
И, наконец, последняя и самая значительная, по-моему, в этой номинации повесть — "Знак дракона" Сергея Казменко. Высказывают мнение, что эта повесть неоригинальна, так как, дескать, идею "дракона внутри каждого из нас" первым высказал Евгений Шварц. Поскольку на самом деле возраст этой идеи приближается к возрасту человечества, о праве первородства говорить, на мой взгляд, не совсем корректно. То, что удалось сделать Казменко — великолепно без всяких скидок. Эта повесть не только безупречна в своей строго канонической форме и глубока по общечеловеческому содержанию, но и сочетает в себе лучшие черты жанра фэнтези, социальной фантастики и классической дистопии.
Если в прошлом году в номинацию "Малая форма" входило достаточно большое количество практически равных по своему качеству рассказов и коротких повестей, то в этом году, по-моему, ситуация сложилась более однозначная, и на сей раз отделить явных лидеров от аутсайдеров будет значительно проще. Например, при всех своих достоинствах (которые, смею надеяться, у них имею место быть), ни "День игры" А.Силецкого, ни "Мыс Дохлой Собаки" А.Саломатова, ни "Пусть увядают сто цветов" А.Лежнева, ни даже "Войти в реку" Льва Вершинина не станут лауреатами премии ни при каком раскладе. Так уж мне кажется. Остальные рассказы… Что ж, может быть. Все зависит от вкусов тех, от кого на сей раз будет зависеть судьба претендентов.
Итак, рассказы.
"Иван Кублаханов" Виктора Пелевина — странно, что такие вещи не только включают в номинации, но и печатают до сих пор в журналах типа "Меги". Это — своеобразный поток сознания кого-то или чего-то, то ли еще не рожденного, то ли рожденного, но так и не начавшего себя осознавать в полной мере. Естественно, не фантастика, но по-своему — весьма и весьма…
"Женщина с диванчиком" Марианны Алферовой. В очередной раз описывается апофеоз того, что еще так недавно именовали "мещанским мировоззрением", на сей раз выраженного в том, что роженицы предпочитают вместо банального младенца произвести на свет диванчик или там телевизор.
"Плодовик" Владимира Вольфа — достаточно банальная по сюжету, но остроумно и смешно написанная история на вечную тему "любопытному в дверях оторвали нос на днях". Интереснее всего выглядит описываемое походя общество, представляющее собой нечто среднее между раннеамериканским фронтиром и свободной конфедерацией.
Основное достоинство же "Чужих обычаев" Сергея Другаля заключается в легком, приподнятом стиле, характерном доя большинства произведений этого автора. Читать рассказ весело и приятно, перечитывать же хочется не очень. Но поскольку совсем немногие умеют сегодня писать так легко и весело, как Другаль, он, несмотря на всю наивность своих сюжетов, практически не имеет конкурентов как автор классической оптимистической НФ.
"Человек человеку Лазарь" Александра Етоева — удивительно для него демократичный по форме психологический боевик с ожидаемо-неожиданной развязкой.
"Ковчег на Второй Линии" Николая Романецкого — философская притча, описывающая очередной вариант конца света, после которого спасутся — при помощи ангелов-пришельцев — только лишь невинные младенцы, не тронутые печатью разложения. Сильно попахивает "Днем Триффидов", но сочетание библейской и научно-фантастической символики создает причудливую атмосферу тихого локального апокалипсиса на одной отдельно взятой планете, атмосферу романа-катастрофы, ужатого до размеров рассказа. Что, впрочем, его отнюдь не портит.
"Как вы мне все надоели" Далии Трускиновской — забавная, чрезвычайно милая и типично женская фэнтези, блестяще удающаяся автору. Простенько, но со вкусом. Рекомендуется всем нелюбителям дамской прозы, хотя это едва ли их переубедит.
"Кощей Бессмертный — поэт бесов" Бориса Штерна — рассказ со своей странной и загадочной историей. Очень пессимистичный — по сравнению с другими творениями Штерна. История о талантах, которые порой оказываются совершенно иного рода, чем предполагалось, и одновременно сказочка о "лишнем" человеке — это отнюдь не так весело, как может показаться, а даже напротив, весьма серьезно.
"Псы и убийцы" Г.Панченко — рассказ, весьма сильный для дебютанта. Самый главный судья для каждого из нас — собственная совесть, и если даже самому бесчеловечному режиму удается воспитать людей так, что она у них не молчит, то значит хотя бы в какой-то малой степени жертвы оказались ненапрасными.
И, наконец, два рассказа, которые, как мне кажется, являются наиболее вероятными кандидатами на премию в этом году: "Фугу в мундире" Сергея Лукьяненко и "Суббота надежд" Евгения Маевского. Напечатаны они были, между прочим, в одном и том же номере алмаатинского журнала "Миры". Короткая, но чрезвычайно емкая по содержанию "альтернативка" Лукьяненко и фрагмент объемистого философско-футуристического полотна Маевского чрезвычайно похожи, на мой взгляд в одном: и там и там внимание прежде всего обращаешь на удивительно удачное сочетание формы, в которой все это написано, и содержания, которое в это вложено. В самом деле: стилизация под японскую классическую новеллу у Лукьяненко — и переход России под юрисдикцию Японии; повесть в новеллах у умницы Маевского (вспомните, хотя бы "Возвращение") — и новейший, с учетом всех коллизий последнего времени вариант утопии. Кто же из авторов в конце-концов получит премию судить не берусь. Мне лично больше нравится Лукьяненко, но читать Маевского было приятнее…
Одним словом, будем посмотреть.
В этой категории обнаруживается наибольшее количество удачных произведений. Возможно, это связано с тем, что в условиях рынка более рентабельно издавать романы, а далее, по теории вероятности, если чего-либо много, то и хорошего там больше.
"Клинки максаров" Ю.Брайдера и Н.Чадовича — вторая часть их многороманного проекта "Дорога". Первый роман — "Евангелие от Тимофея" — был напечатан в 1993 году в журнале "Фантакрим-МЕГА" и годом позже в нижегородском издательстве "Флокс". Главный герой попадает, пройдя по "дороге" (переходу между параллельными мирами) в мир господ-максаров. Мир, где избранным дозволено все, где все живое подвергается жутким трансформациям во имя прихотей своих хозяев, где любой умертвляется лишь за мысль о причинении вреда своим господам. Очевидно, что если в "Евангелии…" мы наблюдали гротескно искаженную картину монархии, то в "Клинках…" перед нами олигархия. Описания этих форм государственного устройства намеренно искажены ради большего эффекта. К сожалению, наряду с развитием идей первого романа, развитие получили и его недостатки. Некоторая торжественность стиля переходит в высокопарную тягомотину, склонность к подробностям… В общем, читать сложно. Дорога уходит вдаль, куда еще она нас приведет?
"Заповедник для академиков" Кира Булычева входит в цикл "Река Хронос". Хронологически, по мысли автора, он должен идти под третьим номером (первый роман — "Река Хронос", второй еще не написан). Роман состоит из двух частей: "Как это было" и "Как это могло быть". Действие первой происходит в пансионате под Москвой в 1939 году, где, на фоне дождливых осенних декораций, разыгрывается вечная драма Моцарта и Сальери — Матвея Шавло и профессора Александрийского. Шавло близок к созданию атомной бомбы, он собирается этим купить себе процветание при сталинском режиме. Профессор близок к закату своей карьеры и успехи Шавло порождают у него зависть. К тому же, у него есть повод для самооправданий: угроза создания бомбы — несомненная опасность для всего человечества. Александрийский, будучи проповедником принципа "не убий", совершает-таки убийство. Вторая часть: Шавло остается жив — создает атомную бомбу, что влечет за собой цепь событий в чем-то напоминающих фарс. Объяснений происходящему может быть несколько: во-первых, логично предположить, что на ответвлениях реки Хронос нарушаются привычные нам причинно-следственные связи — например, Гитлер погибает вместе со своей русской любовницей (добавлю, бежавшей из ГУЛАГа) во время бомбардировки Варшавы; во-вторых, и мне кажется это более верным, для лучшего коммерческого успеха произведения. Но, к сожалению, то, что хорошо для коммерции, не слишком хорошо для литературы. Первая часть в отдельности (кстати, она даже и выходила перед выпуском полного текста как самостоятельное произведение) гораздо приятнее.
"Отступник" Н.Дашкова — героическая фэнтези. Мир, созданный Дашковым, очень близок к миру Майкла Муркока, чьи произведения о похождениях Вечного Героя так широко распространены по просторам СНГ. Читается все это с удовольствием, но, к сожалению, не дальше, чем до десятой страницы. Уж лучше Муркока читать, чем его эпигонов.
"Повелитель марионеток" С.Казменко. Основной темой для творчества Казменко является вопрос о влиянии информации на поведение групп и сообществ людей. Роман описывает межзвездную империю, которая, манипулируя информацией, охраняет свои устои. Разумеется, в таком государстве самые важные люди — Офицеры Связи. От лица одного из них и ведется повествование. В детстве он столкнулся с жестокостью государственной машины, а когда вырос, решил ее уничтожить ее же собственным оружием. Для эксперимента им была избрана маленькая планета с населением всего в несколько тысяч человек. Но как же тяжело осознавать, что за красивыми и точными расчетами следует гибель людей, не неких неодушевленных единиц, а тех, с кем ты встречался каждый вечер… Но бороться со злом можно только используя зло.
"Сказки о рыбаках и рыбках" и "Помоги мне в пути" — романы из цикла В.Крапивина "В глубине Великого Кристалла". Пересказывать содержание не имеет смысла в силу его однозначной известности для любого, прочитавшего ранее хотя бы один роман Владислава Петровича. Синеокие мальчики, сумрачные взрослые и добрые герои-Командоры переходят из книги в книгу без каких бы то ни было изменений. Возможно, в этой изначальной заданности сюжетов и таится секрет популярности повестей Крапивина.
"Солдаты Вавилона" А.Лазурчука. Роман соединяет в себе основные ветви творчества автора. После прочтения книги серии "Новая фантастика" и романа "Иное небо" оставалось ощущение недосказанности, ощущение того, что нечто важное ускользнуло. "Солдаты…" вобрали в себя все. Сама структура романа, включающая несколько разных сюжетов, лишь в конце сведенных в единое целое, сливающихся в дорогу, по которой маршируют солдаты Вавилона, очень необычна, но это кажется оправданным. Финал романа великолепен. На настоящее время "Солдаты…" — лучшее, что написал Лазарчук.
"Сумерки мира" Г.Л.Олди. Это первая действительно удачная героическая фэнтези написанная на просторах СНГ, и уже поэтому заслуживает пристального внимания. Авторы не стали искать источник вдохновения в чьих-то известных зарубежных романах (как это сделал, например, Н.Дашков), а создали свой собственный мир. Мир, где Бездне Голодных Глаз могут противостоять только настоящие люди — люди не по биологической сущности, но по деяниям, достойным человека.
"Я — не Я" А.Слаповского. Еще одна версия на тему "кому на Руси жить хорошо". Герой получает возможность перемещаться из одного тела в другое, чем с радостью и занимается на протяжении всего романа, становясь то подпольным миллионером, то поп-звездой, то опустившимся алкоголиком. Прочитавший роман может сделать гениальный вывод — "у всех свои проблемы". А в остальном — скучно.
"Я — мышиный король" А.Столярова. Взгляды А.Столярова на литературу общеизвестны и ругать оные считается делом обыкновенным. Отрицание взглядов автора переносится, к сожалению, и на его книги. Ругают то за холодность стиля, то за крайние заумствования. Но недаром древние говорили, что каждый найдет то, что ищет. История любви, задыхающейся в стылом и мрачном городе лжецов, где герой погибает, а предатель торжествует. Город — кривое зеркало нашего мира. Роман написан прекрасным языком, что сейчас встречается редко.
"Галактический консул" Е.Филенко. К роману есть одна претензия — то, что это роман. Автор с непонятной целью объединил ряд хороших повестей в один роман, — но, как известно, в литературе плюс на плюс не всегда дает плюс. Один из отрицательных моментов, например, — практически полное отсутствие второго плана. А по сюжету герой активно рефлексирует, что-то ищет… Разгадка обещана во второй книге. Будем ждать.
"Там, где нас нет" М.Успенского. Этот роман (вернее первую его часть) я прочитал позднее всех других вещей списка — возможно, поэтому впечатление и ярче. Такого у нас еще не писали. М.Успенский давно работает в жанре сатиры. Его произведения "Чугунный всадник" или "Дорогой товарищ король", конечно, хорошие вещи, но… Знаете, Аркадий Райкин как-то сказал, что существует смех двух видов: один — злобно-издевательский "хе-хе-хе", а второй открытый и веселый "ха-ха-ха". Так вот если в предыдущих вещах М.Успенский обличал, укорял и т. д., то теперь автор просто смеется, и получается у него ой как здорово.
"Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками" Н.Брайдера и Ю.Чадовича и "Спасатель" В.Моисеева. В обоих повестях вновь затрагивается тема конфликта маленького человека и государственной машины. В обоих конфликт завершается в пользу последней. К сожалению, уже написаны такие романы как "Мы" Замятина или "1984" Оруэлла — чем тема практически исчерпана. Возможно, кому-то будут интересны явные параллели "Стрел…" с "Одним днем Ивана Денисовича" Солженицына, а кому-то — красивые описания природы Севера в "Спасателе". В остальном же — увы…
"Калигари" Ю.Буйды. Еще одна история о приключениях великого сыщика Шерлок Холмса. Теперь это "Шерлок Холмс и волки-мутанты". Здесь же оказывается и патер Браун и т. д. Все хорошо, но один вопрос: "Зачем?".
"Знак Дракона" С.Казменко. Несомненно, лучшее из опубликованного автором. Над условно-средневековым городом нависает Знак Дракона, предрекающий скорую гибель городу, — если не найдется храбрец, который выйдет на бой; отказавшийся же от этого права потеряет душу. Перед нами проходит череда горожан — богатых и бедных, умных и дураков, храбрых и трусливых. Они делают выбор. Что ж, каждому будет дано по вере его…
"Поселок кентавров" А.Кима. Основной тезис повести: все насилие, войны и т. д. — происходят от подавленной сексуальности. Мысль хорошая — правда не новая, но зачем было писать большую повесть с подробным перечислением кто, кого, куда и чем… Непонятно.
"Сегодня, мама!" С.Лукьяненко и Ю.Буркина. Оба автора хорошо знакомы любителям фантастики самостоятельными публикациями, эта повесть — их первая совместная работа. Повесть получилась в меру веселой, в меру умной, — в общем, хорошей. Но есть одно "но"… Повесть будет понятна только тем, кто хоть немного разбирается в реалиях фэндома. Такое ощущение, что повесть написана "для своих", а в свет выпущена на авось.
"Страх" и "Войти в образ" Г.Л.Олди. Повести входят в тот же цикл, что и роман "Сумерки мира". К сожалению, на мой взгляд, роман — их лучшая вещь: обе повести страдают повторами, а ощущение необычности мира уже притупилось. Хотя, из того, что пишут в жанре серьезной фэнтези у нас, это — лучшее.
"Сон войны" А.Рубана. Одно из самых неудачных произведений в номинациях. Помнится, роман этого автора "Феакийские корабли" (пусть в урезанном виде опубликованный в "Фантакрим-МЕГЕ") произвел прекрасное впечатление нетрадиционной разработкой темы, ритмом повествования. О "Сне войны" можно сказать, что от достоинств "Кораблей" здесь остался лишь ритм. Трудно понять, для чего все писалось. Попали пассажиры поезда в параллельный мир мир войны. Все воюют, пассажирам неудобно. Но герои открывают секрет — можно, оказывается преодолеть границы между мирами, находясь в состоянии тяжелого опьянения. Героически выдержав трудности похмельного синдрома, они возвращаются домой. Здорово…
"Дорогой товарищ король" М.Успенского. Если роман "Там, где нас нет" это новое слово в творчестве М.Успенского, да и в сатирической фантастике вообще, то "Дорогой товарищ король", увы, слово старое. Юмор вымученный, а ситуация, по-моему, гораздо лучше описана в "Евангелии от Тимофея" Ю.Брайдера и Н.Чадовича.
"Ночь навсегда" А.Щеголева. Симпатичный триллер — но не более. Действие развивается — интересно; закончилось — увы. Абсолютно ничего не запоминается.
"Человек человеку — Лазарь" А.Етоева. Право же, от этого автора стоило ожидать большего. Обычная насыщенность его произведений философскими и морально-этическими проблемами в данном конкретном случае была заменена бойким сюжетом со множеством трупов. Что ж, для своего жанра очень неплохо, но…
"До четырнадцатого колена" С.Казменко. Вновь и вновь С.Казменко пытается понять: что заставляет хороших людей резко изменять свои взгляды, получив власть? Почему вся их философия начинает сводиться к изречению одного из Людовиков — "после нас — хоть потоп"? Главный герой выбирает свой, страшный путь разрешения проблемы, но, как известно: "Свет — левая рука тьмы"…
"Пусть увядают сто цветов" А.Лежнева. Рассказ опубликован в рубрике "Дебют" — и это объясняет все: некоторую вторичность стиля, главные герои производят впечатление старых знакомых и т. д. Впрочем, рассказ читается легко, а для дебюта это уже хорошо. Будем ждать следующих публикаций.
"Фугу в мундире" С.Лукьяненко. Сюжет рассказа таков: какой-то юморист вставил в бюллетень референдума вопрос: "Хотели бы Вы присоединения России к Японии?" Разумеется народ ответил "да". И свалились на голову бедным японцам полтораста миллионов Homo Soveticus. Можно читать наизусть танки, а не петь похабные частушки. Можно носить кимоно, а не джинсы. Можно есть фугу, а не картошку в мундире. Но — увы-увы — здесь русским духом пахнет. И делает себе харакири ничего не понимающий японец, привыкший держать слово, а русские… что русские? Халява жива…
"Суббота надежд" Е.Маевского. Всегда приятно открыть для себя нового автора — тем более, таким рассказом как "Суббота надежд". Несомненно, главный претендент на получение премии. Пересказывать содержание, право, не стоит: это надо читать, причем чем раньше — тем лучше.
"Псы и убийцы" Г.Панченко. Боевик с философским подтекстом. Вечное перемывание косточек теме "дружба собаки сильнее, чем любовь человека". Возможно, спорить не буду. Рассказ прочитывается на одном дыхании, но, к сожалению, потом как-то трудно вспомнить — о чем же там шла речь.
"Иван Кублаханов" В.Пелевина. Автор, как метеор взлетевший на Олимп отечественной фантастики, в последнее время несколько сбавил обороты. Меня не оставляет впечатление, что В.Пелевин несколько тяготится ролью "сверхновой". К тому же, тема большинства его прошлых произведений — советская или постсоветская действительность — утратила свежесть. Теперь В.Пелевин пишет просто сюр. Сюр как сюр, что о нем еще скажешь? Мне не нравится.
"Зомбификация" В.Пелевина. Рассуждения о культе вуду, из коего выводятся основы советской власти. Очень смешно, но уже очень надоело постоянное издевательство над павшим львом. Действительно, наша жизнь настолько бредова, что идея всеобщей зомбификации вполне проходит, а в остальном увы, увы, увы…
"Мыс дохлой собаки" А.Саломатов. Сюр на темы советской действительности. Более сказать нечего.
"День игры" А.Силецкого. Коротенький рассказ с ясно выраженной главной мыслью: "в войну играть нехорошо!!!" Где-то это уже звучало, не правда ли?
"Войти в реку" Л.Вершинина. Изящный перепев всемирно известной истории о Вечном Жиде. Только главный герой осужден на скитания не за какие-то грехи, а по собственной воле.
"Плодовик" В.Вольфа. Знаете, в шестидесятые годы очень были популярны рассказы с ударной концовкой (например, большинство произведений Р.Шекли). В большинстве случаев они развивались по схеме: "а вот еще был случай" — и т. д. Сейчас попытки написать подобный рассказ выглядят смешными — тем более, если автор просто повторяет сюжет с длинной бородой.
Хочется чего-нибудь такого, земного…
Пятнадцать лет назад, когда для меня в фэндоме ВСЕ только начиналось, в самых страшных снах было невозможно себе представить, что наступит день, когда я скажу сам себе: "Надоело! НАДОЕЛО!"
Надоело читать гладкие западные боевики: прочтешь двадцать страниц, и можно остановиться, сэкономить уйму времени — все равно ничего нового из текста извлечь не удастся. А их герои настолько однообразны, что закрадывается мысль о некой пресс-форме, с которой они изготовлены. Да и переводы оставляют желать…
Как-то незаметно надоела и фэнтези. И она оказалась однообразной, а кочующие из книги в книгу гномы, эльфы, благородные рыцари, прекрасные принцессы, ну и конечно же — Белые и Черные маги, поначалу вызывавшие интерес, быстро утомили. Я не говорю о лучших образцах этого жанра, но нельзя же все время читать одно и то же.
С нашей фантастикой не лучше. "Страшилки" Петухова, порнотика Вилли Кона, "славянский цикл" Никитина, головачевские эпопеи — наши русские Тарзаны и Линзмены… Уж увольте-с, осетрина бывает только одной свежести.
Другой полюс — те кого относят к "Четвертой волне". Когда-то их произведения нравились мне, авторы были среди самых читаемых и почитаемых. Каждое их новое произведение обязательно доставалось, читалось и немедленно обсуждалось. Увы, те времена канули в Лету. Кто-то из них умер, кто-то перестал писать фантастику, кто-то стал мне просто неинтересен. А кто-то — не без влияния рынка — "переквалифицировался в управдомы".
Как-то незаметно растерялось то светлое, что в произведениях Стругацких согревало души в серости буден. "Широко же известный в узких кругах" турбореализм холоден и колюч, в его заумных ледяных лабиринтах очень легко заблудиться и ненароком себе что-то повредить. Я сильно подозреваю (почему-то мне так кажется), что сокровищ там не отыскать, а сражаться с Минотавром — так я вам не Тесей! Читатель ни с чем не должен сражаться, и уж менее всего — с текстом.
Раньше считалось, что автор должен сражаться за читателя. Видимо, писатели-турбореалисты настолько обогнали свое время, что интересы и чаяния простых, "неквалифицированных" читателей их уже не интересуют — они работают в ВЕЧНОСТЬ!
Я не понимаю такой литературы! "Ну — объясните Флейшману — что он не понимает!"
Господа!
В тот момент, когда вы останетесь наедине с бюллетенем, подумайте вот о чем. Премия "Интерпресскон" — НАША премия. Присуждая ее, мы говорим о том, что НАМ нравится, какие произведения МЫ хотели бы читать. Если кому-то нравится турбореализм, в списке эти вещи есть. Я же предлагаю Вам голосовать за "Галактического Консула" Евгения Филенко.
Немного истории: я практически не был знаком с творчеством Евгения Филенко до того момента, когда в "Поиске-87" наткнулся на его "Эпицентр". Прочитал несколько страниц и вижу — вот ОНО! Я словно сам там побывал! Прочитанный и перечитанный на одном дыхании, он вызвал во мне такое количество мыслей, чувств и переживаний, что немногие авторы до этого могли сравниться с Филенко. Созданный им мир абсолютно не походил на миры моих любимых писателей, полностью разрушал господствовавшие в фантастике тех лет стереотипы, и в тоже время был гармоничен, непротиворечив и привлекателен. Это было НЕЧТО!.. С тех пор я достал и прочитал почти все его опубликованные произведения.
Последние годы я практически не покупаю фантастики, кроме новых изданий Стругацких. Исключение было сделано только для "Властелина Колец". Но надо ли объяснять мои чувства, когда я увидел "Галактического Консула" — о котором давно слышал и ждал с нетерпением? Книга была тут же куплена и немедленно прочитана! Если кто-то этого еще не сделал — сделайте! Стоит книга как плитка не самого лучшего шоколада, но уверяю Вас — удовольствия больше и, самое главное, оно гораздо продолжительнее.
Почему я призываю голосовать за "Галактического Консула"?
Первое и, самое главное, — это герой. Константин Кратов, сорока одного года от роду. Курсант, звездоход, ксенолог, плоддер, снова ксенолог. Но прежде всего ЧЕЛОВЕК! Из плоти и крови. Со всеми достоинствами и недостатками. Не безжизненный персонаж музея мадам Тюссо, а абсолютно для меня реальный и живой. Читая роман, я видел Кратова, сопереживал и сопутствовал вместе с ним, желал ему удачи. Такое "единение" читателя и героя встречается в нашей фантастике не часто.
От безусого юнца до опытного разведчика проходит он перед нами на страницах книги; каждый эпизод романа раскрывает перед читателем какую-то из черт его характера. Характера в движении.
Кратов — не супермен, хотя многие его поступки дают право на такую оценку. Но это только на первый взгляд. Супермен не сомневается в своих решениях и не думает об ответственности за них. Кратову же решения зачастую даются дорогой ценой. Полностью осознавая последствия своих решений, он платит эту цену. И ему, кстати, полностью в соответствии с библейской мудростью, еще "воздастся за дела его!"
Реальный человек в достоверной обстановке…
А описанная Филенко Галактика… Казалось бы, что можно сказать нового? Мы уже столько читали… Сказал же ведь! И как сказал! "Ай да Филенко! Ай да…!"
