– Позвольте спросить, доставленный вами документ находится при вас, синьор? – осведомился духовник графа.
– Он здесь, ваше преподобие, зашит в моем жилете. Мой друг отец Бенедикт пожелал, чтобы я принял эту маленькую меру предосторожности.
Мистер Мортон с усилием стал освобождаться от своего старомодного фрака, напоминающего по цвету табачную пыль.
– Лафкадио! – позвал патер.
Молодой служка явился мгновенно. По единому взгляду иезуита он понял свою задачу и весьма ловко и быстро помог мистеру Мортону снять фрак, расстегнуть жилет и обнажить свежий шов, под которым слабо похрустывала бумага. Через десять минут вспоротый шов был аккуратно вскрыт, и на столе перед патером появился слегка помятый пакет.
Спрятав перстень и письмо, Фульвио ди Граччиолани осведомился, какую квартиру избрал себе в Венеции мистер Мортон. Английский адвокат отвечал, что намеревается отдохнуть недели две в одной гостинице на Риальто [134], после чего ему предстоит обратная дорога в добрый старый Бультон.
Священник проводил гостя до самой гондолы, вернулся в кабинет и вскрыл письмо. В пакете, кроме присланного документа за подписями Фредрика Райленда, Томаса Мортона и юриста Лео Ноэль-Абрагамса, находился еще и чистый лист плотной белой бумаги, сложенной вчетверо. В нижнем левом углу листа иезуит обнаружил неприметный крестик. Это был, очевидно, знак, что бумага вложена неспроста!
Повертев ее в руках, монах на ощупь определил, что поверхность листа подвергалась какой-то обработке. Фульвио ди Граччиолани запер двери, зажег свечу и подержал бумагу над пламенем. По всему листу стали отчетливо проступать темно-коричневые строки тайного письма, написанного молоком. Текст послания был на латинском языке.
«In nomini Dei! [135]
Сим извещаю ваше преподобие о свершении мною, недостойным служителем бога, возложенного на меня поручения. Опасность, грозившая нашему святому делу, устранена. Злокозненные тайные враги милорда, готовившие его разоблачение, повергнуты во прах, но в единоборстве с оными змиями пал и сам милорд. Перед смертью он, по наитию свыше и наущению вашего смиренного брата во Христе, подписал приложенный при сем документ, который является формальным, юридически заверенным свидетельством о гибели незаконного графского отпрыска пирата Джакомо Грелли и об отсутствии у означенного Грелли прямых потомков. Сын милорда, Чарльз, враждебно настроенный против своего отца, покинул земную юдоль, не успев открыть своего настоящего имени никому, кроме собственной сестры Изабеллы. Она же в отчаянии отравила себя ядом. Ее судьбу разделил и Реджинальд Мюррей, неправедный, но опасный претендент на титул. Тайна милорда умерла с этими лицами. Да простит господь все прегрешения малых сих, и да войдут души их в царствие небесное! Ave Mariа! [136]
Напрасно прождав очередного прибытия ко мне брата Луиджи, постоянного курьера вашего преподобия, я, движимый единым побуждением ускорить отсылку сих вестей, почел за благо самостоятельно изыскать надежного посланца к вам. В неразумии своем я принял во внимание преклонный возраст и недуги нашего сиятельного завещателя, что и побудило меня поспешить с доставкой по назначению сего важного документа. Посему я уговорил мистера Томаса Мортона, как ближайшего сподвижника своего усопшего благодетеля, совершить путешествие в Венецию, дабы вручить настоящий пакет в собственные руки вашего преподобия. Приложенный документ должен устранить все последние сомнения и грешные колебания завещателя. Amen!
Смиренный брат ваш во Христе
Бенедикт.
29 августа 1790 года. Город Бультон.»
Патер перекрестился и спрятал документ в своей тетрадочке. Он послал слугу наверх, в графские покои, чтобы пригласить эччеленца Паоло к вечерней субботней мессе.
Лафкадио застал графа вкушающим сон после продолжительной прогулки в гондоле на взморье, предпринятой графом до полудня. Превозмогая усталость, дряхлый граф спустился в молельную. Во время мессы он сидел на скамеечке, поддерживаемый новым дворцовым служителем, Антонио Карильо. За последние недели старый синьор с особенной охотой обращался к Антонио за такого рода услугами, ибо молодой человек оказывал их без тени раболепия и угодливости. Дворцовую челядь изумляло умение молодого служителя ободрять и развлекать дряхлого, разбитого немощами вельможу.
После короткой мессы священник поднялся вместе с графом Паоло в его покои. Гондола, спешно посланная патером Фульвио, доставила во дворец несколько должностных лиц – главного нотариуса графа д'Эльяно с его помощниками и писцами, а также душеприказчиков, назначенных по воле самого эччеленца Паоло. Фульвио Граччиолани встретил синьоров в вестибюле, проводил в графские покои и пояснил, что их приглашение во дворец вызвано необходимостью устранить, по воле эччеленца, известную им оговорку в графском завещании