И наконец — язык произведения. Во многом необычный: Филенко удалось органично совместить живой литературный язык ХХ-го века, японскую и китайскую поэзию с искусственно сконструированными понятиями, социальными и техническими терминами иных времен и цивилизаций. Но читать роман до чрезвычайности легко и приятно. А многочисленные связующие нити, отсылки и ассоциации с нашим реалиями — создают неповторимый колорит.
Я с нетерпением жду второй книги!
Все это стало для меня решающим! Предлагаю другим последовать моему примеру!
По крупной форме "Интерпресскона-95" — голосуйте за роман Евгения Филенко "Галактический консул!"
Жюри премии "Странник" торжественно переносит "Зомбификацию" Пелевина в категорию критики и публицистики.
Делегация лауреатов "Четырех Мечей" под конвоем шести Терминаторов едет на творческую встречу в физкультурный техникум.
Брайдер и Чадович в один голос голосуют за разные произведения номинационного списка.
Вячеслав Рыбаков в Красноярском аэропорту пытается пронести на самолет "Меч в зеркале" под видом закладки в книге "Свое оружие".
Преподобный учитель Секо Асахара публично пускает газы.
Из коллекции Андрея Лазарчука:
Триптих "Темные Силы Нас Злобно Гнетут"
1. Орки в сосновом лесу.
2. Назгул пролетел.
3. "Не жждали, горлум-горлум?"
Подборка "Классический сюжет"
1. Возвращение блудного джидая.
2. Премьера оперы "Конан, царь Киммерийский" на сцене Большого Императорского театра.
3. Панночка открывает Вию глаза на гнусную сущность Хомы Брута.
Диптих "Турбосюрреализм"
1. Купание красного квадрата.
2. Отмывание черного квадрата.
Деяния самые что ни на есть микроскопические могут, если повезет (или — не повезет) обернуться порой последствиями весьма значительными — тезис этот смело можно отнести к числу трюизмов вроде бессмертного высказывания тетушки мистера Финчинга: "По всей Дуврской дороге стоят мильные столбы" или нашего родного: "Волга впадает в Каспийское море". Так что ж с того не зря ведь сотню с лишним лет назад Ницше сетовал: "Человечество ни от чего не пострадало больше, чем от забвения банальных истин!" Избитая истина становится лишь выносливее…
Об одном ленинградском филологе рассказывают — слышать мне довелось несколько раз, от разных людей, но детали в основном совпадали — такую байку. Родился он в достославном Урюпинске (в те поры — еще даже не городе), а когда пришел ему срок получать свой серпастый и молоткастый, шибко грамотная совбарышня в ЗАГСе недрогнувшей рукой вписала ему в соответствующую графу: "ыврей". Пустяк, скажете? Согласен. Ну разве что барышня оказалась прозорливой и за четверть века предвосхитила главный тезис сторонников радикальной реформы русской орфографии: как слышится, так и пишется. Да не о барышне речь. И пошло диковинное это словечко гулять по документам, попав из паспорта в конце концов и в красноармейскую книжку, когда призвали нашего героя, только-только окончившего университет, на фронт. Фронт, окружение, плен… "Коммунисты и евреи — шаг вперед!" Вот тут-то описка и стала судьбоносной. Возмутился инстинкт самосохранения, призвал на помощь врожденный авантюризм, взыграло ретивое — и, тыча перстом в четко обозначенное на страничке "ы", филолог возмутился: "Да что ж это такое! Я вам не какой-нибудь масон пархатый! Я — представитель славного ыврейского народа, обитающего в горных долинах Алтая и хранящего в своих генах чистоту древней арийской расы. Да, под натиском тамерлановых полчищ нам пришлось принять ислам ("Эк, и с этим вывернулся!"), но культуру и кровь мы сохранили!" И что вы думаете — поверили. И должностишку дали: призывать по радио своих ыврейских соотечественников сдаваться и вступать в РОА. Что он и делал на чистейшем ыврейском языке, алфавит, грамматику и фонетику которого сам же и сочинил (филолог, не кто-нибудь!). Правда, крематорий-то он обманул, а вот лесоповал — нет. Получил он в сорок пятом свои десять лет за измену родине, и жалкие аргументы, что, мол, нет в природе никакого ыврейского народа, и языка у него нет, так что только зря засорял он эфир своими обращениями, кои, по сути, были идеологической антифашисткой диверсией, нимало не помогли. И вернулся наш герой к своей любимой филологии только в пятьдесят шестом — хорошо хоть, живой…
В судьбе Михаила Веллера, о котором сегодня речь, роль той совбарышни из ЗАГСа сыграл ленинградский критик, сотрудник отдела прозы журнала "Нева" Самуил Лурье. Было это в 1977 году.
К тому времени Веллер уже года полтора, как ушел на вольные литературные хлеба и вполне профессионально сочинял понемногу, безжалостно и честно ужимая романные замыслы до нескольких страниц, рассказы, которые, естественно, — типовая судьба нашего поколения — никто не печатал. Рассылал он рукописи по всем мыслимым и немыслимым редакциям, откуда они рано или поздно возвращались, прочитанные (а то и не прочитанные) со в меру вежливым отказом — за исключением тех случаев, когда не возвращались вовсе, растворяясь в небытии. Вот тогда-то, прочтя очередные Веллеровы творения, Лурье и посоветовал автору отправиться со своими диковинными рассказами в семинар молодых фантастов, что ведет в Союзе писателей Борис Стругацкий. "Все, что вы пишите, никакая, конечно, не научная фантастика, — заметил Лурье и был глубоко прав, — но больше вам деваться некуда". Вот так и вышло, что в октябре семьдесят седьмого на заседании семинара возник элегантный, поджарый молодой человек с удивительно отточенными рассказами, которые все мы с удовольствием читали и слушали, а потом с азартом обсуждали, более извлекая из этих процессов пользу для себя, нежели даруя Веллеру такое, что ему стоило бы наматывать на символический ус. Понемногу стал он числиться записным фантастом, участвовал в таком качестве во всех региональных и всесоюзных семинарах, благо фантастическое сообщество всегда было у нас более тесным и дружелюбным, нежели остальные цеха, хотя отнюдь в этом кругу не замыкался и сам принадлежности своей к жанру никогда не декларировал. Это сделали за него. Впрочем, он и не слишком сопротивлялся.
В те годы молодому литератору опубликовать свои рассказы было труднее, чем богатому войти в царствие небесное, и потому едва ли не все писательско-читательские отношения складывались в этом собственном, внутреннем, полузамкнутом кругу. Здесь зарождались репутации, формировались оценки, зрели мнения. И одно из них гласило: конечно, кроме фантастики Веллер еще кое-что пишет — так что ж, имеет право, причуда гения. И хотя на деле все обстояло как раз наоборот, маленькая буковка "ы", неосторожно оброненная Лурье, надолго определила всеобщее отношение к Михаилу Веллеру.
При всей неисповедимости путей Господних не возьму на себя смелости утверждать, будто Веллер — литератор, как говорится, от Бога. Более того рискуя быть обвиненным в кощунстве и святотатстве, дерзну тем не менее утверждать, что он, на мой взгляд, писатель исключительно собственной милостью; образцовый итог долгого и упорного процесса самосотворения.
Кто в детстве не мечтал "о подвигах, о славе"? Однако у подавляющего большинства эта духовная корь проходит бесследно, и лишь в редчайших случаях осложнения дают о себе знать всю жизнь. У одних — зудом неудовлетворенного тщеславия, понуждающим бравых генералов строчить неудобочитаемые романы, а порнозвезд баллотироваться в парламент; у других — неуклонным стремлением к раз поставленной цели, которое рано или поздно заставляет осознать нехитрую истину, что подлинной ценностью обладает как раз сам процесс, тогда как первоначальная цель — лишь колеблющаяся на дальнем горизонте сознания фата-моргана. Веллер — типический (насколько вообще такое можно сказать о человеке) представитель этих последних.
Он был из читающих детей — что свойственно нашему поколению, познакомившемуся с КВНом (не масляковским шоу, а первым отечественным серийным телевизором — крохотный экранчик за лупоглазой водяной линзой) куда позже, чем с книгой. Однако отношение него к печатному слову оставалось потребительским до двенадцати лет, когда на юного Мишу волею судеб упали первые литературные лавры. Случилось это в Ленинграде, где на полгода осело семейство, постоянно кидаемое по стране непредсказуемыми перемещениями отца-военврача. Учительница в качестве сочинения задала на зимние каникулы написать стихотворение о зиме. Написать стихотворение — ну не школа, а Царскосельский лицей! Не зря, нет, не зря с такой нежностью вспоминает нынче Веллер ту "дивную словесницу" Надежду Александровну Кордобовскую… Не знаю, все ли двести сорок пятиклашек, получивших такое задание, его выполнили. Но из тех, кто справился, лучшим был признан Миша. И зазвучал, запел под сводами черепа трубный глас: "Могу-у-у!" Впрочем, "могу" — еще не значит "хочу".
И лишь годом позже, не в Питере, а в городе Борзя, райцентре Читинской области, лежащем в шестидесяти километрах от стыка монгольской и китайской границ, теперь уже гордый шестиклассник Веллер задал матери сакраментальный вопрос: "Сколько зарабатывает писатель?" — "Ну, трудно сказать… кто как." — "А Шолохов?" — "Не знаю, наверное, много." В этот момент и замаячила в туманной перспективе Достойная Цель. "Могу" соединилось с "хочу". И когда после школы — оконченной уже в Могилеве и, разумеется, с золотой медалью — пришел черед решать, куда дальше, ответ был готов: на филфак Ленинградского университета, на русское отделение: где ж еще можно учиться тому, что связано с писательством и литературой?
Университет был, правда, не только профессиональной стезей, но и путем ухода от армейской службы. Дело тут вовсе не в пацифистских убеждениях Веллера (таковых нет, а к оружию он питает явную слабость и со смаком рассказывает, как еженедельно по пятницам отправляется в Таллинне в ближайший тир, где вволю палит из боевых пистолетов), а также и не в боязни физических трудностей — этого добра ему пришлось нахлебаться вдоволь, причем, как правило, по собственному желанию. Просто он успел, по гарнизонам живучи, оценить все прелести армейской службы и терять на нее три года не испытывал ни малейшего желания. Хоть и представляется жизнь смолоду бесконечной, он ощущал потребность торопиться, чтобы успеть пройти всю дорогу до Достойной Цели.
Да и вообще формальное образование в глазах Веллера особого значения не имело; не испытывал он неистребимого пиетета советского интеллигента к университетскому "поплавку". Совсем недавно он признался мне, что живи тогда в нормальной, открытой стране — так не экзамены сдавал бы, а поступил бы матросом на какой-нибудь трамп, ржавое корыто под дешевым флагом — мир посмотреть, себя показать. А все остальное можно взять самообразованием. В один из моментов формирования личности, видимо, попал ему в руки лондоновский "Мартин Иден" — и сработал импринтинг, глубоко в подсознании сформировав стереотип Настоящего Писателя. Недаром же так часто поминается этот роман в различных веллеровских новеллах…
Что ж, страна была закрытой; но зато велика. И пока сверстники-соученики занимались в СНО, писали статьи, а потом сдавали кандминимумы и корпели над диссертациями, не стремившийся ни к академической, ни вообще к какой-либо, кроме как литературной, карьере Веллер в меру необходимости грыз граниты, а все остальное время в холодные сезоны писал рассказы, а в теплые — удирал "на волю, в пампасы". Пампасы были разные. Он охотился с промысловиками в Долгано-Ненецком автономном округе на Таймыре, в бассейне Пясины, в трех сотнях километров севернее Норильска. Строил узкоколейку в Коми (в рассказе "Узкоколейка", невзирая на всю его фантастичность, реально все — от обстановки до фамилий героев). Работал на строительстве другой железной дороги — на Мангашлаке, перемахнув таким образом с южного берега Баренцево?го моря на восточный Каспийского; а после еще валил лес на Терском берегу (истинно "береговой брат"!) Белого моря. Гонял скот — из Монголии, по Уймону — тысяча двести километров и три месяца по горам… Не всегда это была работа — так, полгода он бичевал в Средней Азии, перебиваясь случайными заработками и питаясь чаще всего впечатлениями. Но, как правило, все эти эскапады преследовали двоякую цель: во-первых, заработать на жизнь, потому как Веллер изначально взял за правило никакой литературной поденщиной не заниматься, добывая хлеб насущный только трудами рук своих и торгуя лишь рукописями, сотворенными исключительно в порыве вдохновения, "когда божественный глагол до слуха чуткого коснется"; во-вторых же — посмотреть мир, причем не по-туристки, вчуже, а включаясь по мере сил и возможностей в незнакомую жизнь, с головой погружаясь в новую среду. Причем, хотя впоследствии многое из увиденного и пережитого тогда легло в тексты разных рассказов (и вы без труда различите это невооруженным, как говорится, глазом), это был отнюдь не поход за сюжетами, но накопление опыта. Ведь что ни говори, а любому писателю нужен опыт не только интеллектуальный, эмоциональный, духовный, но и чисто событийный, из коего вырастают в немалой мере все остальные. Джек Лондон, Мстиславский, Хемингуэй… В начале шестидесятых "папа Хэм" стал и долго оставался для большинства из нас фигурой культовой. Первый его двухтомник, тоненькие "географгизовские" в бумажной обложке "Зеленые холмы Африки"… "Писатель не имеет права писать о том, чего не испытал на собственной шкуре…" Лукавил, лукавил Хемингуэй, далеконько отступая от этого им же продекларированного пути; но мы-то о том позже узнали, из грибановской библиографии, из иных прочих книг; а в сознании — да что там, в подсознании — отложилось прочно. И Веллер отнюдь не был исключением из этого правила. Наоборот, вольно или невольно, сознательно или без, он всячески утверждал — не в чужих, скорее, в собственных глазах — такой свой писательский образ.
Однако, четверть века — рубеж. Из первых, но ощутимый. Пора переходить к оседлому образу жизни и браться за дело всерьез. И в семьдесят третьем году двадцатипятилетний Веллер начал оседать. Было это — без ленинградской-то прописки! — непросто, однако, пройдя немалый путь тропами как прямыми, так и окольными, он обрел наконец истинно писательскую обитель восьмиметровую комнатушку под самой крышей (ну чем не парижская мансарда?) одного из домов на улице Желябова. Но Питер — не Париж. Надо еще и служить — пример Бродского перед глазами: писательство не есть общественно-полезный труд, коли ты не член Союза писателей, а для всех, оным трудом не занимающихся есть статья о тунеядстве. Да и зарабатывать надо… И устроился Веллер младшим научным сотрудником в поселившийся в Казанском соборе Музей истории религии и атеизма. Устроился младшим научным сотрудником, даже тему подготовил было, экскурсии… Но обнаружил вскоре, что в обязанности его входит отнюдь не эта деятельность; пришлось стать на все руки мастером агентом по снабжению, первым замом столяра и вторым помощником завхоза. И, отмаявшись так с год, продал-таки Веллер перо, уйдя во многотиражку фабрики "Скороход" (журналистика все ж не литература — первородства, значит, не продавал). Коллектив тут сложился славный — сплошь бывшие филфаковские звезды, что, захлебываясь радостью горения, в жизни как следует устроиться вовремя не позаботились. Правда, сегодня все они — всяк по-своему — немалого добились, не один Веллер, но то нынче, а тогда… Тогда газету делали; с азартом, взахлеб. Судьба для отечественных литераторов, замечу, довольно типичная — ну хоть Сергея Довлатова вспомните, например. Тот трудился во многотиражке ЛОМО…
И все-таки газета — не для писателя; некоторое время этот ритм, этот стиль жизни выдержать можно, но в какой-то момент надо решаться — и бросать. И бросил Веллер. Заработал в очередной раз деньгу ковбойским промыслом — и врос за стол. Писал, перепечатывал, рассылал, получал обратно… Замкнутый цикл. Мартин Веллер. Да что там мистер Иден! Наши отечественные редакции почтовым измором взять — никаким джек-лондонам не снилось… И даже в семьдесят седьмом, придя в семинар Стругацкого, где мы с ним впервые встретились, не имел еще Веллер ни единой публикации. Лишь летом следующего года в "Ленинградской правде" появилась его двухстраничная миниатюра, озаглавленная в газете "Повесть", а в оригинале называвшаяся "Сестрам по серьгам". Так в тридцать лет от роду, дебютировал наконец прозаик Михаил Веллер.
Рассказец, замечу, не из тех, коими впоследствии Веллер стал бы хвастать; но и стыдиться, надо признать, тут было нечего; так что радости от дебюта ничто не отравляло. Ведь и Чехов не переиздавал многих рассказов Антоши Чехонте… Но писал Веллер его — и еще серию подобных, среди которых, кстати, оказались и те, что потом вошли в его книги: "Кентавр", "Идет съемка", "Плановое счастье" и "Хочу быть дворником", это вам не Миша Веллерте — вполне сознательно, осуществляя очередной акт писательского самосотворения. Творческий же импульс к этому акту дал наш с Веллером общий друг, покойный ныне питерский писатель, литературовед, переводчик, умный, добрый, тонкий и обильно талантливый человек Игорь Бабанов. Как-то, зимой семьдесят седьмого, он сказал: "Миша, вы делаете сейчас страшную ошибку. Вы пишите замечательные рассказы, которые никто у нас не будет публиковать. И на лбу у вас все явственнее проступает черная печать: "Пишет, но не печатается". А это гораздо хуже, чем если бы вас не знали вообще. Нужно срочно набирать публикации. Хоть в газетенках, где угодно — но напечатайте несколько рассказов. Любых, хоть тех, о которых потом вспоминать не захочется. Но все должны знать, что вы — печатающийся автор." Сюжетов на такой случай Веллеру хватало — и вполне достойных, просто не из первого ряда, может быть. И он, следуя бабановскому совету, быстро настрочил дюжину рассказов, рассеял по редакциям — и юморески, миниатюры эти на удивление быстро проросли на страницах. Акт завершился под дружные аплодисменты.
Но, всерьез говоря, нужна была книга. Для всего: для писательской карьеры, для самоутверждения, для того, наконец, что жизнь всякого писателя — это, прежде всего, его книги. Только они и остаются, тогда как все остальное — газеты, журналы, альманахи — если не умирает, то впадает в летаргию, закутавшись в саван нежнейшей библиотечной пыли. Недаром же светлой памяти Виталик Бугров одну из своих библиографий фантастики назвал "Погребенные в периодике"…
Однако Ленинград для писателя всегда был городом трудным — может быть, самым трудным в стране: литераторов несколько сот, а издательств — пальцев на одной руке пересчитать хватит. И потому шансов издать сборник своих рассказов у Веллера практически не было; иным из нас счастливого стечения обстоятельств ждать приходилось и по десять, и по двадцать лет. Одни — ждали. Другие — искали обходных путей. Михаил ждать не мог — его самосозидание требовало поспешать; требовало, добавлю, вполне обоснованно. И он решил уехать.
Не хотелось. И связывали его с нашей Северной Пальмирой не только полгода школьных, а потом студенческие и следующие. Корни уходят куда глубже. Здесь кончал Военно-медицинскую академию отец. И если б только! Еще его пра-пра-пра-прадед, чья фамилия была Гордон, похоронен на Преображенском кладбище. Рекрут из кантонистов, он выслужил все двадцать пять лет, после чего, как инвалид, то бишь по современной терминологии ветеран, получил, невзирая на вероисповедание, право проживания в столицах и обосновался в Санкт-Петербурге. Такие корни обрывать больно. "Это единственный мой город, — не так давно признавался мне Веллер, — и по моему святому убеждению — лучший город в мире. Нет такого второго — нигде, и чем больше видишь, тем лучше это понимаешь. Город, по которому просто пешком ходить, смотреть счастье… Но — писательская самореализация требовала. Он примерился к Петрозаводску, провел рекогносцировку в Риге; но в итоге — благодаря случайному знакомству с прекрасным эстонским прозаиком и драматургом Тээтом Калласом (впрочем, такому ли уж случайному? Как говаривала одна моя знакомая, "не мир тесен — прослойка тонка") — перебрался в Таллин (тогда еще с одним "н"). Правда, медом и там оказалось не намазано. Пришлось, то сотрудничая в газете, то перебиваясь иными способами, ждать вожделенной книги еще четыре года. Но вот он, наконец, вышел — сборник рассказов "Хочу быть дворником". Когда-то, в школьные еще годы, Веллеру казалось: достаточно опубликовать несколько блестящих рассказов и все заметят, и на улицах узнавать станут, и двери распахнутся в сияющий эдемский сад-огород… И вот, рассказы опубликованы, в нынешнем, восемьдесят третьем году, даже книга вышла, а дорога к райским кущам по-прежнему немеренная, и — странное дело! — кажется это не трагедией, а нормальным ходом событий; ибо не блаженный тот вертоград стал теперь уже целью, а обрел самодостаточность и самоценность процесс. Творил, творил из себя Веллер Настоящего Писателя — и это ему удалось.
Были потом новые книги. "Разбиватель сердец", "Приключения майора Звягина", "Легенды Невского проспекта" — называю не все, за десяток лет, статья ведь не библиографический справочник. И известность пришла — не так, как в детстве мнилось: "наутро он проснулся знаменитым" — но пришла; если раньше, в ленинградские годы, была это, пользуясь афоризмом Бориса Слуцкого, "широкая известность в узких кругах", то теперь обрел писатель Веллер собственного читателя — и немалый, замечу, электорат. И уже ездил он читать лекции о русской прозе в Италию и Данию… Но, думаете, процесс самосозидания его закончился? Ничуть не бывало. Не может такого быть с писателями — или не писатели они. Вот только о следующих актах сего процесса — в другой раз и в другой книге.
А сейчас — не только об авторе, но и об его прозе.
Как удивительно схожи в чем-то оказываются порой даже очень разные люди! Помню, года два назад, когда я писал предисловие к книге не то киевлянина с Молдаванки, не то одессита с Крещатика, обаятельного и веселого фантаста Бориса Штерна, он попросил меня сделать некую оговорку. И теперь Веллер, едва речь зашла о статье, повторил чуть ли не слово в слово: "Только, пожалуйста, Андрей, упомяни, что, строго говоря, это все не фантастика и, тем более, не научная фантастика. Это самая обычная проза с элементами фантазии, взлома реальности, что искони присуще художественной литературе. В "Преступлении и наказании", есть, конечно, элемент криминального романа, но ведь никто же его детективом не назовет…" Вот я и упомянул. А теперь давайте разбираться, поскольку вот так, сама собою, вновь с дивной отчетливостью возникла — крупным кеглем, жирным курсивом — та самая буква "Ы".
Прежде всего — о фантастике научной. По сути дела, родилась она в прошлом веке, с промышленной революцией, и с тех пор из горчичного семени жюль-верновского "романа в совершенно новом роде, научного романа" вымахала в огромное древо, имеющее не только пышную крону, но и — подобно баньяну — множество дополнительных стволов, ее поддерживающих. Он вовсе не удивителен, этот бурный рост, ибо соответственнен столь же лавинообразному научно-техническому прогрессу, который перестал быть уделом затворников бертольдов шварцев и трагических одиночек дени папенов, прямо или косвенно войдя во всякий дом. А раз явилась в мир новая сила — там уж судите, как хотите, благостная или злая, не суть важно, — литература не могла ее игнорировать. Ее и последствия ее вмешательства в нашу жизнь.
Само собой, НФ — область художественной литературы, а потому в лучших своих произведениях (о прочих — и речи нет) интересовалась всегда не голыми проблемами, но человеком, живущим в мире, этими проблемами исполненном. Однако взаимосвязь НФ и НТР несомненна. Вот от нее-то, от связи этой, почитая оную за сиюминутность, и отрекаются Веллер, Штерн и многие иже с ними, поскольку обращаются в творчестве своем исключительно к проблемам вечным. Справедливость подобного отречения сомнительна — и самые что ни на есть вечные проблемы на любом материале исследовать можно. Но на свою позицию имеет право каждый. И не уважать этой воли нельзя.
А теперь давайте-ка вспомним, что неуклюжее словосочетание "научная фантастика" — калька с английского science fiction, введенного в обиход "отцом американской НФ" Хьюго Гернсбеком, автором бессмертного "Ральфа 124 С 41 +"). И описывается этим термином лишь часть огромной фантастической литературы. Да и вообще, он мало-помалу выходит из обихода, сменяясь определением "твердая фантастика". А рядом с нею существуют иные области, которые не имеют пока устоявшихся наименований; всяк тут упражняется на свой лад — кто про "магический реализм" говорит, кто про "турбореализм", кто про fantasy, кто про "фантастический реализм"… И все от желания отречься от гернсбековского наследства. Так его же никому и не навязывают! Но разве горестная история о том, как с лица майора Ковалева сбежал своевольный Нос не фантастична? И не фантастика ли гоголевский же "Портрет"? Или "Портрет Дориана Грея" Оскара Уайльда? Разумеется, никакой сумасшедший паспортист от литературы даже не попытается дать этим произведениям и их авторам постоянную прописку во граде НФ. Никому не придет в голову отделять их от main stream, "большой литературы". Но становятся ли они от этого менее фантастичными?
Грешен, мне эти провозглашения манифестов, утверждения жанровых определений, выливающиеся порой (выливающиеся — слово не столь образное, сколь терминологически-точное, поскольку льются тут в немалом количестве самые разнообразные жидкости — от чернил до помоев) в литературные баталии, представляются детскими играми взрослых людей. К счастью, Веллер к числу воителей не принадлежит. Он просто проводит разграничение: "Здесь все определяется соотношением элементов в тексте и той нагрузкой, которую эти элементы несут. В научной фантастике элемент именно научный или наукообразный суть необходимый или основополагающий, тот стержень, на который нанизывается все повествование. Так в уэлсовской "Машине Времени" сам аппарат — суть основа всей литературной конструкции романа. А когда фантастический элемент суть некоторый доворот остранения во взгляде на действительность, который позволяет взглянуть на нее с нетрадиционной, нетрафаретной стороны, изобразить жизнь в некоем преломлении, как жизнь не совсем в формах привычной жизни — то это уже вовсе не научная фантастика, а просто литература с этаким фантастическим доворотом."
Подозреваю, "литература с фантастическим доворотом" так же не может не относиться к общей области фантастики, как и собственно НФ. И с этой точки зрения Веллер несет-таки на себе то клеймо в виде буквы "ы", что разглядел некогда на его лбу Самуил Лурье. Да, фантастика его отнюдь не научна. Так что с того? Позволю себе усомниться в том, что фантастическое начало выступает у него лишь в роли некоего доворота. Не превратись майорский нос в довольно противного, прямо скажем, господина, а веллеровский кошелек — в столь же малоприятную личность, и что останется от обоих произведений? Прах… Так что и здесь фантастическая посылка — стержень, только из иного материала выточенный. Но тут уж только конструктору определять — где какая ось нужна. Нам с вами важно, что — ось.
Однако довольно о дефинициях.
Гораздо важнее другое. То, как веллеровская проза сделана. Я сознательно употребляю именно этот глагол, ибо Веллер, по-моему, начисто лишен сакрального отношения к тому, что пишет. Это работа, которой он обучил себя в совершенстве; мастерство, секреты коего постиг. Конечно, сам процесс постижения и научения открыт, положить ему (и себе) предела тут невозможно. Зато можно говорить о степенях, и мишина — несомненно, высокая.
Хемингуэя мне в нашем нынешнем разговоре пришлось уже поминать. Позволю себе сделать это еще раз. "Я пишу, стоя на одной ноге, — подарил как-то одному из интервьюеров очередной афоризм "папа Хэм", — а вычеркиваю, сидя в кресле." Максима сия также укоренилась в Веллеровском подсознании. Впрочем, тут можно вспомнить и еще одну — роденовскую: "Я просто беру каменную глыбу и отсекаю все лишнее." В литературе лишь приходится сперва самому творить глыбу, а потом уже безжалостно отсекать от нее лишнее. И должен признаться, среди нашего брата немного сыщется авторов, способных на такую безжалостность к своему тексту, как Веллер. Именно поэтому его проза обладает столь большим удельным весом: каждое слово многократно выверено, и ни одного лишнего нет. Даже там, где на первый взгляд они кажутся лишними, где возникает на миг ощущение, будто сказано как-то странно и коряво, стоит приглядеться повнимательнее — ан нет! Иначе-то невозможно. Ибо нарушится враз ощущение живой речи — особенно чувствуется это в "Легендах Невского проспекта"… По той же причине никак не может Веллер перейти от новеллистике к более крупным формам — повести, роману. Ведь даже его "Майор Звягин", хоть романом и назван — издателем, — но на самом-то деле являет собой новеллистический цикл, что-то вроде джек-лондоновского "Смока Белью".
Позволю себе крохотное отступление. Хотя приключения бравого майора от военно-полевой хирургии в этом сборнике и не представлены, поскольку к фантастике воистину не относятся, не могу не сказать об этом персонаже — очень уж он для Веллера показателен. Не знаю, числит ли сам автор господина Звягина в своих любимцах — или, может быть, ненавидит, как сэр Артур Конан-Дойл Великого Сыщика с Бейкер-стрит; все собирался спросить, да как-то не получалось… Но в том, что для веллеровской ментальности товарищ майор — фигура весьма значительная, ни минуты не сомневаюсь, ибо в нем — ключ к самому Веллеру. Подобно тому, как творит и пересотворяет своих "клиентов" Звягин, породивший его автор выступает таким же демиургом, причем не только по отношению к собственному сочинению, но и к себе. С дивной андрогинностью он сам себе Звягин и сам себе пациент…
Вернемся, однако, к веллеровским текстам. Как и всякого нормального писателя эпическое пространство крупной формы не может его не влечь. Но… Стремление втиснуть максимум смысла в минимум объема выстраивает на пути Веллера такую линию Мажито, что никаким фортификаторам и не снилось. И потери при ее штурме достигают величины весьма значительной. Вот лишь один пример. Замысел, первоначально предназначавшийся для рассказа, начал вдруг разрастаться у Веллера — и в конце концов, изрядное время спустя, обернулся двенадцатилистовым (то есть двухсотсемидесятистраничным, если приводить к нормальной машинописи) романом. Не знаю, выстукивал ли его Миша, стоя на одной ноге, но когда он сел в кресло и принялся вычеркивать… "И от двенадцати листов у меня осталось три, — рассказывал он. — Причем в моем представлении, вся суть, все содержание, все эпизоды, подробности, детали, размышления и так далее — все осталось. Вот я и оставил в подзаголовке "литературно-эмигрантский роман", потому что в моем представлении это — если объема не считать — полновесный роман". Насчет полновесности — спорить не стану — иначе не попал бы "Ножик Сережи Довлатова" (а речь о нем) в номинационный шорт-лист на Российскую Букеровскую премию 1995 года; дадут ему премию, не дадут — уже сам факт такого выдвижения говорит обо многом. И это ведь еще цветочки. Другой — и намного раньше — сюжет для романа вылился в итоге в рассказ "Свободу не подарят", опубликованный еще в первом веллеровском сборнике "Хочу быть дворником"; так рассказ тот и вовсе страницы на две-три. Но вся идеологема романа там присутствует. "Кому охота — может раскодировать," — заметил, когда мы говорили на эту тему, Веллер. Такая беспощадность к собственному детищу, на мой взгляд, отдает каким-то чудовищным писательским мазохизмом, но в то же время не может не вызывать уважения. И еще — она-то и делает Веллера Веллером. Хотя в глубине души я все же надеюсь, что когда-нибудь он станет садистом — и вдарит по читателю полнообъемным романом. Дай-то Бог!
А сейчас, напоследок, давайте вернемся на минутку к тому, с чего начале — к букве "ы".
Надо сказать, она вообще играет несоразмерно большую роль в отечественном искусстве. Вспомните хотя бы веселившую добрых два поколения "Операцию "Ы" вкупе с другими приключениями Шурика; или — голого вепря Ы из "Трудно быть богом" Стругацких… Помню, Святослав Логинов, замышляя своего "Многорукого бога далайна", сетовал, что нигде чукотско-русского словаря сыскать не может: "Дивный язык, в нем "ы" много, а я люблю ее трепетно и нежно…" В итоге пришлось для создания языковой атмосферы романа воспользоваться все же монгольским, где изобилует "ё", а не "ы", но позыв-то был… И даже в чужом и загадочном валлийском языке звук, именуемый "темным и", и который никто, кроме валлийцев якобы и произнести не в силах, оказывается на поверку нашим родным русским "ы". Тем самым, что сыграло роковую роль в жизни ленинградского филолога, о котором я рассказывал в начале.
Тот ведь поневоле оказался представителем гордого, хоть и малочисленного народа, несущего в генах наследие древних ариев. Спасибо, конечно, совбарышне из ЗАГСа, но ведь рукой-то ее водила Судьба.
Вот и Михаил Веллер стал фантастом поневоле, неосторожно последовав совету прозорливого (нельзя не признать) Лурье. А там уж пошло-поехало само собою: приняло его в свои ряды гордое племя фантастов и любителей фантастики, полюбило, обласкало — и уж не отпустит вовек. Это — тоже Судьба. От которой, как известно, не уйдешь.
Да и надо ли?
В российской фантастике большие перемены. Грозная "четвертая волна", вспухшая еще в начале восьмидесятых, сначала потеряла большую часть мощи от удара о тупые волноломы госкомиздатов, после раздробилась о рыночные пирсы и то, что она вынесла на книжные лотки, можно пересчитать буквально по пальцам. Но зато — какие имена!
Вячеслав Рыбаков. Писатель от Бога. Пишет мало, но практически все, им написанное, неправдоподобно талантливо. Как соавтор сценария фильма Конст. Лопушанского "Письма мертвого человека" получил Госпремию РСФСР. Издал пока две книги: роман "Очаг на башне" в некогда нашумевшей серии "Новая фантастика" и сборник "Свое оружие". И то, и другое сейчас в принципе невозможно достать: разошлось по любителям. Сам себя считает невезучим: бесконечно долго не может выйти четыре года назад подготовленный сборник "Преломления", тормозится книга в серии "Русский роман"… И в то же время опубликованный в "Неве" новый роман "Гравилет "Цесаревич" (произведение, на мой взгляд, очень сильное) получает престижнейшую премию Бориса Стругацкого "Бронзовая улитка" как лучший фантастический роман 1993 года. И пренебрежительно игнорируется номинаторами Букера…
Андрей Лазарчук. Автор, поразительно интересный для наблюдения: начал с несложных по форме, но глубоких философских рассказов, в повести "Мост Ватерлоо" перешел к социально-психологической литературе, потом напечатал жесткий триллер "Иное небо" (профессиональная премия "Странник" 1994 года)… Напечатанный в новом литературном журнале "День и ночь" роман "Солдаты Вавилона" (завершающая часть трикнижия "Опоздавшие к лету"), похоже, произведет в литературе большой шум — экспериментальная по форме философско-мировоззренческая проза такого масштаба появляется далеко не каждое десятилетие. Впрочем, шум будет лишь в том случае, если литературный истеблишмент снизойдет до чтения "этой фантастики"…
"Эта фантастика", впрочем, давно и прочно осознает, что "толстая" литературная периодика скорее предпочитает публиковать посредственные реалистические произведения, нежели талантливый, но "не вполне реалистичный" роман. Более того: современное литературоведение просто не готово воспринимать современную фантастику. Как это ни парадоксально, профессиональным критикам не хватает профессионализма, когда они берутся говорить о произведениях, скажем, Стругацких. Уровень мышления нужен другой. Не выше, не ниже — просто другой.
Та же история с романами и повестями Андрея Столярова. Он любит рассказывать одну историю из своей биографии. В самом начале восьмидесятых он предложил издательству "Молодая гвардия" (тогда лишь оно более-менее регулярно издавало отечественную фантастику) сборник. Рукопись ему вернули с сопроводительным письмом, из которого следовало, что повести его прочитаны, но совершенно не восприняты. Пожав плечами, Столяров предложил тому же издательству рассказы, которые считал неудачными. На этот раз ответ был более благожелательный. Из чисто спортивного интереса Столяров отослал в "Молодую гвардию" свои ученические рассказы (у каждого автора есть папка, в которой хранятся первые опыты — писатели вообще народ сентиментальный). И получил в ответ следующее: "Ну вот! Можете же, можете! Удивительно быстро прогрессируете, как писатель!"
К сожалению, как дальше "прогрессировать" в эту сторону Столяров просто не представлял. И книжка в "МГ" так и не вышла… Зато вышли другие. Сборник "Изгнание беса" получил премию "Старт" как лучшая дебютная книга фантастики, медаль имени Александра Беляева, два рассказа из него — читательскую премию "Великое Кольцо". А сборник "Монахи под луной", в конце концов, оказался премированным буквально насквозь: одноименный роман — премия Бориса Стругацкого, повесть "Послание к коринфянам" и рассказ "Маленький серый ослик" — премия "Странник"… Пишет Столяров, как правило, вещи очень мрачные по настроению, его мир — царство Апокалипсиса. И, в то же время, он тонкий стилист: проза его холодна и совершенна, как поверхность полированного стального шара…
Поразительно, подумает непредубежденный читатель. Поверить автору статьи, так эти писатели должны популярность иметь немереную, — вон премий-то сколько! А о них, вроде, и не слышно ничего… Может быть, подумает непредубежденный читатель, для фантастов они, эти писатели, и хороши, а вот по сравнению с Большой Литературой (он так и подумает, непредубежденный читатель: оба слова с большой буквы) — не тянут…
Странные представления сложились у наших читателей о фантастике. "По сравнению с Большой Литературой вся фантастика чиха не стоит — все эти звездолетные бои и чудовища с колдунами…" Фантастика — слово почти ругательное. Ее либо любят и ценят, либо презрительно или равнодушно игнорируют — всю разом, всю без разбору. Вот попробуй назвать Булгакова фантастом — да это же воспримут почти как оскорбление! "Как?! Булгаков фантаст?! Да как же вы его смеете равнять со всякими там…" — и дальше перечисляют, с кем. А я, изволите ли видеть, никого ни с кем не равнял. Я, знаете ли, сказал, что Михаил Афанасьевич фантастические произведения писал. Или вы полагаете, что "Мастер и Маргарита" — кондовый реализм? А "Роковые яйца" — что, РСФСР действительно переживала "куриный кризис"? На что же вы, батенька, обижаетесь?
И что это вы, вообще, за деление придумали: Большая Литература — это, значит, хорошо, а фантастика — стало быть, плохо… Что, в Большой Литературе графоманов нет? Или в фантастике — литературных шедевров? Что? Есть? Тогда какого лешего кривить губы при виде звездолета на обложке — может, это Лем! Или презрительно морщить нос от марсианского пейзажа на другой может, это Брэдбери! Или хихикать от супермена в одних шортах на третьей может, это Стругацкие!
Просто не знаю, кого благодарить за то, что сидят фантасты — все, гамузом! — в этой загородке с оскорбительной надписью "не Большая Литература". Может, господина Хьюго Гернсбека, создавшего в 1926 году первый специализированный журнал НФ? До этого момента никому и в голову не приходило выделять фантастику в отдельную епархию. Мэри Шелли — литература. Уэллс — литература. Олаф Стэплдон, Карел Чапек, Олдос Хаксли — литература. Но это уже, скорее, по инерции. А вот Теодор Старджон — это, знаете ли, фантастика. И Урсула Ле Гуин — извините, тоже. А вот Оруэлл — наш, Оруэлла мы фантастам не отдадим. И Борхеса — тоже.
А может, товарищей из ЦК КПСС благодарить? Тех, которые в приказном порядке обязали некогда советскую фантастику быть близкой народу, понятной ответственным работникам и звать молодежь во втузы и светлое будущее? Те, которые вышвырнули в Париж Евгения Замятина, тщились сделать Булгакова мелким чиновником, отказывали жене Александра Грина в праве быть похороненной рядом с мужем, ломали в лагерях Сергея Снегова, травили Стругацких, возносили графоманов — что в фантастике, что в прочих областях литературы, — одинаково конфисковывали рукописи — и у Василия Гроссмана, и у Вячеслава Рыбакова…
Есть такой литературный метод — фантастика. Как любой литературный метод, как любое литературное направление, его можно рассматривать как отдельный предмет исследования, профессиональных интересов. Но с какой стати именно этот метод стал объектом пренебрежительного отношения, а люди, в нем работающие, все разом попали в литераторы второго сорта?
Впрочем, мне не обидно за покойных Немцова, Охотникова и Гамильтона, равно как и ныне здравствующих Казанцева, Медведева и Ван Вогта. Мне обидно за Стругацких, произведения которых не понимают второстепенные литературоведы, берущиеся о них писать — а литературоведы высшего класса либо считают это делом ниже своего достоинства, либо (как великолепный исследователь А. Зеркалов) некогда начав, в конце концов отступаются — негде печатать такие работы… Мне обидно за Вячеслава Рыбакова, который никогда в жизни не сумеет мало-мальски достоверно описать какой-нибудь "сопространственный мультиплексатор", но воспринимается критиками так, будто он пишет книги о роботах. Мне обидно за Андрея Лазарчука, чьи философские концепции уже не в состоянии воспринять традиционная аудитория фантастики — а другой аудитории у его книг нет. Мне обидно за Андрея Столярова, который сам вынужден подводить литературоведческую базу под то направление, в котором он работает — ибо знает, что ни один профессионал за это не возьмется. Не потому, что эта задача ему не по плечу, а потому, что слишком много чести сравнивать Столярова, скажем, с Дюрренматтом…
Мне обидно за многих авторов, которых я здесь не назвал. Или вы думаете, что в России нет авторов, достойных упоминания в одном ряду с Рыбаковым и Лазарчуком?..
Но мне не хватило места даже на упоминание о них. Ведь нужно еще сказать о том, ПОЧЕМУ возникло это литературное гетто.
Потому лишь, что часть фантастики, сознающая себя не просто развлекательным чтивом, всегда занималась проблемами, которые реалистической литературе просто не под силу. Кто из реалистов сумел осуществить социальное моделирование в тех же масштабах, что и Лем? Никто — разве что отказавшись от своего реалистического инструментария. Как средствами реалистической литературы сделать роман о взаимоотношениях не человека с человеком, а, скажем, человечества с другим человечеством? Или дать новую философскую концепцию развития цивилизации?
Большая часть этих проблем далека от повседневности, которой живет литература реалистическая. Естественно, что и литературоведы, занимающиеся ею, пытаются и фантастический роман оценивать по тем же самым критериям. А с какой стати? Художественные задачи — принципиально другие, художественные средства — тоже… И, как правило, критики просто не в курсе этих задач и этих средств. Как следствие — ксенофобия ко всей фантастике. (Кстати — именно проблема ксенофобии стало одной из базовых тем НФ).
Фантастике, по-видимому, нужны свои профессиональные литературоведы…
Сказал — и сам испугался. Свои литературоведы — это же снова оно, гетто… Замкнутый круг? Что же — фантастика и далее будет обречена на изоляцию? Свои критерии, свои критики, свои читатели — все отдельное?
Увы, похоже, что так. По крайней мере, до тех пор, пока не станут повседневностью контакты с иными мирами, путешествия во времени, объединенные сознания и кибернетический разум. Тогда всем этим займется литература реалистическая.
А фантастика — она и тогда будет идти впереди.
И жаловаться на то, что ее считают литературой второго сорта…
Автор предлагаемой вниманию уважаемой публики статьи вовсе не призывает считать свои чисто гипотетические построения истиной в последней инстанции. Это лишь опыт, попытка взглянуть на причины феноменальной популярности фэнтези, хоррора и литературы беспокойного присутствия под несколько другим, нетрадиционным углом. Опыт этот предпринят не для того, чтобы задеть, как-то оскорбить поклонников перечисленных жанров; нет у Автора и намерения этой статьей как-то противопоставить себя писателям, имена которых упоминаются в тексте; просто Автор надеется, что его опыт поможет искушенным исследователям ответить на вопрос, стоит ли что-то НОВОГО ждать нам от этих жанров?
Обдумывая свою конструкцию, я понял, что в первую очередь нужно будет разобраться с терминологией. Итак, что такое:
а) МЕТАЭГО
Под Метаэго понимается нечто общественное СОЗНАТЕЛЬНОЕ, возникающее паутиной эфемерных связей между индивидуумами, объединяя их в единое существо, живущее и действующее по своим малопонятным законам. Синонимов у термина предостаточно (от примитивного "коллективного разума" до экзотических "ГОЛЕМА" и "АППАРАТА"), но мне почему-то больше нравится этот: лаконичный он такой. На нем и остановимся.
б) ПСИХОТРОННОЕ ОРУЖИЕ
Под психотронным оружием будем понимать весь комплекс мероприятий и средств (психотронные генераторы, зомбификация, идеологическая обработка, экстрасенсы), с помощью которых волю значительной массы людей можно подчинить воле одного-единственного человека-оператора.
в) ФЭНТЕЗИ, ХОРРОР, ЛИТЕРАТУРА БЕСПОКОЙНОГО ПРИСУТСТВИЯ
Согласно правилам элементарной логики, предметы группируются по некоему объединяющему признаку. Есть нечто, объединяющее и, соответственно, выделяющее эти жанры из общего литературного потока, и как раз это самое нечто является предметом моего исследования. Дело в том, что вышеперечисленные жанры аккумулируют в себе все то ИРРАЦИОНАЛЬНОЕ, что, без сомнения, присутствует в нашей жизни, но не поддается анализу со стороны существующих общенаучных дисциплин.
Итак, с терминологией разобрались. Займемся аксиомами.
Аксиома первая. Смысл эволюции в движении к совершенству.
Одноклеточные объединяются в колонии, и скоро становится ясным, что колония как единица с большим совершенством приспособлена к тому, чтобы жить и выживать. Растение лучше, совершеннее колонии. Животные лучше, совершеннее растений. При этом количество клеток, как отличных друг от друга индивидуальностей, в каждой новой форме жизни увеличивается. Безусловно, в бао-бабе больше клеток, чем в кошке, но только по массе, а не по количеству новых КАЧЕСТВ.
Таким образом, эволюционное совершенствование заключается в объединении, подчинении единому организму как можно большего количества качественно различаемых клеток. Это аксиома вторая.
И наконец аксиома третья. Эволюция общественного сознательного, Метаэго, сходна по смыслу с эволюцией биологической.
Как ребенок в своем развитии проходит этапы формирования от одноклеточного существа до многоклеточной колонии, отягощенной двумя сигнальными системами, так и общество из небольшой группы диковатых пращуров наших разрасталось до пятимиллиардной цивилизации планетарного масштаба, сумевшей овеществить вторую сигнальную в материальных носителях информации, в техносфере.
Но поговорим о том, что было до фэнтези.
Где-то к середине прошлого века эволюция Метаэго значительно ускорилась. Связано это прежде всего с тем, что опять на мировую арену вышли новые многонациональные империи. Опыт, накопленный Метаэго, подсказывал, что старыми методами ничего значительного в смысле совершенствования от новоиспеченных империй не добиться: когда-нибудь и они развалятся, обратятся в прах. Но можно попробовать другой путь — технологический, рациональный. Именно тогда зародилась идея психотронного оружия. Оружие это представлялось как единственно надежный и сравнительно быстрый способ подчинить определенным идеям большие массы людей и даже, если угодно, заставить их принять единую религию, единый язык, единое мировоззрение, наконец, что, собственно, есть очень значительный шаг к совершенствованию Метаэго. И там, на рубеже веков, было решено, что единственной возможностью реализации психотронного оружия есть технологический путь развития.
Как проявилось это в науке и быте, вы прекрасно знаете. Как в литературе? Тоже должны помнить: Жюль Верн и иже с ним — целая плеяда авторов, глашатаев эпохи НТР.
Но очень быстро выяснилось, что технологический путь не такой уж прямой и быстрый. Можно, конечно, расставить по всему миру башни-излучатели, но для этого требуется, чтобы некое государство прежде стало всемирной империей, а подобный ход чреват беспрецедентной истребительной войной.
Метаэго заметалось в поисках решения, меняя свои установки на кардинально противоположные (оккультные секты, всеобщее увлечение спиритизмом) и снова возвращаясь к уже работавшим (расцвет неопозитивизма, марксизм-ленинизм). И верный путь нащупать удалось: необходимо вернуться к иррациональному для аккуратной подготовки соответствующей почвы, гумуса такого рода, чтобы сознание каждого индивидуума было ПРЕДРАСПОЛОЖЕНО принять объединяющую идею, которую навяжет ему в будущем психотронное оружие. Так появилась "социально-психологическая" фантастика, оперирующая уже не только сциентистскими идеями, но и категориями духовного мира в человеке — промежуточный этап между твердо-узколобой НФ и фэнтези в чистом виде.
Уэллс считается основателем направления. У него нашлось много продолжателей. Они ничем не рисковали. А вот те, кто тогда, в начале века, пытался работать в иррациональных жанрах, опережая время, жестоко поплатились за свою смелость (еще одно свойство Метаэго — обрубать ранние ростки). Говард, Лавкрафт, Булгаков — были подстрелены на взлете. Но с какой силой звучат ныне эти имена!
Ага, — скажете вы, — а почему тогда у нас, в нашей любимой стране Советов, социально-психологическая фантастика так запоздала? Отвечу просто: у нас НИКОГДА не было социально психологической фантастики.
Когда большевики занялись культурной революцией, они предполагали заменить старую систему ценностей совершенно новой. Должно было измениться все: литература, архитектура, религия, живопись. И на первом этапе большевикам это с успехом удалось реализовать. По-видимому, в те времена Метаэго еще не определилось, каким путем цивилизации следовать дальше и сразу ДВУМ системам (коммунизму и демократии) был выдан карт-бланш: догоняйте и перегоняйте. И мы оказались на том, первом, этапе проворнее! Нам не понадобилось осваивать социально-психологическую фантастику; мы почти сразу вырвались в иррациональность.
Прямо на глазах изумленного человечества в СССР выросла и окрепла так называемая "соврелигия". Вся эта символика: пятиконечные звезды, серпы-молоты, пионерские галстуки, выкрики гордо: "Всегда готов!", обожествление Вождей и т. д. и т. п.
За этот рывок на старте пришлось расплатиться большой кровью: все, чье мировоззрение не позволяло принять иррациональность "нового мира", отправились под расстрел или на острова Архипелага; остальные срочно перековывались.
И вот когда соврелигия получила наконец зримые черты; когда пришло поколение, не ведавшая, что такое Россия без социализма, вот тогда и появились авторы, творчество которых у наших критиков принято относить к социально-психологической фантастике. А это ФЭНТЕЗИ было, типичное фэнтези!
Судите сами. Откровенное противопоставление Мира Добра Миру Зла. Мир Добра — современное авторам социалистическое общество и непременно грядущее коммунистическое (Le commun advenement), и Мир Зла — загнивающий Запад. Особенно четко это противопоставление показано в двух по тем временам программных повестях Стругацких: "Стажеры" и "Хищные вещи века". А вообще к делу формирования в читательском сознании образа светлого будущего (Мира Добра) приложили свою авторучку многие, если не все: Ефремов, Гуревич, Снегов, Балабуха, Кир Булычев, Крапивин с его "пионерской готикой".
Кстати, вы, наверное, уже обратили внимание, что и в шестидесятые мы шли вровень, бок о бок с Западом. У них тоже был бум. Но бум вокруг Толкина и его подоспевших эпигонов. Воскресли труды классиков жанра (Лавкрафт, Говард), заставили говорить о себе Муркок и Нортон, Урсула Ле Гуин и Спрэг де Камп. Мы шли вровень, а потом нечто застопорило наш уверенный бег.
Соврелигия вдруг утратила признаки иррациональности. Здесь сыграла наконец установка на ее атеистическое происхождение. Поколение "неверящих ни в Бога, ни в черта" переработало ее в набор сухих рационально сформулированных догм, которые в ситуации гонки были совершенно нежизнеспособны.
В стране и в фантастике наступил кризис, пока еще умело маскируемый, но разжижающий ноги пресловутого колосса. А на Западе машина продолжала раскручиваться, и, когда колосс рухнул, они уже обогнали нас на несколько кругов. Феноменальная популярность С.Кинга, Д.Кунца, многочисленных авторов и соавторов фэнтези — прямое тому подтверждение.
Но у нас есть еще шанс. Метаэго оставило нам его. К руководству в стране пришли новые люди и вот смотрите: за пять лет им удалось все переставить с ног на голову, и хотя совсем уж без крови и тут не обошлось, все же к девяностому году мы были готовы всем сердцем и печенками принять иррациональные жанры. И мы их приняли! Любой может в том убедиться, подойдя на улице к книжному лотку. И мы еще успеем, еще нагоним на пути к совершенству. Вот только остается пока открытым вопрос: ЧТО ДЕЛАТЬ российскому писателю в новой для него ситуации?
Способствовать дальнейшему развитию фэнтези, что же еще? Или найдется среди нас такой, кто подобно Филиппу Вечеровскому рискнет противостоять мирозданию? Пока не нашлось.
Разные писатели выходят из кризиса по-разному. Кто-то пытается одеть фэнтези и хоррор в одежды современных технологий (Тюрин и Лазарчук), кто-то пытается вписать в фэнтезийные миры свои собственные эстетические ценности (Столяров и Геворкян), кто-то в новой форме обыгрывает нюансы соврелигии (Рыбаков и Пелевин), кто-то просто и честно пишет фэнтези (Иванов, Перумов, Ютанов, Логинов), или хоррор (Буркин и Соловьев), или литературу беспокойного присутствия (Шарапов и Щеголев).
Вам самим выбирать свой путь, уважаемые писатели. Но помните об одном. Метаэго наблюдает за вами, следит за каждой написанной вами строкой, за каждой буквой. Метаэго не прощает ошибок, не прощает измен. Противостоять ему трудно, договориться с ним невозможно, потому что главное для любого писателя — читательский интерес, а его не будет, если в чем-то ваши желания и требование от Метаэго создавать гумус для грядущей совершенной цивилизации разойдутся.
Так лучше верно служите Отечеству, пишите фэнтези. Небось сумеем догнать и перегнать американцев. С нашими-то талантами?
Перечитывала недавно опять "Улитку на склоне" — и вновь захотелось задать вопрос, уже однажды эаданный мною и, ясное дело, оставшийся без ответа. Впрочем, даже два вопроса. Первый: почему, когда мужчины принимаются изображать общество, состоящее из одних женщин — или общество, в котором женщины доминируют, то у них непременно получается общество тоталитарное? И второй: множество фантастов — как мужеска, так и женска пола — неоднократно отображавших женское общество, почему-то не пытаются представить общество из одних мужчин (я, во всяком случае, таких попыток не встречала). Что за дискриминация такая? Хотя на второй вопрос, пожалуй ответить легко. Этим мужчинам надобно будет как-то размножаться. А мужчина, рожающий детей — уже и не совсем мужчина. Здесь уже явственно возникают тени "Левой руки Тьмы". Поэтому придется вернуться к первому вопросу.
Почему все-таки тоталитарное? Кто-нибудь когда-нибудь видел тоталитарное общество, основанное или возглавляемое женщинами? Сплошное наоборот. (Правда, когда видишь в телевизоре некоторых бабцов с депутатскими значками, мыслишка возникает). Так на то, скажут мне, и фантастика. Но такова она почему-то только у авторов-мужчин. "Почему вы думаете, что мы обязаны повторять даже ваши ошибки?" — недоумевает героиня рассказа Джоаны Расс "Когда все изменилось" (о нем еще будет речь). Причем опус может быть и вполне масскультовым (вроде польского фильма "Сексмиссия"), и гениальным, как та же "Улитка". Изображаемое общество может вызвать содрогание (отвратительные бабы в "Улитке") или симпатию ("Месть стальной крысы" Гаррисона, где пришли мужики к власти гнилым демократическим путем, и, ни черта не умея, сдали планету космическому агрессору, а вернулись воинственные тетки — и все опять стало о`кей.) Не играет никакого значения националность и партийная принадлежность автора. Все равно глухой тоталитаризм. Возьмем, помимо "Улитки" — "Избери путь ее" Джона Уиндема, "Месть стальной крысы", "Анастасию" Бушкова (не разделяю презрения демократической общественноести к последнему — ах, он бяка такая, ренегат-антисемит. Да, конечно. Но это же так естественно в одной отдельно взятой стране. "Анастасия" же — книга презабавная), "Координаторшу" Герберта Франке. Некоторые сомнения вызывает "К западу от Эдема" того же Гаррисона. Общество, изображенное им, вполне соответствует перечисленным признакам (тоталитарное, разумное, биологическое), но это общество не людей, а разумных динозавров, у которых сама физиология делает самок сильным полом, а самцов — слабым. Пожалуй, этот роман следует исключить из списка. Поскольку все остальные авторы дружно пишут в жанре SF, а не fantasy, а свои модели относят не к прошлому, а будущему, довольно легко выделить как сходство, так и различия. Различия: мужчины а)отсутствуют вовсе, ибо вымерли от какой-то избирательной заразы, б)обречены на вымирание, потому как "не хочем с мужчинами знаться и будем теперь почковаться", в)просто угнетаются. Отношение к сексу: градации разные — от разгула половухи в "Анастасии" до антисексуального бунта в "Улитке". Главное же не в различии, а в сходстве. Главенствующую роль в обществе играет биология или биотехнология (во всех названных произведениях, кроме "Анастасии"). Оно консервативно, зато в нем господствует экологическая чистота и решена проблема охраны среды. (Вот, кстати, еще один пример создания современной мифологии. Хоть это и льстит женщинам, совершенно не вижу, почему они способны лучше сохранять природу. По-моему, губили они ее вместе с мужчинами, и вовсе не важно, кто был во главе.) Ради так называемого "общественного блага" личность совершенно нивелируется. Отсутствует даже личная диктатура, господствует какой-то коллективный правящий орган типа Доктората у Уиндема. Крайне желателен тайный сыск инквизиторского толка и карательные органы (специальная каста или даже биороботы, как у Стругацких). Словом, такой экологически чистый тоталитаризм.
Откуда такие одинаковые реакции?
Снова хочется вернуться к произведению, которое американская критика скромно именует "жемчужиной русской прозы", а русская критика обычно еще более скромно полагает несуществующим. "Славные отряды подруг" примаршировали, конечно, из вполне определенных краев. "Ради идеиуничтожается половина населения" — относительно сюжета это, прямо скажем, передержка, но не передержка с точки зрения истории. И "чистить, чистить, надо чистить" вызывает в памяти прежде всего "великие чистки", а потом уже все остальное.
Но почему именно женщины?
Единственным, кто попытался это объяснить, был А.Зеркалов, лучший, по-моему, из литературоведов, пишущих о творчестве Стругацких. В послесловии к "Улитке" (т. 5 собрания сочинений Стругацких) он в пандан к биологическому тоталитаризму Леса скрупулезно подбирал примеры сексизма, господствующего в Управлении. "Женщинам надоело быть "сучками и падлами" — без вас, козлики, обойдемся!" А если "Лес — будущее", то такая реакция закономерна и понятна.
Откуда же такое отвращение?
"Понять — значит упростить" (из тех же авторов, но из другой книги). Славные подруги авторам отвратительны, ибо представляют угрозу. Управление тоже отвратительно, но над ним можно посмеяться, потому что ты сам — в Управлении, внутри него. Среди "славных подруг" оказаться нельзя, ты им не нужен. Не нужен. А это — страшнее всего. Поэтому надо брать скальпель в руки.
Помимо прочего, у Стругацких очень традиционный, очень русский, очень понятный взгляд на женщину (а понять — значит…) Либо мать-сестра-возлюбленная — кроткая и жертвенная, либо "отвратительная баба". Иногда эта мать-сестра-возлюбленная совершенно ангелоподобна (типа Рады или Киры), иногда для пущего реализму уснащается бурным темпераментом (типа Сельмы или Дианы). В принципе это ничего не меняет.
Всякие попытки отойти от схемы (Саджах, например) обречены на неудачу. Ну, в учебниках будущего не будет раэдела "женские образы в произведених Стругацких", и что же? Речь только о том, что при таком раскладе женщина даже не помощница или противница героя — она фон. А что, если все вы, такие умные, активные, со всех сторон замечательные, не нужны фону? Отсюда страх, отсюда неприятие в наиболее понятных формах, только чувства у всех одинаковые ("А вдруг на Земле, как на Тау Кита, ужасно повысилось знанье, а если и там почкование?"), а степень одаренности — разная.
Отдав долг вежливости мужчинам, можно перейти и к дамам. Тут придется сразу шагнуть во владения англо-американской фантастики, поскольку ни одна известная мне приличная русскоязычная НФ-дама на данную тему не упражнялась. А хочется говорить только о хороших писателях, не делая скидку по половому признаку. Поэтому не станем касаться однополушарных авторесс типа Шэрон Грин. Первая персона по нашей части, безусловно, Урсула К.ЛеГуин. "А она-то здесь при чем?" — спросите вы. А она, не нарушая, заметьте, привычной схемы "мать-сестра-возлюбленная", значительно точнее указала на реальную социальную роль женщины. Позвольте еще раз процитировать общеизвестное: "Интелектуальная сфера принадлежит мужчинам, сфера практической деятельности — женщинам, а этика рождается из взаимодействия этих двух сфер." А во-вторых, она — автор "Левой руки Тьмы", в пику которой было написано одно интересующее нас произведение. Речь идет о рассказе Джоаны Расс "Когда все изменилось". Но прежде — о самой Расс. У нас ее принято считать пламенной феминисткой. В своем творчестве она и вправду не успускает случая походя пнуть мужскую гордость. Один ее ранний рассказ с симптоматичным названием "Синий чулок" (в первом издании — "Авантюристка", что несколько более соответствует духу сюжета) начинается примерно так: "Всем известно, что первый мужчина был сотворен из мизинца левой руки первой женщины… и с тех пор у женщины на левой руке только пять пальцев." В быту же феминизм, похоже, ее, только забавляет, и сложившаяся в мире ситуация, при всех несправедливостях, вполне устраивает. (Здесь и далее цитаты из авторского предисловия Джоанны Расс даны в переводе Алексея Молокина по рукописи). Сам рассказ в его же переводе опубликован в сборнике "Фата-Моргана 3". Существует также перевод Игоря Невструева).
"Кажется понятным, что если и должен иметь место стандарт, устанавливающий необходимость существования двух полов, то он должен быть именно таким, какой мы знаем, а не противоположным." Иное дело — литература как род современной мифологии. "В НФ, как и везде, присутствует мифическое утверждение, что женщины по природе своей мягче мужчин, менее творческие, чем мужчины, менее развиты умственно, зато более хитрые, более трусливые, более склонны к самопожертвованию, более скромные, более материалистичные и бог знает что еще". В действительности же "все различие состоит в том, что женщины слабее мужчин физически и рожают детей." По данному поводу вспоминается "Левая рука Тьмы", вызывающая у Расс некоторые сомнения. Этот же роман, видимо, и дал толчок к написанию рассказа "Когда все изменилось" (Ориг. назв. "When It Changed") (получившего, кстати, "Небьюлу" за 1972 г.)
Что мы видим? Нормальное, обычное общество. Не подарок — упоминаются поножовщина и промышленный шпионаж. Президентская форма правления. Частная собственность на землю (в рассказе фигурируют фермеры). А в целом — нормальный, обычный, несколько провинциальный мир. Одна только небольшая особенность — шестьсот лет назад здесь повымерли все мужчины (то есть выбран вариант "а"). Но вот планета заново открыта. Реакция мужчин — радуйтесь, девочки, у вас снова есть мы! Реакция женщин — глухая, беспросветная тоска. И рука невольно тянется к винтовке(чуть было не написала "к скальпелю"). Но нельзя. Нельзя. Против лома нет приема. Наступление мужчин не остановить. "Потому что всему хорошему когда-нибудь неминуемо приходит конец".
Не знаю, вдохновил ли этот рассказ в свою очередь Джеймса Типтри-младшего на написание повести "Хьюстон, Хьюстон, как слышите?" (Ориг. назв. "Huston, Huston, Do You Reed?"), но весьма на то похоже. История Элис Шелдон, в свое время капитально наколовшей американскую НФ-общественность, достаточно хорошо известна, и я не собираюсь ее пересказывать. Обратимся к повести "Хьюстон…" Там та же ситуация, что и у Расс, только вывернутая наизнанку. Корабль с американскими астронавтами в результате космического катаклизма переносится на несколько столетий в будущее. Тем временем Земля тоже "ушла лет на триста вперед по гнусной теории Эйнштейна", и корабль стыкуется с космической станцией, где обитают одни женщины. Ибо опять произошел вариант "а". И не на Валавэй какой-нибудь заштатной, а на Земле. И что? А ничего. Жизнь течет своим чередом — нормальная, полноценная жизнь. Прогресс, правда, немного замедлился, поскольку население вообще резко сократилось. Зато воздух чистый, войн нет, как и перенаселения… Да и наука не стоит на месте — вот, космические исследования продолжаются. Реакция мужчин — психозы с амплитудой от воинственно-сексуального до воинственно-религиозного. Реакция женщин — холодный, чисто научный интерес, смешанный с брезгливостью — надо же, оно еще и разговаривает!
Короче, и мужчины, и дамы согласны в одном — убери мужчину из мира, и мир не рухнет. Разница только в том, что мужчины утверждают, будто в качестве подпорки от крушения понадобятся разные формы угнетения, а женщины что в принципе ничего не изменится. Ах, да — замедлится прогресс. Ну так видали мы его, процесс этот, во всех видах…
Что же — женщины тем самым льют воду на мельницу интуитивных мужских страхов, подтверждая, что те вовсе не необходимы, чтоб существовала жизнь? "Скрипач не нужен?"
И тут невольно по аналогии с "Улиткой", с которой и начался разговор, приходит на память другой рассказ Джеймса Типтри-младшего, alias Элис Шелдон — "Мушиный способ" (Ориг. назв. "The Screwfly Solution"). Сюжет — мужчины получают божественное откровение: женщина — грязь, сосуд греха, всех женщин нужно уничтожить, а после мужчинам сообщат о новом, чистом способе размножения. И пошло… Тут уж действительно "во имя идеи уничтожается половина населения" — и не оставляется на произвол судьбы, а вырезается от мала до велика.
Героиня — вероятно, последняя оставшаяся в живых женщина (ее муж убил малолетнюю дочь, а затем, в момент просветления, наложил на себя руки), скитаясь по лесам в ожидании голодной смерти, понимает, что "откровение" было провокацией хитрых инопланетных захватчиков. Вместо того, чтобы отравлять вполне приличную планету радиоактивными либо химическими осадками, не проще ли лишить человечество способности к воспроизведению и оставить его тихо вымирать? Так вот, она не ищет единомышленниц, не призывает к сопротивлению, не хватается за скальпель, не мстит бедным обманутым мужчинам. Она их жалеет. Мы вас жалеем, господа.
Успокойтесь.
В заголовок вынесено только имя Филипа Фармера. Но только ли Фармер унижен, поруган и оскорблен? То же самое можно сказать о Фрице Лейбере, Гарри Гаррисоне, Айзеке Азимове, Роберте Асприне, Андре Нортон и многих, многих других. Из перечисления этих имен ясно, что ниже пойдет речь о фантастике; но в других коммерческих жанрах — детектив, триллер, эротический роман — дела порой обстоят столь же печально.
Впрочем, я не собираюсь объяснять читателям разницу между хорошим и плохим переводом; этот вопрос представляется очевидным и не требующим комментариев. Гораздо интереснее порассуждать об англо-американской фантастике как таковой, о ее переложении на русский язык, о трудностях и особенностях этого процесса, об отношениях с издателями. Если при этом мне удастся реабилитировать того или иного несчастного автора, я буду считать свою задачу выполненной. В массовых масштабах подобным восстановлением "чести и достоинства" занимаются несколько издательств фантастики — например, "Мир", "Полярис" и "Тролль", — чьи усилия не могут не вызывать уважения.
Собственно говоря, меня подвигли написать эти заметки два материала, опубликованных в "Книжном обозрении": письмо читательницы О.Розановой из Смоленска ("У "Северо-Запада" хорошие переводчики", "КО" #32) и статья Сергея Белова "Почем высокое искусство? Художественный перевод и книжный рынок" ("КО" #34).
Сначала о письме Розановой. Мне бесконечно дорого ее доброе мнение о нашей работе — тем более, что она упоминает о книгах "Дока" Смита, перевод которых отнял немало сил. Однако уважаемая читательница допустила неточность: четырехтомник "Дока" Смита выпущен не "Северо-Западом", а петербургским издательством "Спикс", что и помечено на титуле книги; правда, он вышел в "северо-западном" супере.
Но столь ли существенна эта ошибка? Для меня важнее другое: если читатель — высший судья! — оценил наш труд, значит, я получаю моральное право несколько подробнее ознакомить его с нашей переводческой "кухней". Итак, пусть те, кому понравился Эдвард Элмер Смит, читают эти заметки дальше — их ждет нечто забавное.
Теперь о материале Белова, в котором рассматриваются вопросы снижения качества переводов. Все, что он написал, по моему мнению, абсолютно верно, но его статья получилась как бы незавершенной. В ней, к сожалению, отсутствуют примеры — точнее, не названы имена героев тех комедий и драм, кои разыгрываются подчас на нашем книжном рынке. Я не знаком с Беловым; возможно, он является сотрудником издательства "Полярис" и ему было просто неловко хулить конкурентов? В какой-то степени я попробую немного дополнить его статью.
Янус, бог римлян, был един в двух лицах; я же попытаюсь выступить в сразу в трех — как Фэн, Переводчик и Автор. Фэн — это тот, кто читает фантастику (разумеется, запоем); Переводчик — тот, кто перекладывает зарубежные произведения излюбленного жанра на родной язык; Автор — тот, кто пишет на оном языке нечто оригинальное. Итак, начнем по порядку.
ФЭН. Моя квалификация как фэна — безусловно самая высокая из трех перечисленных выше ипостасей. Пожалуй, я именно тот читатель, который видится в розовых снах любому писателю-фантасту: я читаю фантастику всю сознательную жизнь (то есть сорок три года, начиная с шести лет); я не боюсь признаться, что люблю ее больше других литературных жанров (несмотря на возраст, ученую степень, научные труды и прочие свидетельства зрелости и умственной полноценности); к тому же, я — физик, и, значит, могу оценить замысел автора с профессиональной точки зрения.
Меня всегда удивляли люди, серьезные и весьма неглупые, не признающие фантастику либо полагающие ее примитивным чтивом для подростков. Поразительная недальновидность! Конечно, развлекательная фантастика — всего лишь способ приятно провести время (что уже немало), но более серьезные произведения часто содержат футурологические прогнозы и весьма любопытные идеи, побуждающие творческую мысль ученого. Фантастика по сути своей прагматична, ибо отражает одну из важнейших потребностей человека — желание предугадать будущее.
Именно этим я попробовал заняться года полтора назад. В то время сундук доконвенционной фантастики уже показывал дно, и одни книжные коммерсанты торопливо (пока не принят российский закон об охране авторских прав!) несли в типографии кое-как переведенную "постконвенцию", а другие, более дальновидные и богатые, начинали переговоры с западными литагентами о приобретении издательских прав. Предвидеть дальнейшее было нетрудно. В недавние пиратские времена многие издательства, согласно справедливому замечанию Сергея Белова, руководствовались лозунгом: "Примитивные тексты в безграмотных переводах для невзыскательного читателя". Однако тогда десять переводчиков могли переложить на русский один и тот же роман Хайнлайна, представив его, к примеру, четырем издателям — причем и те, и другие находились в условиях свободной конкуренции. В конечном счете побеждал более качественный вариант; так, если говорить о том же Хайнлайне, то лучшими оказались переводы А. Корженевского и А. Бранского. Возможно, их издатели получили солидную прибыль, которая меня совершенно не интересует; все равно выиграл читатель, фэн — заплатив за книгу, он получил хороший текст.
Не так давно я приобрел другие книги — "Миры Фостера" в семи томах, выпущенные смоленским издательством "Ключ". Судя по содержащейся на титуле информации, издательство законным образом приобрело эксклюзивные права на все опубликованные в семитомнике произведения и, являясь монополистом, наняло тех переводчиков, каких пожелало. Не самых лучших, надо полагать (иначе говоря, не самых дорогих). Конечно, то, что получилось в результате, можно прочитать, прикрывая глаза при виде перлов: "Зубастая утроба наклонилась и почти безразлично откусила повисшую голову", "…он потирал части тела, не имеющие ничего общего с причиной его состояния", "Выражение несокрушимой уверенности снова вернулось к нему, лишь в слегка помятом виде" и т. д., и т. п. Пофамильно авторы сих шедевров не названы — на книгах стоит только копирайт фирмы-переводчика ИПП "АМЕХ Ltd".
Должен отметить, что тексты Фостера весьма специфичны и сложны; сложнее, чем у Фармера, Энн Маккефри, "Дока" Смита, Стерлинга Ланье, Джеффри Лорда, Ван Вогта, Эрика Фрэнка Рассела, Айзека Азимова и еще десятка авторов, которых мне довелось переводить. Чтобы справиться с ними, нужны отличные специалисты! Но деньги, деньги… Заплачены доллары за права, значит, надо сэкономить рубли на переводе. За чей счет? За мой, читательский.
Иногда я с ностальгией вспоминаю недавние беззаконные времена…
ПЕРЕВОДЧИК. Маленький секрет: как правило, для подготовки качественного перевода необходимо не блестящее знание языка оригинала, а владение своим родным, русским. Тогда зубастые утробы не будут откусывать головы, потирать различные части тела и иметь помятый вид. Короче говоря, переводчику платят не за то, что он понимает текст на английском, а за приемлемое переложение оного текста на русский.
Из собственной практики и бесед с коллегами я усвоил, что существуют три переводческие методы. Первая — перевод, приближенный к оригиналу. Бывает так, что англоязычный автор хорош и прекрасно "идет" на русский — буквально перетекает, как вино из бутылки в бокал, не теряя ни своего аромата, ни крепости, ни цветовой гаммы. Счастлив переводчик, которому досталась такая книга! Работать с ней — одно удовольствие. Мне так повезло лишь однажды — с романами Фармера из сериала "Мир Реки".
Гораздо чаще перевод, близкий к тексту, получается корявым. Вторая метода предусматривает отход от оригинала. Куда? Отнюдь не в любую сторону. Необходимо уловить суть произведения — юмор, лирику, динамику, специфику диалогов, подтекст — и добиться, чтобы роман производил на нашего читателя такое же эмоциональное впечатление, как и на англоязычного. Сохранить не букву, но дух! При этом, как я полагаю, допустимы весьма значительные изменения исходного текста.
Наконец, есть третий метод, когда переводчик способен литературно переложить вещь на русский всегда близко к оригиналу, каким бы сложным он ни был. Это — экстра-класс; так, вероятно, работали специалисты, стараниями которым мы получили собрания сочинений Джека Лондона, Жюля Верна, Герберта Уэллса и других классиков.
Поскольку калечить исходные тексты я не желаю, а работать на уровне экстра-класса, увы, не могу, мне пришлось избрать второй метод. Поэтому большая часть переводов, которые я делал — и, в первую очередь, романы "Перновского" сериала Энн Маккефри и произведения Э.Э."Дока" Смита — являются, скорее, пересказами. Насколько это допустимо в данных конкретных случаях? Ну, с одной стороны, оба вышеназванных автора — не Лондон и не Уэллс; с другой стороны, существовала еще одна причина для весьма вольного обращения с их текстами. К сожалению, произведения Смита и Маккефри страдают многочисленными логическими неувязками, которые я просто не мог "пропустить" в русский текст; исключение же этих нелепостей зачастую приводило к локальному изменению сюжетных ходов и дописке целых эпизодов.
Поясню сказанное на примере "Дока" Смита. Он — старый автор, работавший в двадцатых-пятидесятых годах, и его творения теперь просто неудобочитаемы — и на английском, и на русском (в дословном переводе). Но Смит классик, один из отцов-основателей американской фантастики, создатель знаменитого в свое время сериала о Ленсменах; и нам, его переводчикам, хотелось предложить отечественным фэнам такого Смита, который, по крайней мере, не вызвал у них неприязни или впечатления архаической древности. Я глубоко благодарен издательству "Спикс", которое взяло на себя смелость осуществить этот проект — почти одновременно с другим переводом, выполненным в издательстве "Армада". Теперь наши любители фантастики имеют две версии "Саги о Ленсменах" — и этого, пожалуй, хватит на долгие года.
Нелепостей же у Смита хватает. К примеру, выборы президента страны могут происходить в здании аэропорта; беглецы, которым сам Бог велел удирать с враждебной планеты, задерживаются там ради схватки с чудовищем; космические десантники рубят противников в капусту топорами, а благородные ленсмены походя уничтожают миллионы разумных существ (конечно, неисправимых плохишей, которые сплошь да рядом торгуют наркотиками). По мере возможности, мы старались сгладить, отсечь, переписать такие эпизоды, сохранив и усилив лучшие стороны творений Смита — их динамизм, юмор, героическую патетику.
Что касается первого тома, который понравился читательнице из Смоленска, то я должен признаться, что у "Дока" Смита нет и никогда не было романа "Кровавое око Сарпедиона". Эта вещь является результатом объединения двух его новелл, "Тедрик" и "Лорд Тедрик", и дописки ряда промежуточных эпизодов, связавших их в единое целое. В своем роде "Кровавое око" — экстраполяция "Дока" Смита тридцатых-сороковых годов в наше время с целью представить его творчество нашим читателям в максимально выигрышном свете.
Несколько слов о романах "Перновского" цикла Энн Маккефри ("Полет дракона", "Странствия дракона", "Белый дракон", "Отщепенцы Перна", трилогия об арфистке Менолли и пр.) Здесь переделок было меньше, однако в дословном переводе Маккефри на русский явно "не шла": вместо героической саги получалось некое розовое сентиментальное занудство, чтение которого могло исторгнуть слезы разве что у двенадцатилетней школьницы. Мы приложили много сил, чтобы выправить эту ситуацию, и, я думаю, наши читатели познакомились с творчеством Энн Маккефри не в самом худшем варианте.
Большая часть романов "Перновского" сериала относится к постконвенции, издательские права на них не были приобретены. Тут возникает любопытная моральная проблема, разрешить которую в силах только сам автор произведения. Итак — что он, автор, предпочитает: предстать перед миллионами российских любителей фантастики в пристойном, но незаконном переводе, или продать право первородства за несколько тысяч долларов, почти со стопроцентной гарантией, что зубастые утробы будут откусывать повисшие головы? Короче говоря, деньги или слава? Понятно, что зарубежный автор желает скосить на российских нивах и то, и другое, но полного счастья, увы, не бывает.
Да, мы, переводчики, поспешили с романами Энн Маккефри, защищая не кошелек ее, но честь; и теперь ее благородные драконы парят над Москвой и Петербургом, не проштемпелеванные печатью в контракте, но и не подвергнутые поруганию, выпавшему на долю героев Фармера, Фостера и прочих. Что же лучше?
АВТОР. Последний год я почти не занимаюсь переводами; пишу оригинальные романы о некой героической личности по имени Ричард Блейд, выдуманной Джеффри Лордом (этим псевдонимом пользовались американцы Лайл Энгел, Роланд Грин и Рэй Нельсон). Блейд, несмотря на его тягу к силовым методам разрешения конфликтов, мне дорог, и если у читателей проявится интерес к подобного рода развлекательной литературе, мы еще о ней поговорим.
Но сейчас мне хотелось бы остановиться на одном моменте, связанном с переводческо-писательской "кухней". Нередко процесс перевода является форменным сражением, причем не с текстом, а с тем, кто его создал, с автором оригинала. Человек пишущий наиболее полно раскрывается в своих творениях; из них можно понять его эмоциональный настрой, мировоззрение, оценить уровень интеллекта и сферу интересов. Он незримо присутствует за кадром, и переводчик — тоже человек, со своими понятиями о том, что такое хорошо и что такое плохо — вступает с автором в схватку с первых страниц романа.
Но раз ведется поединок, должен быть и победитель! Кто же кого подомнет — автор переводчика или переводчик автора?
Результат зависит только от их ума и таланта. Великий — или просто крупный писатель, вроде Филипа Фармера, — побеждает сразу. Его превосходство чувствуешь с первых же фраз; он покоряет, зачаровывает, берет в плен, и дальше думаешь только о том, чтобы не испортить, не исказить его, ибо он хорош и без дописок, исправлений и литературной полировки.
Но бывают случаи, когда желание переделать исходный текст, слабый и невыразительный, становится непреодолимым. Мне кажется, такая склонность присуща не столько переводчикам, сколько нашим русскоязычным писателям, выступающим в роли переводчиков. Ведь оригинальный автор владеет не только искусством нанизывать слова, следуя первоисточнику; он обладает творческой потенцией, воображением, фантазией, умением строить сюжет. Если всего этого у него больше, чем у творца исходной вещи, то результат предугадать нетрудно — на русском языке появляется произведение более сильное и интересное, чем оригинал.
Тем не менее, не все так просто. Можно переделать романы Джеффри Лорда и написать подобную же развлекательную эклектику; ну, а если дело коснется Филипа Фармера?
СЛОВО О ФАРМЕРЕ. Я подозреваю, что нашим читателям Фармер в большей степени знаком не как творец "Мира Реки" и "Мира Дней" (последний сериал скоро выйдет в издательстве "Тролль"), а как автор "Многоярусного Мира". Этот цикл фэнтези выпустили "Центрополиграф", "Крим Пресс — Асмадей", "Локид", "Васильевский остров", "Основа", "Гемма" и почти наверняка другие, неизвестные мне издательства, примерно полумиллионным суммарным тиражом. Кое-кто поставил свой копирайт на книгу, кое-кто постеснялся, но суть от этого не меняется — во всех версиях явственно проглядывают рога и копыта предшествуюшего самопального перевода, "печатки".
Вот начало на русском "Создателя Вселенной", первого романа цикла: "Призрак трубного зова провыл с другой стороны дверей". Имеются варианты: "За дверьми, кто-то призрачный, вновь извлек из рога серию звуков". А вот деталь физиологии описанных Фармером кентавров: "Большая часть кентавра должна была дышать", "Большая лошадиная часть кентавра должна была дышать", "Большая животная часть кентавра должна была дышать" (последний вариант — в трех изданиях).
Разумеется, эта большая лошадиная животная часть кентавра должна была дышать, но для Филипа Фамера было бы лучше, если б в наших краях она не сделала ни вздоха!
В чем же заключается проблема? Почему мы имеем отличный перевод фармеровского "Пира потаенного" (выполненный О. Артамоновым и изданный "АМЕХ Ltd" — АО "Лорис"), вполне читабельные переводы "Мира Реки" ("Русская тройка" и "Тролль" — "Ювента") и некоторых других романов, а на "Многоярусном Мире" споткнулись уже шесть издательств, выставив Фармера на посмешище?
Дело не только в том, что Артамонов куда квалифицированнее безымянных тружеников, пытавшихся совладать с дыхательными органами кентавра, но и в особенностях фармеровского творчества. Он весьма разносторонний писатель: есть у него научная фантастика, очень конкретная и реалистичная, которая в самом деле как бы "перетекает" с английского на русский; есть мистификации, пародии и подражания; есть вещи философского толка, очень непростые для понимания; и есть фэнтези о Мире Пяти Ярусов, написанная совершенно по-другому, нежели сериал о Мире Реки. Эту сказку нельзя перекладывать "один в один", иначе всю ее чарующую прелесть с первой же фразы заглушит вой призрачных рогов. Здесь мы сталкиваемся с ситуацией, когда необходимо противоборствовать с крупным писателем, чтобы передать эмоциональный настрой, суть и смысл его творения — пусть развлекательного и лишенного глубоких мыслей, но от этого не менее трудного для перевода.
Сейчас, когда я пишу эти строки, окруженный лошадиными частями кентавров, что дышат мне в спину со страниц поименованных выше изданий, я хочу сказать читателям: не верьте! Филипп Фармер совсем не такой! Он — умный, саркастичный, насмешливый; он — любитель гипербол, он — мистификатор, творец загадок и тайн, и даже в самых слабых своих произведениях он не оскорбит вас корявой фразой. Фармер — это "Пир потаенный", "Восстаньте из праха", "Темный замысел", "Грех межзвездный", "Мир Дней"; и мы постараемся, чтобы данный список поскорее включил и достойный перевод сказания о Многоярусном Мире.
В заключение несколько слов об издателях — таких, с которыми стоит дружить переводчикам.
К счастью, и я сам, и мои коллеги, довольно быстро расстались с теми работодателями, которые обещают очень много, но не платят почти ничего. Какими бы ни были гонорары последних лет, высокими или не очень, издательства "Спикс", "ВИС", "Лейла", "Деймос", "Тролль", "Ювента" платили их своевременно и честно, не унижая ни нас, ни наш труд. Я не сторонник тезиса "деньги не пахнут". Очень даже пахнут! Отдают горечью обмана, когда получены после многократных униженных просьб! С теми, кого я перечислил выше, таких проблем не возникало, и работать с ними было приятно.
В их число — правда, с большими оговорками, — я бы включил и "Северо-Запад". У меня двойственное отношение к этому крупнейшему издательству фантастики. Как читатель, я весьма ему благодарен, так как два "северо-западных" сериала, фэнтези и научной фантастики, дали нам, фэнам, много хороших книг (хотя бывали и неудачи). Остается лишь сожалеть, что подбор произведений носил несколько хаотический характер, и что такие отличные переводчики, как И. Тогоева ("Волшебник Земноморья" Урсулы Ле Гуин) и В. Лапицкий ("Князь Света" Роджера Желязны) солировали в "Северо-Западе" только однажды.
Как переводчик я сделал для "Северо-Запада" четыре книги — Ланье "Путешествие Иеро", Маккефри "Странствия дракона" и "Полет дракона", Лорда "Приключения Ричарда Блейда" (две последние — в соавторстве с Ю. Барабашем и В. Ивановым), после чего летом 1992 года расстался с этим издательством. Я не являюсь переводчиком "Северо-Запада", как посчитала читательница из Смоленска, но совсем не возражаю, чтобы мое имя поработало к чести и процветанию издательства, которому я, в конце концов, многим обязан.
Меня неоднократно спрашивали о причинах расхождения с "Северо-Западом". Дело не только в том, что это издательство, предлагая сравнительно скромные гонорары, нередко затягивает их выплату; с этим поневоле смиряешься. Более существенным моментом является позиция редакционного руководства, которую можно было бы сформулировать так: Петербург — город большой, голодных интеллигентов в нем много, так что незаменимых людей нет. Я передаю лишь свои субъективные ощущения и ни в коей мере не настаиваю на их полном соответствии действительности; однако они у меня возникли. Поскольку мне близок прямо противоположный принцип — каждый толковый и работящий человек на своем месте незаменим — то я, к сожалению, был вынужден расстаться с "Северо-Западом".
И еще одно: в отличие от "Ювенты" и "Тролля", "Северо-Запад" не хотел издавать Филипа Фармера! Смертный грех, я полагаю.
ТЕОРЕМА: Клиенты — это уроды.
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО: Уроды они и есть.
ПОЯСНЕНИЕ:
Как сказал А.М.Столяров в своем известном докладе на "Интерпрессконе"… Ой, извините, случайно сорвалось. Лучше я так начну:
Если почитать журнал по имени "Двести", а равно как любое другое издание, обращающее внимание на фантастику бывш. СССР, можно заметить следующее: как до самих фантастов, так и до сочувствующих/кормящихся вокруг, дошло: русских покупают плохо. Совершенно неожиданное такое прозрение, типа "ой, зима пришла!". Как всегда — "кто виноват?", "что делать?" — классика.
Правда, при ближайшем рассмотрении, оказывается, что под "русскими, которых покупают плохо" имеются в виду представители не очень узкого, но все же ограниченного круга персонажей, принятых за уважаемых в фэндоме вообще, и в Питере в частности. Странная какая-то картина получается: писатели сдержанно (а равно и не очень сдержанно) дают понять что у них каждый — первый парень на деревне, вся рубаха в петухах, если не подряд, так через одного. Критики тоже: и тот хорош, и этот молодец, да и сам я парень не промах. Опять же моральная поддержка, премии, как из ведра: на одном "Интерпрессе" столько, что сразу и не подсчитаешь: четыре таких, четыре сяких, четыре эдаких, четыре специальных, и еще сколько-то добавить собирались. Шестнадцать премий, и каждая — "самая престижная". Клево, да? Это ж какие гиганты мысли собрались! Словом совершенно радужный пейзаж, но вопрос о виноватых остается открытым.
Сначала виноваты были подлые издатели. Гаррисона, сволочи, печатали. Настолько привычным стало это, что и сейчас их по инерции продолжают уговаривать: "Да бросьте вы Кингов штатовких! У нас в Харькове (Питере, Москве, Верхнезатычкинске) в любую очередь за сметаной сунься — что Кингов, что Муркоков корзинами! Немеряных денег наживете!" (за точность цитаты не ручаюсь, но смысл такой). Но, честно говоря, по нынешним временам пенять издателям язык уже как-то не поворачивается. Издают, и не так уж мало. Теперь новое веяние: оказывается, у фантастов нашенских профессионализм хромает. Он хороший, но почему-то хромает.
Отсюда и оргвывод "что делать": сейчас мы пишем, конечно, здорово, а должны писать здоровее, тогда-то мы наконец и похороним всяких там Зилазни-Везде-Пролазни и Хосе-Жозе-Фелипе-Многоярусных.
И вот стараются ведущие фантасты, ажно компьютеры дымятся. Многоплановость создают, реализм с турбонаддувом применяют, стиль совершенствуют…Словом, ведется неустанная работа по дальнейшему повышению и улучшению. А на выходе — в смысле коммерческого успеха книг — по прежнему ноль. Или величина от нуля отличная, но ненамного. Конечно, можно писать и без расчета на издание, для трех с половиной друзей, но сейчас разговор не об этом.
Вы думаете, я сейчас буду доказывать, что на самом деле все писатели у нас — неумехи, и получают, то есть не получают, по заслугам? Отнюдь. Побоку разборки, пишут "ведущие фантасты" действительно пристойно, даже Столяров, несмотря на всю свою ярко выражаемую гениальность. Коммерческие неудачи их нервируют, и они пытаются из хорошего сделать лучшее, а я говорю: ребята, расслабьтесь. Вы воюете не с той мельницей. Почему-то никто из вас до сих пор не понял, а если понял, то не заявил вслух: художественные достоинства книги интересны читателю, но книгу не Читатель покупает. Книгу покупает Клиент. Даже если это две ипостаси одного и того же человека, все равно. Он сначала Клиент, а читатель уже потом. А Клиент — существо весьма специфическое, и если честно, очень неприятное.
1. На красоты стиля и полет мысли Клиенту, извините, насрать. По своему трехлетнему опыту работы на книжном рынке в Москве, я могу с уверенностью сказать: содержание клиента интересует, но не очень. И критерии оценки содержания у него иные, нежели у критика родом из фэндома.
Пример А. Кто, где, когда, сказал хоть одно доброе слово о сериале Ю.Никитина? (кроме самого Никитина, конечно). А клиенты его книги берут. И сопровождают это словами: "Так у него же весело! И интересно!". И берут так, что мама миа! Двенадцать штук стоит "Князь Владимир", это не на лотке повторяю, это мелкооптовый рынок — пачками уходит! Значит с лотка их возьмут за двадцать. А увешанный премиями Лазарчук за четыре тысячи рядом ну хоть бы кто в руки взял.
Пример Б. "Лабиринт смерти", совершеннейший кич, начинающийся фразой "Сергей гнал планер вовсю, но плазма была плохого качества…" оказался у Клиента настолько популярен, что был сделан дополнительный тираж.
2. Кроме того, Клиент обожает серии. Собрать серию, чтоб вся была это святое. Двенадцать томов Стругацких очень хорошо разошлись не только из-за громкого имени, но и еще из-за того, что у них номера на корешках. Пусть у Клиента дома уже три издания "Трудно быть богом", но номерной том он все равно купит. Просто для того, чтобы на полке было все красиво. Ради серии Клиент купит любое дерьмо, а если пропустил — то и за любые деньги.
Пример В. Тех же самых "Троих из лесу" лично я полгода назад впарил за тридцать штук. Урод, не спорю. Но кушать хочется.
Пример Г. Ник. Перумовкий роман, как известно, вышел с небольшим интервалом в Ставрополе как отдельное издание, и в Питере в суперной серии "Северо-Запада". Свидетельствую: при наличии завлекательной надписи "Продолжение Толкина", ставропольскую книгу брали очень так себе. Зато, когда появилась питерская… Не глядя: "Это новый "Северо-Запад"? Сколько их в пачке?"
3. Внешний вид издания и качество изготовления волнуют Клиента чрезвычайно.
Пример Д. Диалог у прилавка при попытке торговать "Дорогой" Олди:
— Так она не шитая? И на газетной бумаге…
— Не газетная это, а второй офсет. Так ведь сама-то книга хорошая! А за три с половиной тысячи вам на финской печатать не будут.
— И обложка мягкая…
— Уважаемый! Это одна из немногих действительно хороших и оригинальных вещей в стиле фэнтези, выходивших в последнее время…
— И формат какой-то…
— Так вам читать, или полку украшать?
Клиент гордо поворачивается в профиль, делает шаг вправо, и покупает "Первые войны пустыни" за без малого червонец.
4. Клиент крайне подозрительно относится к новым, незнакомым именам со славянскими окончаниями. И наоборот, готов покупать без разбора авторов раскрученных. Я готов замазать на любую сумму, что если взять какое-либо дерьмецо, обозначить его "А. и Б.Стругацкие. Из неизданного", то пройдет это на ура. А если еще и сделать его как том тринадцатый, дополнительный, так и "два к одному" готов забиться.
Пример Е. Великолепный "Многорукий бог далайна" Логинова продавался весьма слабо, да и продавался-то в основном потому, что это — серия, "Золотая полка". Попытки уговаривать Клиента купить эту книгу наталкивались на вопрос: а кто он собственно такой, этот Логинов, и если он такой умный, то почему не богатый? В смысле не известный.
5. Но даже такой Клиент потихоньку вымирает. Мода на книги прошла примерно одновременно с модой на интеллигентность. Тут и примеров не надо никаких.
Теперь давайте вспомним о писателях и издателях. Писатель хочет написать умно и сложно — в результате Клиент, бегло проглядев книгу, кладет ее обратно на прилавок. Издатель хочет издать побыстрее и подешевле (серьезных денег на парня из сметанной очереди жалко!), и в результате получается невзрачное непойми-что в поганой картонной обложке и аляповатом супере, которое будет захламлять склады контор, взявшихся за реализацию. Помните мыло отца Федора? "Потом его еще выбрасывали в выгребную яму…"
Творческие личности до хрипоты могут разбираться между собой, кто кого талантливее — Клиенту от этого ни жарко, ни холодно. Он просто будет голосовать рублем за то, что отвечает его запросам, а запросы его я описал. Таким образом, получается вот что: всяческие разговоры о художественном уровне и писательском мастерстве полезны и интересны сами по себе. Не менее полезны и обсуждения дел в издательстве и книготорговле. Но смешивать между собой эти две темы, а тем более привязывать одно к другому — не советую, мнэээ, не советую. Не съедят.
Сборник анонсирован, как "первый, отражающий традицию "страшного" рассказа в классике XVIII–XIX вв. и современной фантастике". После внимательного прочтения книги приходишь, к сожалению, к выводу, что, очевидно, русский страшный рассказ, как родился, так и вымер в XIX веке. Произведения В.Одоевского, А.Погорельского и М.Загоскина — украшения книги. Все остальное — увы и ах (может быть, за исключением рассказа С.Логинова "Monstrum Magnum" рассказа Д.Трускиновской "Я хочу быть с тобой") воспринимается, как довесок.
Основная проблема у авторов нашего времени — что делать с ужасами. Ведь их надо откуда-то брать и куда-то девать. В результате следуют или нудное объяснение на три страницы с обилием разных терминов, после чего выясняется, что это, разумеется, инопланетяне (Е.Бурлаченко, "Ночь мутантов"), или активная стрельба с последующим осознанием факта, что противник явился из параллельного мира (C.Иванов, "Дорога в один конец"), или что-нибудь еще в этом же духе.
Из за этой неразберихи еще одна проблема — не страшно, ну хоть ты тресни. Даже предупреждение на титульном листе ("Людям со слабыми нервами читать не рекомендуется") не спасает. Предположим превращаются все люди в вампиров (А.Бачило, "Пробуждение вурдалаков") — так все ж превращаются. Были люди — станут вампиры. Абсолютно не пугает история о похищении крысами флейты гамельнского крысолова и написании коллективного письма людям — "Вы нас не трожьте!" (А.Бирюк, "Клад"). Даже стилизация ужасов под Восток не спасает (А.Поляков, "Стеклянный шар").
Прочитаешь книгу, и взгрустнется. Хорошо предкам было. Мало того, что ели, спали, пили вдоволь, так их еще и пугали лучше. Обидно…
"Библиотека фантастики" издается уже почти десятилетие. Основной целью издания была, очевидно, попытка осветить развитие фантастики на протяжении нескольких веков (надо отметить, что составители достаточно широко подошли к этому вопросу). В частности, по советской (российской) фантастике были изданы тома с произведениями XIX века, несколько сборников фантастики XX века, а также тома отдельных авторов (Ефремов и др.)
Фантастика восьмидесятых годов представлена в двух сборниках. Первый вышел достаточно давно и был в основном посвящен авторам работавшим в тесном контакте с издательством "Молодая гвардия" (Медведев, Щербаков и пр.), второй же вышел недавно, и о нем-то у нас и пойдет разговор.
Вошедшие в антологию произведения прекрасно показывают путь развития советской НФ в этот период. Часть из них о светлом будущем человечества это повести С.Другаля "Василиск", Г.Гуревича "Таланты по требованию". Грядущее прекрасно. Зло изжито, если же есть неувязки, то сие результат исключительно плохого воспитания. Резкой тревожной нотой вторгается в чудо-мир повесть А.Щербакова "Сдвиг" (кстати, единственное произведение отечественной фантастики, удостоенное премии как лучшей НФ-книги года в Европе). Грустный и добрый Шефнер с повестью "Рай на взрывчатке". Возможно, кто-то будет, прочитав ее, смеяться — что ж, его право.
Вошедшие в сборник рассказы публиковались многократно, — но, право же, они этого заслуживают. И неподражаемо смешной рассказ Б.Штерна "Чья планета?", и преисполненный веры в человека "Художник" В.Рыбакова, и жесткий сатирический "Кошелек" М.Веллера.
Путь от безграничной веры в доброе будущее к постепенному пониманию, насколько мир реальный отличается от созданного фантастами идеала, предстает перед нами. Что будет дальше? На дворе девяностые…
Сборник вышел в серии "Российский детектив" и включает в себя новый роман "Усни, красавица" и давно уже опубликованную повесть давшую сборнику название.
Автор в предисловии признает, что причиной публикации cтоль различных по идеям произведений в одном сборнике было желание показать, как за несколько лет может измениться антураж написанных в одном жанре произведений.
"Смерть этажом ниже" — достаточно обыкновенный роман-катастрофа. Действие происходит в небольшом городке, где из-за плохих очистных сооружений происходит выброс ядовитых веществ и гибнут несколько тысяч жителей города. Возможно, все прошло бы незамеченным для центра (администрации города и завода предпринимают все меры для этого), но, на беду местных властей, в городе оказывается приезжий журналист. Он приходит в ужас от увиденного и решает вскрыть все злоупотребления в ЦК КПСС, куда и стремится несмотря на противодействие городского начальства.
"Усни, красавица" произведет впечатление в первую очередь на любителей интеллектуального детектива (нечто в духе Агаты Кристи). Сейчас большая часть криминальных романов, продающихся на книжном рынке, относится скорее к традиции "крутого" детектива, так что уже некоторое разнообразие. Действие развивается неторопливо, трупов по нонешним временам совсем мало. Роман входит в серию "Река Хронос" (впрочем написан он как вполне самостоятельное произведение, и тот кто не читал предыдущие романы серии — "Река Хронос" и "Заповедник для академиков" — этот роман прочитают без трудностей). Очень приятно, что автор не нападает с ужасающей регулярностью на какую-нибудь социальную группу, что так модно сейчас в детективном жанре (как то: недобитые коммунисты, страшные рекетиры, подпольные миллионеры и т. д.).
Автор романа — Дэйв Волвертон — практически неизвестен нашему читателю. Но его первая публикация в России — роман "На пути в рай", право же заслуживает внимания. Роман представляет собой переработку рассказа, который в 1986 году получил первую премию в конкурсе "Писатели будущего".
"На пути в рай" будет прекрасно понят жителем бывшего СССР. Роман прекрасно накладывается на пост-советскую действительность.
Главный герой романа — врач Анжело, который после встречи с загадочной девушкой оказывается втянут в череду странных событий. Он убивает человека, гнавшегося за девушкой, вынужден бросить врачебную практику, и вследствие этих событий, становится наемником на планете Пекарь. Мир, окружающий героя, — наше с вами будущее, где получили развитие тенденции, намечающиеся уже сегодня. Государство, генетически перепрограммирующее своих граждан для лучшего управления ими, чрезвычайно обостренное у всех обитателей этого мира понятие территории, своего места в их недобром мире, — как бы компенсация за то, что они потеряли. Как следствие, достигшие крайностей отношения между нациями (проблема непонимания — главная в романе). Каждый охраняет свой мир, устанавливает в нем свои порядки, и законы, но ведь жизнь, увы, невозможно прожить, не выходя из своей клетки…
Роман многопланов и может быть прочитан на разных уровнях — тот, кто хочет найти в книге приключения, найдет их; тот, кого интересуют больше проблемы морально-этического или философского плана, несомненно, тоже не отбросит книгу в сторону. Так что — читайте, очень хорошая и умная книга.
Роман получил широкое признание на Западе, завоевав сразу обе высшие премии: "Хьюго" и "Небьюлу". Теперь и наш читатель может получить удовольствие от этого произведения (правда есть определенные претензии к переводу — после прочтения не создается впечатления целостности текста).
"Звездный прилив" — роман об ответственности перед теми, кого ты повел за собой. Галактика обширна и заселена, но расы, получившие доступ к звездам ранее других, имеют право при обнаружении разумных существ искусственными методами поднимать их уровень интеллекта, за что те в течении долгого времени должны служить своим патронам. Впрочем, у столь могущественных ныне рас тоже были патроны — и т. д. Патрон имеет право на изменение своих клиентов — как того ему захочется. Земляне — единственная разумная раса Вселенной, у которой нет патрона. Они сами вышли в космос и встретили там корабли с чужих звезд. Однако они являются патронами для нескольких "цивилизованных" ими земных видов животных. Это, например, герои романа нео-дельфины и разумная шимпанзе. Люди пытаются строить отношения со своими клиентами, как с равными, но это влечет за собой большую ответственность. У прочих патронов проблем нет — отношения между ними и их клиентами строятся на уровне армейской дедовщины, то есть "сначала тебя, потом ты". Все прекрасно.
Проблема в том, что земляне пытаются дать развитие внутренним резервам своих клиентов. Проще всего заставить их перенять образ мышления хозяев, но при этом получатся просто дубликаты людей, причем дубликаты заведомо неудачные в силу физического и интеллектуального несоответствия. Клиенты сами чувствуют свою неполноценность, что и приводит к трагедиям. Что делать: править железной рукой (как все) или идти тяжелым путем воспитания равных себе…
Третья книжечка серии настолько отличается от первых двух (содержащих часть цикла "Бездна Голодных Глаз" Г.Л.Олди), что вызывает интерес уже с первых страниц. Хотя бы обозначением принадлежности повестей, написанных воронежскими авторами совместно, — "научно-фантастические"! Ведь за последние годы среди отечественных авторов термин "научно-фантастический" стал явно не моден, и даже в старое доброе сокращение "НФ" вкладывалось новое содержимое: "Новая Фантастика"…
А тут новые авторы, но со старым добрым "научно-фантастическим" детективом.
Должен признаться — мне "изначально" интересно читать повести (не романы и не рассказы) не известных до того авторов. Не вдаваясь в причины этого, спешу сразу заявить, что после прочтения повестей "Strawberry Fields Forever" и "Случай контрабанды", рассказывающих о приключениях Федерального Следователя 4-й (а затем и 5-й) категории, Кая Санди, на просторах Галактики, в ожиданиях я не разочаровался.
В сюжете особых новаций не наблюдается: действие происходит после распада Империи Тридцати Трех Миров, после времен Галактической Смуты и Эпохи Войн… В "антураже" задействованы: крейсер Объединенного Космического Флота Федерации, тайное расследование на станции активного наблюдения "Ферн-21", эксперименты по модификации поведения людей с помощью психотронных вирусов (в первой повести); вынужденное участие Федерального Следователя, находящегося в отпуске, в поисках пасхального яйца Фаберже и уникального произведения "Чужого Искусства" с Мелетты-5, его борьба с вечноживой Мафией (теперь уже Галактической!), одним из "крестных отцов" которой является Великий Кирилофф (потомок члена Политбюро — вот и патриотическая новация!), заканчивающаяся, конечно же, блистательной победой Следователя! (это во второй повести).
Но действие (особенно в "Случае контрабанды") развивается живо, повороты его предугадать довольно сложно, наука ("фантастическая") фигурирует: к примеру — Пятая планета Мелеттской системы, которая, избежав Коллапса, с другими мировыми константами попала из предшествующей в нашу Вселенную…
Повести читаются с интересом.
Как и следующий за ними рассказ Б.Иванова "Репортаж" — триллер о борьбе с чудовищами ("дикими гибридами ящера и ракообразного"), таящимися в каждом человеке, высвобождающимися "Словом Власти" — трансформирующей информацией…
Попытка ученых из "Исследовательского Центра ментальных активностей" прочесть старую историю милейшего доктора Джекила и мерзкого мистера Хайда "на языке анализа систем" приводят к плачевным результатам… Но что будет, если полную свободу получит "милейший доктор"?..
Прав один из героев: "Я не хочу становиться ни богом, ни чертом! Хочу оставаться человеком!" (А точнее было бы: "Хочу СТАТЬ человеком"…)
"Репортаж" получился на славу.
Рассказ Ю.Щербатых "Плоть от плоти моей" — о приключениях на "страшной планете по имени Цербер", на которой пещеры "заполнены тысячами скелетов", привлек меня как-то менее…
И почему накормленные человеческим мясом своими слугами-криппами скелеты-квиверы (существа неизвестной природы) превращаются именно в "черных рыцарей", я так и не понял…
Но, может быть, рассказ вовсе и не об этом, а о романтической любви вольного звездного торговца и дочери местного вождя, заканчивающегося "хэппи-эндом"?!
Не люблю я читать романы! Очень мало среди них таких, что приковывают внимание с первых страниц и "держат" тебя до последней строчки… "Исторические игры", к сожалению, тоже из большинства".
Поначалу читать о приключениях спецагента Интерпола Вальтера Холлдака в "Древнем Риме" (с "вложенной" памятью контуженного легионера Марка Пиктора Квинта) и "средневековой Германии" (как вылеченного от одержимости бесами Фрица) достаточно интересно. И можно даже поломать голову вместе с героем о "секрете путешествия во времени"!
Но к середине книги "интерес" уменьшается — в перевоплощении Марка в "старшего уполномоченного уездного ЧК Николая Смелкова" есть уже (не по воле автора) нечто пародийное.
К сожалению, не может выдержать критики основная идея романа, как-никак претендующего на "серьезность" — осуществляемый на деньги КПСС и КПК (пресловутое "золото партии") "Проект Веста", — ставящий целью изменения хода истории для создания стабильного коммунистического общества.
По всей видимости, руководствуясь лозунгом "Фантастика должна быть фантастичной!", автор романа и показывает, как для исследования оптимальных путей к поставленной цели на астероиде Веста были построены герметичные "купола, соответствующие различным периодам человеческой истории", а для управления процессом "перекраивания" этой самой истории создан компьютер-гигант "Геродот"…
Господа, да разве ж можно найти таких правоверных большевиков (но в то же время якшающихся с наркомафией), чтоб они свои денежки на "утопию" пустили? Это уж совсем "ненаучная фантастика" получается…
Последняя треть романа — обычная "приключенщина", несмотря на цитаты из "Майн кампф", описания опытов Дельгадо и цепной ядерной реакции… Тут главное — спасение возлюбленной, не считая борьбы против тирании Политбюро астероида! Заканчивающийся, естественно (но в результате случайности) полной победой правых (капиталистических) сил. Апофеоз: приобретение домика в горах Шварцвальда в обмен на прихваченный между прочим уникальный кристалл искусственного рубина "Оберон-IV"!
И все же, пусть роман удался автору не во всем, и эта книга, и написанные в соавторстве с Б.Ивановым повести, дают основание полагать, что заявка на "новое имя России" сделана.
В то же время, так громко называть серию книг, выходящих в Воронеже, я бы не решился.
Евгений ЛУКИН сообщил нам, что он закончил повесть ТАМ, ЗА АХЕРОНОМ. По всей видимости, повесть будет предложена для публикации журналу "Если" через Андрея Черткова. [Евгений Лукин, Волгоград; Андрей Чертков, СПб]
Александр ЩЕГОЛЕВ написал новый фантастический роман ИНЪЕКЦИЯ СТРАХА. Роман принят к публикации издательством "МИМ-ДЕЛЬТА" (СПб). [200]
Андрей ИЗМАЙЛОВ испросил у Бориса Стругацкого разрешения назвать новый триллер, который он сейчас пишет, БЕЛЫЙ ФЕРЗЬ. Это будет футуристический боевик, никакого отношения к миру Стругацких не имеющий. [Андрей Измайлов, СПб]
Борис ШТЕРН пишет новый роман ЭФИОП — альтернативно-исторический боевик. При благоприятных условиях он планирует закончить его еще в в этом году. [Борис Сидюк, Борис Штерн, Киев]
ДОСЛОВНО: В романе "Эфиоп" (название рабочее) описывается удивительная судьба украинского хлопчика, родители которого, махновцы, были убиты, а его самого вывез в 1920 году из Севастополя французский шкипер-эфиоп с целью вывести в Эфиопии великого национального поэта наподобие Пушкина по аналогии с арапом Петра Великого. Хлопчик был подарен эфиопскому (офирскому) императору и запущен в императорский гарем. Этот генетический эксперимент завершился успешно, но не совсем так, как предполагал шкипер.
Действие происходит в Крыму 1920 года, Италии и Эфиопии 20-40-хгодов, СССР 50-80-хгодов, в современных России и Украине. Написано около 10 авторских листов черновика. При благоприятном стечении обстоятельств роман может быть закончен еще в этом году.
В работе у Сергея ЛУКЬЯНЕНКО продолжение романа "Рыцари Сорока Островов" (рабочее название ВОЙНЫ СОРОКА ОСТРОВОВ), космическая опера ЗВЕЗДЫ ХОЛОДНЫЕ ИГРУШКИ, роман альтернативной истории с "вилкой" в конце Х века, а так же еще кое-что… [Сергей Лукьяненко, Алма-Ата]
Далия ТРУСКИНОВСКАЯ намерена до лета закончить пятнадцатилистовой роман-фэнтези КОРОЛЕВСКАЯ КРОВЬ. [Далия Трускиновская, Рига]
Елена ХАЕЦКАЯ, автор романа-фэнтези МЕЧ И РАДУГА, опубликованного издательством "Северо-Запад" в серии "Fantasy" под псевдонимом "Меделайн Симмонс", поручила распоряжаться правами на издание романа ЗАВОЕВАТЕЛИ агентству "СПЕКТР". [Сергей Бережной, СПб]
Андрей ЛАЗАРЧУК заканчивает новый роман ТРАНКВИЛЛИУМ. [Николай Ютанов, СПб]
Петербургское агентство "СПЕКТР" (директор Сергей БЕРЕЖНОЙ) уполномочено распоряжаться правами на издание произведений Ольги ЛАРИОНОВОЙ, Святослава ЛОГИНОВА, Георгия МАРТЫНОВА, Николая РОМАНЕЦКОГО, Александра ТЮРИНА, Елены ХАЕЦКОЙ, Александра ЩЕГОЛЕВА (все — Санкт-Петербург), Бориса ШТЕРНА (Киев), Далии ТРУСКИНОВСКОЙ (Рига), Г.Л.ОЛДИ (Харьков), Бориса ИВАНОВА, Юрия ЩЕРБАТЫХ (Воронеж). [200]
В ближайших номерах "УРАЛЬСКИЙ СЛЕДОПЫТ" публикует повесть Василия ЩЕПЕТНЕВА "КОРМИТЬ ЗВЕРЕЙ ВОСПРЕЩАЕТСЯ" (#10'1994), подборки рассказов (#11–12'1994 и #6'1995), повесть Алексея ЩУПОВА "ХОЛОД МАЛИОГОНТА" (##1–2'1995), роман Владислава КРАПИВИНА "ЛЕТО КОНЧИТСЯ НЕ СКОРО" (##3–5'1995), повесть Геннадия ПРАШКЕВИЧА "ДЕМОН СОКРАТА" (#7'1995). В портфеле редакции новый роман Василия ГОЛОВАЧЕВА и повесть Александра ЧУМАНОВА. Рассматривается также возможность публикации дебютного романа Светланы ЗОРИНОЙ "ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ СТАТЬ БОГОМ". Журнал уверенно удерживает тираж в 25 тысяч и, видимо, вскоре поднимет его до 30 тыс. [Сергей Казанцев, Игорь Кузовлев, Екатеринбург]
Четвертый номер петербургского журнала "НЕВА" за этот год предполагается почти полностью посвятить фантастике. В разделе "Фантасты города Питера" будут напечатаны повесть Натальи ГАЛКИНОЙ "НОЧНЫЕ БЕЗУМЦЫ", новелла Андрея СТОЛЯРОВА "ПОЛНОЛУНИЕ", рассказ Н.ГАЕХО "КАМЕННЫЙ КРУГ". Рубрика НОВЫЕ ПЕТЕРБУРЖЦЫ представит повесть Н.БИЗИНА и А.ИВАНОВА "СЛЕПЫЕ ЛАСТОЧКИ" и рассказ О.ГРОНСКОЙ ХИТРЫЙ "БАТИСКАФ". В разделе переводов предполагается опубликовать два рассказа Филипа К. ДИКА. В портфеле редакции есть еще несколько более или менее крупных произведений фантастики, которые предполагается опубликовать в 1995 году. [Владимир Фадеев, СПб]
В Москве готовятся к изданию первые номера двух новых журналов фантастики. Первый будет называться просто и незатейливо — "РАКЕТА". По словам редактора журнала Ильи Китупа, издание будет ориентироваться на публикацию исключительно отечественной фантастики. О другом проекте пока известно лишь то, что в названии его будут слова СОВРЕМЕННАЯ, РОССИЙСКАЯ и ФАНТАСТИКА, но в каком они будут стоять порядке пока неизвестно, и то, что редактировать его приглашен Владимир Михайлов. Периодичность и сроки выхода первых номеров этих журналов пока не определены. [Сергей Бережной, СПб]
Литературно-художественный альманах "СИБИРСКИЕ АФИНЫ" (издатель Томская писательская организация) регулярно печатает фантастику. В #2 за 1994 год напечатаны, в частности, окончание повести Александра РУБАНА "БЕЛЫЙ СЛОН", рассказ Юлия БУРКИНА "ФОРМУЛА ТАЛАНТА" и дебютный рассказ Дмитрия ИВАНОВА "РЕЛИГИЯ ЖИЗНИ". [200]
Повесть Юлия БУРКИНА и Сергея ЛУКЬЯНЕНКО "СЕГОДНЯ, МАМА!", вслед за днепропетровским журналом "МОЛОДЕЖЬ И ФАНТАСТИКА", опубликована в красноярском журнале "ДЕНЬ И НОЧЬ" (#1'95). На #2 анонсирован роман [скорее, все-таки, повесть] Андрея СТОЛЯРОВА "ДЕТСКИЙ МИР". ["День и ночь", #1'95]
Книгу Вячеслава РЫБАКОВА, куда вошли романы "ОЧАГ НА БАШНЕ" и "ГРАВИЛЕТ "ЦЕСАРЕВИЧ", выпустило петербургское издательство "Лань". Это же издательство планирует вскоре выпустить роман Александра ТЮРИНА "ВОЛШЕБНАЯ ЛАМПА ГЕНСЕКА, ИЛИ ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДО-ОРУЖИЕ СТРАНЫ СОВЕТОВ". [Юрий Флейшман, Александр Тюрин, СПб]
Книга критики и публицистики Сергея ПЕРЕСЛЕГИНА "ОКО ТАЙФУНА" подготовлена в издательстве "TERRA FANTISTICA". Предисловие к книгке написали Андрей Чертков и Николай ЮТАНОВ. Книга будет выпущена тиражом 1000 экземпляров в новой серии "Библиотека Интеркома". [200]
Издательство "КРАНГ" выпустило в декабре 1994 года дебютный роман фэнтези Марины и Сергея ДЯЧЕНКО "ПРИВРАТНИК". Книга претендует на звание лучшей фантастической книги года, изданной на Украине. [Борис Сидюк, Киев]
Большой том произведений Бориса ШТЕРНА готовится к изданию киевской фирмой "АЛЬТЕРПРЕСС", известной длинной серией очень толстых авторских сборников переводной фантастики. В том войдут рассказы и повести о Бел Аморе, "Записки динозавра", рассказы из серии "Сказки Змея Горыныча". Штерн получил также предложение на издание двух (в перспективе — трех) томов в серии "Золотая полка фантастики" издательства "ФЛОКС", но договор пока не подписан. [Борис Штерн, Киев]
Новый сборник Сергея ЛУКЬЯНЕНКО "ЛОРД С ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ" выпущен в Алма-Ате (ЛИА "HОМАД", Алматы, 1994). В него вошли романы "Принцесса стоит смерти", "Планета, которой нет" и "Рыцари сорока островов", а так же рассказы ("Поезд в теплый край", "Л" — значит люди", "Мой папа — антибиотик", "Дорога на Веллесберг" и "Фугу в мундире"). [Владимир Васильев, Москва]
ТОО "АЛГОРИТМ" (Москва) приобрело права на издание сборника Ольги "ЛАРИОНОВОЙ ЛЕОПАРД С ВЕРШИНЫ КИЛИМАНДЖАРО", куда, кроме заглавного классического романа, войдут "Чакра Кентавра" и ряд рассказов. Еще один сборник Ларионовой (куда войдут трилогия "Соната моря", "Клетчатый тапир" и "Лабиринт для троглодитов", весь "Чурленисовский" цикл и еще несколько рассказов) предполагается выпустить в нижегородском издательстве "ПАРАЛЛЕЛЬ". [200]
Сборник Александра МИРЕРА, куда войдут полные авторские варианты романов "У меня девять жизней", "Дом скитальцев" и рассказы, готовит к выпуску издательство "ПАРАЛЛЕЛЬ" (Нижний Новгород). [Михаил Редошкин, Нижний Новгород]
В серии "ХРОНОС", издаваемой московским издательством "АРГУС", планируется выпуск большого сборника Льва ВЕРШИНИНА, куда войдут, кроме всего прочего, ранее не издававшиеся повесть "Первый год Республики" и роман "Двое у подножия Вечности". Следующими, по всей видимости, будут два тома Сергея ЛУКЬЯНЕНКО. В первый войдет трилогия "Лорд с планеты Земля" (ее составили космические оперы "Принцесса стоит смерти", "Планета, которой нет" и "Стеклянное море"), второй том украсят романы "Солнечный котенок" (подростковая фэнтези), "Рыцари Сорока Островов" и дюжина рассказов. Уже весной 1995 года в серии предполагается издать трилогию Сергея ЛУКЬЯНЕНКО и Юлия БУРКИНА "Сегодня, мама", "Остров Русь" и "Царь, царевич, король, королевич". Кроме того, продолжается выпуск книг зарубежных фантастов. [Олег Пуля, Москва]
В екатеринбургской серии "ИНОЗЕМЬЕ" (издательство "Тезис") выпущены два тома Семена СЛЕПЫНИНА и том Джона БРАННЕРА (см. более развернутую информацию в "200-В"). В производстве находятся еще один том фантастики Геннадия ПРАШКЕВИЧА (и готовятся материалы для третьего тома) и, по-видимому, два авторских сборника Александра БУШКОВА — в том числе новый роман. [Игорь Кузовлев, Екатеринбург]
Издательство "ТРУБА" (Саратов) выпустило первый роман длинной серии политико-фантастических бестселлеров Льва ГУРСКОГО — как написано в аннотации, известного представителя зарубежной русскоязычной литературы. Роман (политический триллер, действие которого разворачивается в 1997 году) называется "УБИТЬ ПРЕЗИДЕНТА". Послесловие к нему написала Валерия Новодворская. Издательство "Труба" обладает эксклюзивными бессрочными правами на издание всех романов этого автора. По мнению Андрея Николаева, портрет автора на суперобложке является обработанной в графическом редакторе фотографией Романа Арбитмана. [200]
Рижское издательство "ПОЛЯРИС" планирует начать выпуск отечественной фантастики романом покойного Сергея СНЕГОВА "ДИКТАТОР". [Андрей Новиков, Рига]
Большой сборник Г.Л.ОЛДИ планируется выпустить в издательстве "АЗБУКА" (СПб). В сборник войдут еще не публиковавшиеся романы "ОЖИДАЮЩИЙ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ" и "ВОССТАВШИЕ ИЗ РАЯ", входящие в серию "Бездна Голодных Глаз". [Николай Перумов, СПб]
Сборник Андрея ЛАЗАРЧУКА "СОЛДАТЫ ВАВИЛОНА" выпущен в Красноярске в новой серии "TURBO" издательства "УНИВЕРС". В книгу вошли повесть "Мост Ватерлоо" и романы "Иное небо" и "Солдаты Вавилона". Тираж книги 5000 экземпляров. [200]
Первую книгу трилогии Николая ПЕРУМОВА "Хроники Хъерварда" (она называется "ГИБЕЛЬ БОГОВ") выпустило издательство "АЗБУКА" (СПб). В течение следующих месяцев выйдут еще два тома трилогии. [Николай Перумов, СПб]
Издательство Александра Корженевского "АЛЕКСАНДРИЯ" и фирма "РУСИЧ" начинают издание новой серии переводной фантастики "СПЕКТР", в которой предполагается выпустить следующие книги: Джоан ВИНДЖ, "СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА" [Snow Queen, 1980, Hugo]; Майкл ФЛИНН, "В СТРАНЕ СЛЕПЫХ" [In the Country of the Blind, 1990]; Барбара ХЭМБЛИ, "ТЕ, КТО ОХОТИТСЯ В НОЧИ" и "ДРАКОНЬЯ ПОГИБЕЛЬ" [Those Who Hunt the Night, 1988; Dragonsbane, 1986, переводы Евгения Лукина]; Роберт СТОЛЛМАН, "СИРОТА" [The Orphan, 1980], "ПЛЕННИК" [The Captive, 1981], "ЗВЕРЬ" [The Beast, 1982]; Грегори БЕНФОРД, "ПАНОРАМА ВРЕМЕН" [Timescape, 1980, Nebula-80, John W. Campbell Memorial Award]; Джордж МАРТИН и Лиз ТАТТЛ, "ГАВАНЬ ВЕТРОВ" [Windhaven, 1981]; Люциус ШЕПАРД, "ЖИЗНЬ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ" [Life during Wartime, 1987]; Роберт СИЛВЕРБЕРГ, "СИЛВЕРКЛАССИКА" ("КНИГА ЧЕРЕПОВ" [The Book of Skulls, 1971], "УМИРАЯ ВНУТРИ" [Dying Inside, 1972]; и "ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН" [Time of Changes, 1971, Nebula]); Кэролин ЧЕРРИ, "ПОСЛЕДНЯЯ БАЗА" [Downbelow Station, 1981, Hugo]. [Александр Корженевский, Москва]
Вадим НАЗАРОВ, бывший главный редактор санкт-петербургского издательства "Северо-Запад", основал собственное издательство "АЗБУКА" (которое является, по-совместительству, питерским филиалом московской "ТЕРРЫ"). В планах издательства, помимо прочего, выпуск фантастики. [200]
Издательство "ЦЕНТРОПОЛИГРАФ" образовало филиал в Санкт-Петербурге. Редактором филиала стал Геннадий БЕЛОВ, бывший редактор серии фантастики издательства "Северо-Запад". Планируется выпуск зарубежной и отечественной фантастики. [200]
Борис СТРУГАЦКИЙ своей властью в соответствии с Положением о премии "БРОНЗОВАЯ УЛИТКА" дополнил номинационный список этого года по категории "Крупная форма" романом Святослава ЛОГИНОВА "МНОГОРУКИЙ БОГ ДАЛАЙНА".
Решением жюри премии "СТРАННИК", в номинационных списках этого года произведены следующие изменения:
— "ЗОМБИФИКАЦИЯ" Виктора ПЕЛЕВИНА перемещен из категории "Малая форма" в категорию "Критика/Публицистика";
— в список номинаций по категории "Редактор/Составитель" введен Роман СОЛНЦЕВ, редактор журнала "ДЕНЬ И НОЧЬ".
В состав жюри премии "СТРАННИК" введены также Сергей ЛУКЬЯНЕНКО (Алма-Ата, Казахстан) и Юрий БРАЙДЕР и Николай ЧАДОВИЧ (Минск, Белоруссия). Брайдеру и Чадовичу на двоих выделен один голос. [Борис Завгородний, СПб]
ENCYCLOPEDIA OF SCIENCE FICTION под редакцией Джона Клюта и Питера Николлса будет выпущена в CD-ROM-версии британской фирмой Grolier Electronic. В энциклопедию внесены многочисленные поправки; изменения и дополнения будут вноситься в базу данных ежеквартально. [SF Studies, Nov. 1994]
Информация в "Курьере SF" помещается в том объеме, которым располагает редакция. Желающие расширить и дополнить публикуемые нами сведения, могут присылать сообщения на адрес редакции почтой (обычной или электронной) или по телефону.
До…
Клянусь говорить правду, одну только правду, и ничего кроме правды!
Помню, о, как хорошо я помню — я родился в Питере! И не надо меня ловить на слове… знаю — тогда он назывался Ленинградом. Помню, как меня украли из родного города… и вместе с родителями, детьми, внуками и прекрасной НФ-библиотекой поселили в далеком Волгограде, который стал на долгие-долгие годы моей второй Родиной… Э-э, да что там говорить…
Но пришло время, и я вернулся на Родину. Родина приняла — подобрала, подогрела, пристроила к работе, а остальное, сказала, приложится. Короче все как у всех.
— Ты меня уважаешь? — спросил Столяров.
— Уважаю! — ответил я.
— Тогда бери "Странника", — сказал он.
— Нет! — сказал я.
— Трусишь!? — спросил Столяров.
— Нет, — сказал я. — Я не трус… но я боюсь. Боюсь, что не справлюсь!
— Мы тебе поможем, — пообещал Столяров…
Вот так все и началось. Почетную должность ответственного секретаря "Странника" я перенял у Черткова. — Фу-у, — сказал Андрей, утирая лоб и передавая мне ее. — Лиха беда начало, — сказал я улыбаясь. Но беда была. Лиха. Я с ужасом понял — а много ли я читал из фантастики за последние два года? А для члена номинационной комиссии "Странника" ведь это же главное! Да что там читал! Я не знал уже даже, что, где и когда выходило! И поклонился старик Завгородний старику Николаеву в ноги — дай номинационный список "Бронзовой улитки" посмотреть. Список есть — а где книги взять? Начали покупать, начали собирать. Спасибо Бережному, спасибо Сидоровичу, спасибо Ютанову, всем другим спасибо: что смогли — достали… прочитали… обсудили… И работа закипела — но это уже совсем другая история.
Меня часто спрашивают: "Как ты работаешь секретарем "Странника"? И что это ва-аще за "Странник" такой, что ты можешь сказать по этому поводу?" Вопрос, конечно, интересный, и я отвечаю…
Приняв на себя столь ответственную должность, я задумался. Глыбоко! Окиян! Как сделать так, чтобы не было… И наоборот, чтоб было… все было — ор лайт!
Что я к тому времени знал о "Страннике"? Ну, вручают его длинноногие от ушей герлы, ну, принимают его наши уважаемые фантасты, ну, фэны почему-то волну на него гонят… Герлы, что ли, мужикам не понравились? Так это дело скуса!
Думаю, думаю, думаю — и понимаю: пора работать.
Первое. Положение о "Страннике" — нужно дорабатывать! Чем и занимаюсь все свободное от работы время. Советуясь с членами Жюри, с Чертковым, с другими хорошими людями.
Второе. Занимаюсь архивом, записываю все, что происходит на встречах номинационной комиссии — предложения, обсуждения, выводы. И предлагаю сам то, в чем, по-моему, нуждается "Странник". И, как ни странно, порой встречаю взаимопонимание. Нужна реклама "Странника", нужно, чтобы как можно больше людей знало о нем — о том, что это такое, для чего все это затеяно. И на каждое мое предложение слышу от окружающих: да! Да!! ДА!!! Вот ты этим и займись… И я понимаю, почему этот "Странник" мне так симпатичен — да потому что он такой литературный, такой профессиональный…
Третье. Начинаю собирать библиотеку "Странника". Звоню издателям. Некоторые откликаются. А некоторые — даже щедро. Хожу по лоткам. Продают. Библиотека растет.
А время идет — наполовину сменился состав номинационной комиссии, теперь уже мне нужно вводить людей в курс дела. Впрочем, нет проблем: Сидорович, Каширин, Переслегин — люди-то все опытные. Происходят перемены и в Жюри — Кир Булычев вышел (очень, очень жаль — не так уж много в "Страннике" работает мэтров), Михаил Веллер вошел. Одно плохо — хоть и полторы сотни километров, а уже такое Дальнее Зарубежье. Хоть вези к нему книги на подводной лодке…
Тем временем красноярские члены Жюри, живущие почти что по соседству Андрей Лазарчук и Михаил Успенский — раскачали еще одно хорошее начинание — жанровые премии "Странника". Работают ребята, молодцы — без них эти премии, наверное, не скоро начались бы вручаться! И для меня радость — еще работки подвалило! Принцип ведь какой: премии разные нужны! премии разные важны! Это мой. А второй — он у Столярова, и прост до гениальности: все там будем! И вот, созвонившись с БНС, я назначаю первую встречу номинационной комиссии "Странника".
Из всех разнообразий, предлагаемых мне жизнью, я выбираю то, что мне нравится, то, к чему стремится душа моя, то, что принесет пользу родной фантастике. И обтряхнутся ваши выстребаны…
Заседаний номинационной комиссии за это время было немало — нетрудно и подзабыть какие-то подробности, что-то упустить, что-то перепутать. Но, слава Богу, человек я обстоятельный, протоколы веду подробные, и расскажу вам обо всем — что было, есть и будет.
18 октября 1994 года. Первое заседание. Утрясаем оргвопросы. Я раздаю книги из списка соискателей — читайте. Договариваемся, что к следующему заседанию все присутствующие принесут свои семь позиций по жанровым премиям "Странника".
9 декабря 1994 года. Заседание второе. Утрясаем оргвопросы. Утверждаем названия жанровых премий. Обсуждаем номинационные списки. Раздаю книги.
25 декабря 1994 года. Третье заседание. Утверждаем номинационные списки жанровых премий. Раздаю книги.
16 января 1995 года. Заседание четвертое. Первая встреча в Новом году. Первое обсуждение "большого" "Странника". Почти целиком подготавливаем номинационные списки (кроме художников). Раздаю книги.
23 февраля 1995 года. Пятое заседание. Окончательно утверждаем номинационный список "Странника" по всем восьми категориям. Раздаю книги.
Между заседаниями работа ежедневная и рутинная — собирать книги, рассылать книги, распечатывать, запечатывать и отправлять информписьма с номинационными списками "Странника" — всем, кто попал в номинации, и другим хорошим людям, — ну и, само собой, бланки для голосования — членам Жюри. Чтобы никто не ушел обиженным. А на подходе уже тройки финалистов — и все сначала…
Ну, скажете вы, комсомольско-партейное собрание. Масонская ложа, складывающая стены из кирпичей прочитанных книг. Ну, сурьезные! И ошибетесь. В жизни всегда есть место шутке.
Назначаю встречу на воскресенье — потому что приезжает Каширин из Москвы. Столяров радостно поддерживает меня. БНС сомневается — все-таки воскресенье. Мы его дружно уговариваем. Наконец, Стругацкий соглашается. Столяров не приходит. Во-первых, потому, что он уже не член номинационной комиссии. Во-вторых, воскресенье, день святой, какая работа?..
Даем достойные названия жанровым премиям. Красноярцы мечтают: вот бы каждому лауреату — по настоящему мечу. Мы подхватываем: "Лунный меч", "Меч в камне", "Меч Руматы"… Шутим: "Меч в Румате", "Меч в томате"…
Николаев настойчиво требует, чтобы члены Жюри дали точные определения жанров. Спорим об окритеривании. Долго спорим. Полтора часа. Приходим к очевидному: мы номинационная комиссия, сами и определим в каждом конкретном случае. Ведь это же ясно — как дважды два три. Потом все долго уговариваем Андрея не снимать журнал "Двести" из номинационного списка по категории "редактор/составитель" — никакая это не "желтая пресса", как утверждает грубый Столяров…
Однажды прихожу на заседание раньше всех и радостно объявляю Стругацкому, что сегодня ему подарят книжку публицистики Рыбакова, которую выпустили Бережной с Николаевым как приложение к "Двести". Стругацкому новость по вкусу. Затем приходят Рыбаков с Николаевым и выясняется, что я обломал им кайф и спортил внезапный сурприз. Впрочем, это уже не смешно…
Вот так, день за днем, идут года, идет моя работа в качестве самого ответственного секретаря "Странника", так написаны эти строки, в чем, как я уже сказал, клянусь, а в том, что не сказал — ни слова лжи. Что могут подтвердить, опровергнуть или дополнить участники наших встреч — член номинационной комиссии Андрей Николаев и независимый свидетель Сергей Бережной положа руку на очередной номер "Двести". Или, за неимением оного, на Библию.
А если серьезно — что я думаю о "Страннике", его достоинствах и недостатках?
Несомненная заслуга "Странника" — наши дорогие фантасты начали наконец-то читать друг друга — вопреки старой присказке "чукча не читатель…" И даже — авторов зарубежных, из которых некоторые, право же, заслуживают-таки внимания. Знаем мы это — Гибсон, мол, козел! Уж, во всяком случае, не более… не буду указывать пальцем.
Отцами-основателями премия "Странник" задумывалась как русский аналог "Небьюлы" — пусть даже и весьма приблизительный. Так ведь не в Америке живем. Но что-то не припомню я такого, чтобы тамошние фэны шибко обиделись на тамошних же писателей, что те вдруг принялись судить-рядить собратьев по цеху. А именно это и есть второе положительное качество "Странника". Профессиональной работе необходима профессиональная оценка. И этим я отнюдь не умаляю мнения фэнов, к которым принадлежу и сам. Мы оцениваем по-другому. Эмоциональнее, что ли?
Да, "Страннику" многого еще не хватает — нужно расширять состав Жюри. Обязательно! Что будет делаться, да и делается уже.
"Страннику" нужно расширять состав жюримых категорий — частично эта работа сделана, доказательством тому четыре жанровые премии, которые в первый, но не последний, надеюсь, раз будут вручаться на днях на красноярском "Сибконе".
Много, что еще нужно — но главное, то самое главное, что уже сделано "Странник" жив! "Странник" растет! Все больше и больше издательств и редакций идут на сотрудничество с ним. Понято главное: "Странник" — приз цеховой. Его задача — отстоять рынок, наш рынок, для наших же писателей. Их успех — это успех и издателей, успех книготорговцев.
Ну а что касается будущего — так оно и покажет. Я думаю, что нужен некий фонд. Наподобие фонда той же пресловутой "Небьюлы", которая, насколько мне известно, существует на цеховые деньги — Ассоциации американских писателей научной фантастики и фэнтези. Вот только писатели наши не столь богаты, чтобы из своих смешных ройялти отстегивать еще и на премии. Потому и фонд такой можно здесь создать лишь на взносы издателей и книготорговцев. Тех, кто думает о будущем. И именно для этого нужны конвенции наподобие знаменитого "Интерпресскона" — где все стороны встречаются дружески, на равных и могут совместно думать об этом будущем и приближать его.
Искренне ваш
Ответственный секретарь литературной профессиональной премии "Странник" и потомственный петербуржец
Борис Завгородний
…и после, но перед
("СИБКОН"-2)
Удивительный все же город — реки, речки, набережные, каналы и — камни, камни, камни. И говорят. Идешь, бывало, на работу, а в голове сами собой стихи появляются, такие, знаете, торжественные, типа:
И идешь, бывало, после работы, усталый — а куда ж деваться. Придешь к энтим самым ступеням и такая тоска наваливается, что хочется все бросить к чертовой матери и уехать в тот самый Урюпинск и жить там долго и счастливо. Но Урюпинск Урюпинском, а вот в такой вот момент и подвалила поездка в Красноярск, на "Сибкон". Официально это мероприятие называлось так: фестиваль фантастики "Сибирь, XXI век". И забылось вечное питерское ненастье, и ушло плохое настроение, и прочее бомжество, и все мысли заняли вопросы: а Красноярск — это где? а это дальше Урюпинска или ближе? а какая разница во времени? а какая там погода? а водку там пьянствовать будем или почему? Но чем ближе к встрече, тем больше ответов, тем яснее. Урюпинск ближе, Красноярск дальше, и это факт географический. А за точку отсчета здесь и в дальнейшем нужно брать Санкт-Петербург. Это аксиома! А разница во времени аж 4 часа. Или всего? И главное — только самолетом можно долететь! А выпивать можно, но это не главное — учили меня. И вообще установка такая — летим дело делать — вручать жанровых "Странников". И из Питера летят семь человек: я, как секретарь "Странника", Андрей Столяров, как член жюри "Странника", и Андрей Чертков, как корреспондент и представитель НФ журнала "Если" — это первая питерская волна высадки в Красноярск. И летим мы на несколько дней раньше — все узнать, разведать, подготовить. Вылетели вечером 17-го, а сели утром 18-го марта. Во как время летит — час за два, как на войне! Вторая волна прилетела чуть позже: Яна Ашмарина, Вячеслав Рыбаков и Андрей Измайлов в роли самого популярного писателя всех времен и народов. Ну а главный генерал — Ник Ютанов — прилетел перед вручением призов и улетел после банкета, как и московский книгопромышленник Алекс Каширин время, знаете ли, оно — деньги!
А наш полет был, право, интересен. Милые девушки-стюардессы немного покормили, потом налили шампанского, потом еще по одной — после того, как я вручил им книжки Столярова с автографом — а затем и мы свою любимую с Чертковым "Охту" (это такая питерская плодовая водка — дешево, но с гарантией, рекомендую) открыли. А-а под крылом самолета о чем-то пое-ет зе-еленое море та-айги… Так и прилетели незаметно. А там нас сам Ефанов встречает, а там нам сам Лазарчук наливает, а там и место встречи на берегу Енисея, которое, как всем известно, изменить нельзя, да и неохота — место и в самом деле приятное, сосны, знаете ли, снежок и прочее. Вот так мы и оказались в самом центре Азии, как нам потом сообщили. Так далеко я пока не залетал! Поначалу ведь сама мысль об этом пугала, а потом ничего, притерпелся, вспомнил, что в Сибири тоже девушки найдутся и как-то даже веселее стало, знаете ли.
Итак, "Сибкон"-2. Дедуцируем и понимаем — значит, был "Сибкон"-1? Да, был! И ровно два года назад! И вспоминаю: Женя Лукин так рвался, так рвался, все пытался, наивный, денег у меня занять на билет. Я же поступил лучше — я на них гитару купил, вина и устроил этакий микроволгакон! А может быть, и не лучше. Но как акцентировал один из главных устроителей "Сибконов" Андрей Лазарчук: "Сибконы" — встреча чисто писательская и фэнам там делать нечего, что же мне оставалось делать тогда? А сейчас? Сейчас я при должности, а дело при мне, а сам я — в Красноярске! Перед этим, правда, пришлось немало потрудиться: всех обзвонить — и не раз, всем объяснить — и не два раза, со всеми все согласовать и кого надо поторопить. И прилететь в Красноярск, имея на руках в запечатанных конвертах результаты голосования жанровых "Странников". Но до подсчета, до вручения еще несколько дней — работы, веселья, и я, как всегда, готов! А пока, так как мы первые — встречаем прибывающих: Геннадия Прашкевича, Михаила Миркеса, Владимира Клименко и двух коммерсантов-негоциантов Пасмана и Шувалова из Новосибирска, Брайдера и Чадовича из Минска, Женю Лукина из Волгограда, Сережку Лукьяненко из Алма-Аты, Олега Пулю и Эдуарда Геворкяна из Москвы, Юлия Буркина и прелестную корреспондентку Татьяну из Томска, Диму Громова из Харькова, Бориса Штерна и хранителя его тела Сашу Николаенко из Киева… упомянул, у-уфф, по-моему, всех. Как видите, вполне международная встреча! А что касается других присутствующих, то были и прелестные местные библиотекарши, взявшие над нами шефство, и местные фэны, и местные воротилы большого бизнесу, и даже сам Сан Саныч Бушков пару раз объявлялся, весь какой-то тихий, с язвительной усмешечкой. Да-с, редкий гость теперь на наших встречах — и отчего бы это? Такой вот ограниченный и временный контингент собрался на красноярской земле. А чем мы там занимались, спросите? Я отвечу: было открытие в краевой центральной библиотеке — там, кстати, я впервые и увидел Бушкова, так давно сошедшего с нашего фэновского горизонта, были различные выступления в библиотеках, институтах, техникумах и т. д. Андрей Чертков, например, ездил в Атомград (или, как он именуется официально — Красноярск-26), там производят такой дорогой, но такой ненужный сейчас оружейный плутоний. И вернулся оттуда приятно пораженный в обоих смыслах. Этакий, говорит, заповедник социализма — город за колючей проволокой! Я пробовал после втихую узнать у него, как там с конверсией, не мастерят ли там местные умельцы, какую-нибудь стиральную машину нового типа, из тех, что стирает все и вся и подчистую, но не признался Чертков, то ли не знает, то ли… И я выступал, как это ни показалось мне странным. И делал это я примерно так: вежливо здоровался и приглашал всех девушек после окончания лекции в сауну, которая нас дожидалась на базе. Обычно после этого мне вопросы не задавали, а уж если это не помогало, то приходилось начинать рассказывать о моих встречах с Г.Дж. Уэллсом: широко известный писатель был, говорил я аудитории, интереснейший человек, правда, Ленина почему-то не любил, все кремлевским мечтателем его обзывал. А в доказательство своих слов я потрясал известной книжкой Штерна. Во, говорил я, факт этот даже в литературе отображен. Иногда вопросы милых и доверчивых слушательниц ставили меня в тупик, как это было со мной в пищевом техникуме, и я отвечал вопросом на вопрос — указывая на стенд, на котором были изображены герои русской литературы — а где Муму? Это поразило всех — Муму действительно отсутствовала на стенде — может, временно отлучилась по своим собачьим делам? Но от меня сразу отстали, я бы даже сказал, с этаким уважением. Особенно доставал вопрос, почему я не писатель, а вот среди писателей и так далее. Тут уж приходилось брать себе на помощь авторитет братьев Стругацких и рассказывать байки о том, как это тяжело и трудно — быть профессиональным читателем, что невзирая ни на что мы идем к светлому и счастливому… что в отличие от моего знакомого Кости, специалиста узкого профиля, я специалист профиля широкого, что вот за этот тяжкий труд я и получаю сейчас деньги, что… У нас в Питере мы поднимаем культуру, в особенности НФ, на небывалую высоту… И меня слушали, и мне хлопали, нет, это был просто праздник какой-то! А сауна тоже была, хоть и раз всего. И сидели мы там с Прашкевичем на верхнем полке, и размышляли распаренные, что, мол, у них там, у дельфинов, тоже, наверное, есть свои фэны, что им там, наверное, как и нам хорошо… и плавает там один дельфин с поломанной ластой — продолжил Геннадий Мартович, тут я не выдержал и ушел пить пиво с простым и незатейливым названием "Попей пива".
А время шло, сверкая вспышками моего и двух николаенковских фотоаппаратов. И приближалась кульминация, то бишь счастливая развязка. Пригласив Эдуарда Вачагановича сопредседателем счетной комиссии, назначив Андрея Черткова исполнять обязанности человека-компьютера при счетной комиссии, а Сашу Николаенко обязав быть при этом безмолвным свидетелем, заставив его перед этим дать страшную армянскую клятву Геворкяну, мы уединились и принялись считать. И результаты незамедлили явиться. Результаты как интересные, так и достойные, но мы до поры и времени хранили их в своих сердцах. Впрочем, вот уже и день вручения — время-то летит, время как летит, боже ж ты мой — в краевой библиотеке, одном из спонсоров "Сибкона", кстати сказать! Пока суть да дело, мы разминаемся пивком, курим, треплемся, и тут Сашка Николаенко обнаруживает на доме рядом вывеску Красноярского ФСК и предлагает увековечить меня на ее фоне — этакий Завгар с бадиком в одной руке и бутылкой пива в другой. Сказано — сделано — вспышка — миг увековечен, а со стороны библиотеки уже летит посыльная: — Борис Александрович, Вас к телефону, — и тихо добавляет: — Срочно! А в голосе паника. Не спеша, допивая пиво, хромаю к библиотеке, к телефону: — Алло? — А в ответ: — Борис Александрович, мы тут, понимаете, в поте лица, а вы тут, понимаете, цирк какой-то! Несерьезно! — И длинный гудок. Все понятно. У каждого своя работа. Выхожу, объясняю ребятам, смеемся, удивляемся, смотрим на то самое здание и замечаем на его фасаде две камеры, которые, как известно, всегда смотрят в мир. Ну а потом время преть под софитами местного телевидения, к счастью, не мне одному, интересно посмотреть бы в натуре, и начинается то, ради чего все мы собрались. Зал забит простыми читателями, фэнов почти нет, как-то даже непривычно, а на подиуме все профи, профи, профи… Различные выступления, поздравления, сюрпризы. Первый — красноярцам писатель Андрей Измайлов наиболее по вкусу и отныне и вовеки веков, за что ему тут же вручают миллион! Миллионщик — шелестит по залу. Измайлов доволен, пока. К отлету домой он уже разжалован — наполовину наверняка. Довольны и мы, но странно: ему наша радость не в радость. На сцену выносят призы. Настоящие мечи — острые, сверкающие сталью и позолотой, в ножнах, обитых кожей — ну просто блеск! И Геннадий Прашкевич оглашает лауреатов: "Меч Руматы" получает Сергей Лукьяненко за роман "Рыцари Сорока Островов"! Этакая японская катана — обнажена, показана залу — свистит рассекаемый лезвием воздух публика в отпаде, меч убран и счастливый лауреат, прижимая меч к груди, садится на место. "Меч в зеркале" — на сцене Вячеслав Рыбаков, вручение проходит под знаком "награда нашла героя" — получает двуручный меч за лучшую альтернативную НФ — роман "Гравилет "Цесаревич". "Лунный Меч" достается Андрею Лазарчуку за рассказ "Мумия", написанный в жанре ужасов, и, наконец, последний приз, "Меч в камне", за лучшую фэнтези — его получает Михаил Успенский за роман "Там, где нас нет". Счастливая жена Успенского выбегает из зала поплакать, перекурить эту новость. Держись, Нелля, говорю ей, может, и не зарубит, ты, главное, не гневи его!
Вот так это и было. Вот так быстро прошел момент праздника, к которому готовились два года! Впрочем, впереди второй праздник — Интерпресскон! А мы все загружаемся в автобусы, ехать в санаторий, на банкет — святое дело ведь! Пытаюсь прихватить с собой пару девиц — популярно объясняю, в какую компанию им довелось попасть, какие у них перспективы и они уже совсем было понимают… но… елы-палы… Крутой банкет, речи, поздравления, песни, стихи и снова речи, речи, речи. В перекурах, собрав кого смог, сжигаю бланки голосования, за что чуть позже Ютанов меня пеняет с сожалением — не так, не так нужно было их жечь! Что ж, молодо-зелено, еще научусь, было бы желание! Попутно как муравей таскаю в свой номер, что бог послал с банкетного стола — я заботливый, многим завтра с утра уезжать — нужно поправиться, с этой мыслью и засыпаю, и просыпаюсь, и почти никого, увы, не вижу. Провожаем новосибирцев и остаемся только мы — питерцы и хозяева. А на другой день и мы улетаем — все усталые, скорее бы домой. Родина она ведь, как известно, и в Африке Родина!
Такие вот пироги, как говорил один мой знакомый!
Звездочками отмечены произведения, вошедшие в тройки финалистов в каждой категории.
1. Юрий БРАЙДЕР, Николай ЧАДОВИЧ. Евангелие от Тимофея; Клинки Максаров: Романы из цикла "Тропа". — В кн.: Брайдер Ю., Чадович Н. Избранные произведения; Том 1. Нижний Новгород: Флокс: 1994. (И другие издания).
2. Сергей ИВАНОВ. Двое: Роман. — В кн.: Иванов С. Крылья Гремящие. СПб.: Terra Fantastica, 1993. (И другие издания).
* 3.Любовь ЛУКИНА, Евгений ЛУКИН. Сталь разящая: Повесть. — В журн. "Миры" (Алм-Ата), 1993, #2. (И другие издания).
4. Сергей ЛУКЬЯНЕНКО. Атомный сон: Повесть. — В кн.: Лукьяненко С. Атомный сон. Красноярск: Периодика, 1992. (И другие издания).
* 5.Сергей ЛУКЬЯНЕНКО. Рыцари Сорока Островов: Роман. — СПб.: Terra Fantastica, 1992.
* 6.Владимир МИХАЙЛОВ. Властелин: Роман (3 книга цикла "Сторож брату моему"). — В книгах: Михайлов В. Избранные произведения; Тома 3 и 4. Нижний Новгород: Флокс, 1993.
7. Александр РУБАН. Феакийские корабли: Повесть. — В журн. "Фантакрим-MEGA" (Минск), 1991, #5. / Примечание: номер реально вышел в начале 1992 года.
1. Сергей БУЛЫГА. Лисавета Иванна велела кланяться: Повесть. — В журн. "Фантакрим-MEGA" (Минск), 1992, #5.
* 2.Кир БУЛЫЧЕВ. Заповедник для академиков: Роман из цикла "Река Хронос"). — М.: Текст, 1994.
3. Василий ЗВЯГИНЦЕВ. Одиссей покидает Итаку: Роман. — СПб.: Северо-Запад, 1993. (И другие издания).
4. Р.С.КАЦ. История советской фантастики. — Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1993./ Примечание: художественно-публицистическая книга, стилизованная под научную монографию.
* 5.Андрей ЛАЗАРЧУК. Иное небо: Роман. — В кн.: Лазарчук А. Священный месяц Ринь. СПб.: Terra Fantastica, 1993.
6. Сомерсет МОЭМ. Второе июля четвертого года. — Киев: Виан 1994. И другое издание в журнале "Проза Сибири" (1994, # 0) под именем "Момерсет СОЭМ". / Примечание: Альтернативно-историческая биография А.П.Чехова. Автор — известный русский фантаст, выступающий под псевдонимом.
* 7.Вячеслав РЫБАКОВ. Гравилет "Цесаревич": Роман. — В журн. "Нева" (СПб.), 1993, ##7–8.
* 1.Андрей ЛАЗАРЧУК. Мумия: Рассказ. — В кн.: Лазарчук А. Священный месяц Ринь. СПб.: Terra Fantastica, 1993. (И другие издания).
* 2.Г.Л.ОЛДИ. Страх: Повесть. — В кн.: Олди Г.Л. Войти в образ. Харьков: Второй блин, 1994.
* 3.Виктор ПЕЛЕВИН. Вести из Непала: Рассказ. — В кн.: Пелевин В. Синий фонарь. М.: Текст, 1991. (И другие издания). / Примечание: Упомянутая книга реально вышла в 1992 году.
4. Николай РОМАНЕЦКИЙ. Ковчег на Второй линии: Рассказ. — В журн. "Фантакрим-MEGA" (Минск), 1994, #2.
5. Александр ТЮРИН. Повесть о тихом ужасе: Повесть. — В журн. "Фантакрим-MEGA" (Минск), 1993, #2.
6. Александр ЩЕГОЛЕВ. Кто звал меня?: Рассказ. — В журн. "Нева" (СПб.), 1992, #2. (И другие издания).
1. Сергей ИВАНОВ. Крылья Гремящие: Роман. — В кн.: Иванов С. Крылья Гремящие. СПб.: Terra Fantastica, 1993.
* 2.Сергей КАЗМЕНКО. Знак Дракона: Повесть. — В кн.: Казменко С. Знак Дракона. СПб.: ЛитерА; Интерпресссервис, 1993.
3. Леонид КУДРЯВЦЕВ. Черная Стена: Повесть. — В журн. "Миры" (Алматы), 1993, #1.
4. Святослав ЛОГИНОВ. Мед жизни: Повесть. — В журн. "Чудеса и диковины" (Алма-Ата), 1992, [нулевой номер].
* 5.Ник ПЕРУМОВ. Кольцо Тьмы: Роман в 2-х томах. — СПб.: Северо-Запад, 1993.
* 6.Михаил УСПЕНСКИЙ. Там, где нас нет: Повесть. — В журн. "День и ночь" (Красноярск), 1994, ##4–5.
7. Владимир ФИРСОВ. Сказание о Четвертой Луне: Повесть. — В журн. "Уральский следопыт", 1993, ##8–9.
8. Г.Л.ОЛДИ. Сумерки мира. — В сб.: Сумерки мира. Харьков: Основа, 1993. (8-й пункт включен по предложению членов Жюри А.Лазарчука и М.Успенского согласно Положению о премии "Странник".)
Номинационные списки составлены на заседании номинационной комиссии премии "Странник" 25 декабря 1994 года и утверждены всеми членами номинационной комиссии
Председатель комиссии: Борис Стругацкий
Ответственный секретарь: Борис Завгородний
Члены номинационной комиссии: Александр Каширин, Андрей Николаев, Сергей Переслегин, Александр Сидорович, Николай Ютанов
Многоуважаемый господин Звягинцев!
Прошу прощения за то, что я самым преступным образом не обратил должного внимания на дату написания Вашего романа "Одиссей покидает Итаку" (оказывается, 1978–1983 гг.!) и тем самым невольно усомнился в Вашем гражданском мужестве. Я был неправ, в чем раскаиваюсь. Лишь после публикации Вашего открытого письма в журнале "ДВЕСТИ-В" все встало на свои места. Ну, конечно же, приоритет за Вами! В те суровые времена, когда напуганные братья Стругацкие в "Граде обреченном" (как Вы изящно заметили) "по поводу сталинизма ограничились лишь аллегориями", Вы в своей еще не опубликованной рукописи рубили правду-матку в глаза. Более того, оказывается, именно Вами "задолго до Горбачева сделан вывод, что революция сверху в этой стране шансов на желаемый результат почти не имеет". И вообще, пока автор этих строк, сопливый девятиклассник, писал сочинение про "Малую землю", пока Ваши будущие эпигоны некто Солженицин в штате Вермонт и некий Николас Беттел в Лондоне вякали нечто невразумительное, именно Вы "первым вспомнили о терроре против казачества". И лишь зверства коммунистической цензуры воспрепятствовали тому, чтобы Ваши замечательные открытия пришли к народу в страшные годы застоя…
А теперь — серьезно.
Не я виноват в том, что Ваш роман кто-то держал под спудом и появился на свет лишь тогда, когда Ваши публицистические озарения (верю, выстраданные) стали банальностью, общим местом. Не я виноват в том, что к началу девяностых годов (ко времени публикации отдельного издания "Одиссея…") Ваш роман, увы, действительно выглядел уже "развлекаловкой из чужих штампов". Вы сами сделали стержнем романа историческую публицистику и не Ваша вина, но Ваша беда в том, что публицистика — товар скоропортящийся, тем более публицистика "лобовая", не обремененная такими элементами художественности, как презираемые Вами "аллегории". Возможно, самым правильным решением был бы отказ от современной публикации романа — ибо в противном случае Вы уже сами вводили свое произведение в современный литературный контекст и не имеете теперь права всерьез обижаться на критика, рассматривающего данную книгу именно в этом и отнюдь не комфортном для Вашего романа контексте. Ибо критик, по природе своей, — не литературный следопыт и, извините, не Ваш биограф. Есть только то, что есть. Все остальное — альтернативная история. Роман о том, что было бы, если бы Василий Звягинцев опубликовал своего "Одиссея, покидающего Итаку" в 1984-м. Да, это было бы любопытно. Но ведь этого же не было!
И последнее. О Льве Николаевиче Толстом, рядом с которым Вы изображены в ставропольском издании романа. Как вы думаете, Василий Дмитриевич, повредило бы "Войне и миру", если бы сия эпопея опубликована была не в шестидесятые годы XIX столетия, а хотя бы в середине семидесятых годов того же столетия?
На последний вопрос рискните честно ответить сами.
Роман АРБИТМАН
ОТ РЕДАКЦИИ:
Это письмо пришло в один из Петербургских журналов, откуда и попало к редакторам "Двести". Мы связались с авторами и они позволили нам опубликовать его, опустив вступительный абзац и поставив название, предложенное И.Шишиным.
Как известно, дети тратить денег не умеют. В этом мы лишний раз убедились, когда старший сын, ухнув разом все карманные деньги, купил на лотке роман Святослава Логинова "Многорукий бог далайна". Вернее было бы сказать не купил, а купился, клюнув на очередную покрытую огнями святого Эльма фигуру колдуна. Взрослый человек такой ошибки не сделал бы — за последние годы мы навидались этих двойников звездного императора. Впрочем, оставим колдуна на совести художника и вглядимся в текст. Сначала мы, увидав книгу, даже были довольны: наконец-то на обложке стоит отечественная фамилия, и значит, можно надеяться, что автор пишет по-русски, а не на пиджин-русиш, в котором практикуются перекладчики с американского.
Бабушка, исполняющая обязанности домашнего цензора, сказала, что заметных непристойностей в книге нет, хотя она (бабушка) ничего не поняла. В результате, роман был отдан детям. Очень скоро мы обнаружили, что язык наших сыновей странным образом обогатился. В обиход вошли такие слова как "паршивая тайза", "жирх вонючий" и иные, столь же благозвучные термины. Родительское недоумение рассеялось, когда за роман взялись мы.
Увы, все наши надежды на русский язык развеялись как дым, потому что без словаря читать "Многорукого бога" оказалось просто невозможно. И словарь требуется немалый: авар, авхай, баргэд, бовэр, ван, гвааранз, далайн… и далее по алфавиту. Правда, на "Е" слов не обнаружилось, но уж на "Ё" — целый зверинец. Читаешь, и хочется сказать что-нибудь энергичное на ту же букву. Андрей Балабуха — автор послесловия — любезно объяснил нам причину этой странности. Мы не против авторских комплексов, но зачем же распечатывать их тиражом двадцать пять тысяч экземпляров и рассылать по всей стране?
Список словесных монстров завершает ямх, которым меряют харвах, которым стреляет ухэр, которым обороняют оройхон, который построил илбэч. Каково? За какие провинности автор, ыльк его укуси, заставляет нас читать это? И почему нас пытаются уверить, что роман написан по-русски? Впрочем, добросовестный Андрей Балабуха сообщает, что все эти уулгуи и жужигчины родом из Монголии. В таком случае, может быть следовало издать роман не на берегах Волги, а где-нибудь поближе к голубому Керулену? Вот только как отнесутся потомки Чингиз-хана к подобному обращению со своим языком?
А пока (дурной пример заразителен) наши сыновья беседуют на диком псевдомонгольском жаргоне:
— Ты, мелкий зогг, уползай в свой шавар!
— Я заставлю тебя напиться нойта!
Велик могучий русски языка.
И. и И. Шишины
В славное время Перемен, когда коммунисты-заглотчики уже не могли воровать по-брежневу, а демократы еще не начали все подряд чубайтизировать по-привату, меж фэнов, изрядно замученных "молодогвардейской" фантастикой, прокатилась волна интереса к Неведомому жанру fantasy, буйно расцветавшему на Западе, а у нас известному лишь по неполному Толкину (превосходно!), да такой же неполной Стюарт (замечательно!). Остальное же прячут, не дают наслаждаться читателям великолепными сказками. Вот и ждали встречи с Неведомым, а отечественные фантасты свои произведения, слегка раздвигавшие рамки НФ, называли сразу и без обиняков — fantasy. Слово это, как говорят языковеды, стало очень "шумным" — то есть употребляется не в меру часто; оно превращается в слово-паразит, и скоро его будут лепить где ни попадя — лишь бы книжку продать. (Смотри, например, предисловие к рассказам В.Пелевина в "Независимой газете" от 24.01.93.).
Однако, все изрядно подпортил "Северо-Запад", этот Стаханов от книгоиздания, выдав на-гора десятки томов в ядовито-желтых обложках ну очень уж неудобочитаемой продукции: если автор приличный, то переводчик перестарается, а если перевод гладкий — то и автор не запоминающийся. Теперь же, разочаровавшись в Неведомом, которое не принесло в отечественную фантастику иных сюжетов, кроме как подражаний, наши любимые литераторы сильно озабочены дальнейшей судьбой маленького ребенка fantasy. Иначе чем объяснить подборку в "ДВЕСТИ-В"?
В "Открытом письме…" Д.Громов и О.Ладыженский открыто не призывают к торжеству фэнтези над всей прочей литературой, но всем известны их повести, написанные не без парадоксов, но лишенные какой бы то ни было занимательности. Писательское кредо новоявленной харьковской школы заявлено в девизе нового альманаха "Библиотека Мастера" — "Ни слова о политике!". Как будто, выкинув политику, жизнь расцветет васильками и ромашками. Они что, уже не помнят, что в комплекте к шорам на глазах полагается хлыст и шпоры?
По статье Н.Романецкого у меня тоже есть несколько замечаний. То, что советская фантастика "оказалась менее интересной", так это проблемы личного вкуса. По мне, так лучше томик Покровского, чем собрание сочинений Фостера или там Нортон. Попытки вывести аналогии с развитием НФ и победой "физиков" над "лириками" и вовсе неуместны — разве видим мы в "молодогвардейской" школе бурлеск научных открытий и каскад фантастических изобретений? Нет этого. А сравнение с токарем, как и любое другое сравнение, хромает. Причем на обе ноги сразу. Во-первых, Н.Романецкому не нравится, что некоторые писатели подолгу шлифуют свои произведения. Что поделать — Лев Толстой раз восемь "Войну и мир" переписывал, сам видел разные версии в стареньком ПСС. Из отечественных "шлифовальщиков фраз" напомню С.Довлатова и Б.Штерна, М.Веллера и М.Успенского.
Или Маяковский уже не авторитет?
А во-вторых, по Н.Романецкому, оказывается, что Настоящий Писатель должен-де находить нужное слово сразу… И что у нас получается? Очередная идея в не совсем красивой облатке из литературных штампов и избитых клише. Не против ли этого выступал автор несколькими абзацами выше?
С.Логинов зря так категорично отвергает место порнографии в Большой Литературе. Можно назвать из переводных авторов Г.Миллера и У.Берроуза, частично Д.Фаулза и Д.Джойса. Другое дело, что вряд ли кто у нас понесет подобные откровения в редакции…
Наиболее всего я согласен с Н.Перумовым — касательно самого определения fantasy как жанра, описывающего Средневековье, но ни в коей мере не с далеко идущими выводами. И вот почему. Фантастика описывает все новые и новые модели социумов, на населенных планетах или в разные эпохи (предпочитая, разумеется, всю палитру миров Будущего — от пепельных постъядерных, до молочно-кисельных коммунистических). Герои разных НФ-рассказов, сосуществуя под одной обложкой какой-нибудь антологии, вряд ли смогут приспособиться к обитанию в пространстве соседних с ними произведений того же самого гипотетического сборника, и вот почему:
а) разный технический уровень цивилизаций:
б) разная среда обитания на планетах (напишите-ка fantasy про кремнийорганических пауков, дышащих аммиаком!);
в) мало совместимые этические и социальные нормы.
А fantasy — пристанище средневекового менталитета. Колдуньи Э.Нортон не пропадут в мирах Муркока, демон Ааз облапошит кого угодно, а Конан проложит себе дорогу в любом сериале. Люди одного мира. Сколько бы научные фантасты не договаривались о единой концепции и хронологической таблице Будущего, даже у Хайнлайна строгая система порой нарушается; тем оно, Будущее, и притягательнее для раскованного, освобожденного разума — невероятное число вариантов! Fantasy — опрокинуто в прошлое, и, как ни варьируй, средние века более-менее отражены в исторических трудах и работах современников. Fantasy — это тест для автора на тему: "Представление урбанизированного человека техногенной цивилизации индустриального мира о быте, нравах и мифологическом сознании человека Средневековья (V–XV века)".
Профессор Дж. Р.Р. всю жизнь свой предмет изучал, а вы хотите наскоком долететь?
Арсенал проблем, типажей и сюжетов в fantasy огромен. Ну так и используйте его, как это мастерски получается у Желязны, Столярова, Успенского, Логинова и многих других! Нечего бороться за "чистый жанр". Любой "чистый жанр" — будь то fantasy, космическая опера, романы катастроф или любовные романы — уподобляются ТВ-сериалам, а ихним поклонникам просто уж очень хочется вновь и вновь нажимать на любимые кнопочки.
Если представлять fantasy как часть фантастики — сфера в сфере — то как же можно утверждать ее превосходство над НФ? Чистый анекдот о том, что наша Земля содержит внутри себя еще одну планету, но значительно большего диаметра?
А не кажется ли уважаемым читателям, что сборник рассказов молодого писателя из Смоленска Исаака Осимова "Я, раб" — это типичнейшая fantasy? Изобретение знатным алхимиком Сьюзен Келвин основополагающих Трех Заклятий для раба-гомункулуса — надолго войдет в обиход отечественных писателей!
Это, так сказать, моя реакция на заметки в "Вечном думателе".
По поводу номинантов "Интерпресскона-95", мой вариант такой:
1. Казменко С. "Повелитель марионеток";
2. Успенский М. "Дорогой товарищ король";
3. Пелевин В. "Иван Кублаханов";
4. Рыбаков В. "Кружась в поисках смысла".
Однако, восемнадцать источников — журналы и книги, мне, увы, недоступны. "МиФ", "Миры" — вообще не видел.
С удовольствием прочитал диалог А.Черткова с В.Рыбаковым — еще раз убедился, что толерантности, сиречь "мощной этики", маловато в мире.
Статья "Как умирают ёжики" великолепна. Опыт комментирования текстов вообще диковинка, если не считать французских структуралистов вроде Р.Барта, а в применении к фантастике такой опыт очень интересен. Тем более, что тема — Смерть — достаточно вечная. Так держать! Зачем только прикрываться Яшкой Скициным, я не совсем понял.
С уважением,
Сергей Соболев 28.3.1995
Номер мне понравился. Очень информативен, интересен, разнообразен. В будущем, если вы будете продолжать в том же духе, собираюсь не манкировать чтением номеров журнала…
Единственное "пустое место" номера, по моему мнению, — это так называемое "письмо к издателям". Почему? Во-первых, потому, что оно просто-напросто устарело. Точнее, не оно само, а информация (о неиздании отечественных фантастов), на которой и основана идея письма. В качестве доказательства своей точки зрения приведу следующие два факта из этого же, обсуждаемого номера журнала ДВЕСТИ: список номинантов на премию "Бронзовая улитка", который ничуть не меньше своего прошлогоднего собрата, а, как мне кажется, даже больше раза в полтора-два и раздел "Новости". В прошлом году отечественную фантастику издавало всего три издательства: "Терра Фантастика", "Флокс" и "Текст". Последние два продолжают это делать и сейчас, насчет первого сказать ничего не могу, но сколько издательств прибавилось к списку?
Во-вторых… А нужно ли "во-вторых"? Как говорится: "Более можете не продолжать". Но все же… О стиле письма: мне оно сразу напомнило многочисленные обращения различных издательств, ассоциаций etc. к правительству, президенту etc. по поводу бедственного положения отечественного книгоиздания (см. "Книжное обозрение" за последние два-три года — в одном из каждых пяти номеров найдешь искомое). Ну конечно, со стороны ведь виднее, чем кому лучше заниматься…
Я всячески вам благодарен как за сам факт существования "Двестей" до нынешнего времени, так и за то, "Двести" регулярно попадают в мои руки, запятнанные кровью и слезами Арбитмана, которого я на допросах садистически пытал…
Первые слова как раз насчет него: егонная "хохмочка" показалась мне перешедшей некоторую границу. Если ему есть что мне ответить по делу — так пусть и ответит. И насчет рассылки книг, и насчет назойливой рекламы. Но опускаться до нехорошо пахнущих обзывательств — фэ. Почему я это вам высказываю, а не ему: каждый волен написать что хочет, а вот публиковать или нет — дело редактора. Мне в этом смысле много проще.
Вторые слова примерно на ту же тему. Мадам под псевдонимом лихо проехалась по "ангажированной фэнской прессе". Андрей Николаев, просьба к тебе: я ведь тебя ФГД-шками регулярно снабжаю. Выдай ей комплект при случае, и пусть найдет хоть одно упоминание Щеголева. А потом уже пишет об ангажированности.
ОТ РЕДАКЦИИ:
Следующую часть нашего буриме взялся писать Эдуард Геворкян. Говорят, он даже написал что-то более-менее смешное. Говорят, он даже зачитывал этот текст узкому кругу посвященных на "Сибконе". Но прислать написанное нам он так и не собрался. Очень жаль. Надеемся, к следующему номеру Эдуард Вачаганович успеет.
А пока, чтобы Вы, наши читатели, не были в претензии, мы предлагаем Вам — вместе с нашими извинениями — главу из свеженькой повести Евгению ЛУКИНА
В восьмом круге амнистированных построили под обрывом и после поверки передали новому конвоиру — черному крылатому бесу по кличке Тормошило, созданию мрачному и настроенному откровенно садистски.
— Кто отстанет или с ноги собьется, — сразу же предупредил он, — буду кунать на пятом мосту! Шагом… арш!
Колонна голых чумазых душ двинулась вдоль скальной стены. Бушлатики на амнистированных сгорели еще на марше через город Дит, где из каменных гробниц с воем рвалось прозрачное высокотемпературное пламя.
Мрачный Тормошило подождал, когда колонна пройдет мимо полностью, затем с треском развернул нетопырьи крылья и, перехватив поудобнее черный от смолы багор, прянул ввысь.
Фрол Скобеев шел, не сбиваясь с ноги, правильно держа дистанцию и все более утверждаясь в мысли, что второй круг, в котором он отмотал без малого пятеpик, — далеко не самое жуткое место в преисподней. А навстречу этапу уже лезли из мрака глыбастые чугунные скалы Злых Щелей.
Додумались начальнички: православных — в Чистилище! Что хотят — то творят…
— Эх, Ваня… — тихонько вздохнул Фрол.
— Разговорчики! — немедленно проскрежетало над головой, и шорох перепончатых крыльев унесся к хвосту колонны.
Вскоре они достигли обещанного пятого моста. Внизу побулькивала черно-зеркальная смола, из которой то здесь то там всплывал взяточник и тут же опрометью уходил на дно, страшась угодить под багор какого-нибудь беса-загребалы. Тянуло жаром.
— Стой! — взвизгнуло сверху. Колонна стала.
— Ты что же, нарочно надо мной издеваешься? — истерически вопил Тормошило. — Ты уже который раз споткнулся, гад?
Затрещали крылья, мелькнул острый крюк багра, и сосед Фрола, подхваченный под плечо, взмыл из строя. Трепеща перепонками, Тормошило завис над черно-зеркальной гладью и дважды макнул провинившегося в смолу.
— В строй!
Черная, как негр, душа, подвывая от боли, вскарабкалась на мост и заняла свое место.
— Продолжать движение! — с ненавистью скомандовал Тормошило и спланировал на основание одной из опор, где, свесив копыта, сидел еще один бес-загребала по кличке Собачий Зуд.
— Зря ты… — равнодушно заметил он опустившемуся рядом Тормошиле. Амнистированных все-таки в смолу кунать не положено. Смотри, нагорит…
— С ними иначе нельзя, — отвечал ему нервный Тормошило. — Им поблажку дай — роги отвернут в два счета… А что, Хвостач здесь?
— В город полетел, — отозвался Собачий Зуд, притапливая багром высунувшуюся из смолы грешную голову. — Насчет дегтя…
Тормошило насупился.
— Скурвился Хвостач, — мрачно сообщил он. — Как тогда начальником поставили — так и скурвился…
Собачий Зуд притопил еще одного грешника и с любопытством поглядел на товарища.
— А что у вас с ним вышло-то?
— Да не с ним! — с досадой сказал Тормошило. — Третьего дня дежурю в реанимации… Ну из-за этого… Да ты его знаешь! Там взяток одних… Все никак помереть не может!
— Ну-ну!
— Ну вот, стою, жду, багорик наготове… И вдруг — фрр! — влетают…
— Кто?
— Да эти… пернатые… с Чистилища! Один зеленый, с первого уступа, а второй, не знаю, с седьмого, что ли?.. Блестящий такой, надраенный… О, говорят, а ты что тут делаешь? — Как что, говорю, грешника жду. — Ты что, говорят, угорел? Грешника от праведника отличить не можешь? — Это где вам тут праведник, спрашиваю, это он, что ли, праведник? Вы на душу его посмотрите: копоти клок — и то чище!.. А они, представляешь, в рыло мне смеются: ладно, говорят, отмоем… А? Ничего себе?
— Д-да… — Собачий Зуд покрутил головой.
— Ну я разозлился, врезал одному багром промеж крыл… Короче, я — на них телегу, а они — на меня…
Собачий Зуд слушал, сочувственно причмокивая и не замечая даже, что во вверенном ему квадрате из смолы торчат уже голов десять с приоткрытыми от любопытства ртами.
— Ну а душа-то кому пошла?
— Да никому пока… — расстроенно отозвался Тормошило. — Опять откачали… Может, ему мученик какой родственником приходится, откуда я знаю!.. Нет, но ты понял, что творят? Начальнички…
— А Хвостач, значит, связываться не захотел?
Тормошило открыл было рот, но тут сверху послышался треск крыльев и звонкий поцелуй пары копыт о каменное покрытие моста. Головы грешников мгновенно спрятались в смолу.
— О! — Скривившись, Тормошило кивнул рогом. — Легок на помине. Сейчас начнет орать, почему колонна без присмотра…
Над гранитной кромкой показалось ликующее рыло Хвостача.
— Эй, загребалы! — позвал он. — Посмеяться хотите?
— Ну? — осторожно молвил Собачий Зуд.
— У Харона ладью угнали! — распялив в восторге клыкастую пасть, сообщил Хвостач. — Ох и начнется сейчас!.. — Ударил крыльями и понесся ласточкой к следующей опоре.
Загребалы ошарашенно переглянулись. Первым опомнился Собачий Зуд.
— Бардак… — безнадежно изронил он и притопил со вздохом очередного не в меру любопытного взяточника.
Подписано в печать 10.04.1995
Эдуард Геворкян: "Правдивые истории от Змея Горыныча"
"СИДОРКОН-95": Арбитман и все-все-все
ФЭНТЭЗИ: протоколы эльфийских мудрецов
ЗАВГОРОДНИЙ И ЗЕЛЕНОГОРСКИЙ ФСК
и много другое…
Благодарим за спонсорскую помощь: В.Ларионова, А.Первушина, Ю.Флейшмана (по 10 тысяч рублей); А.Голову и Н.Перумова (по 20 тысяч рублей) и Б.Н.Стругацкого (пятьдесят тысяч рублей)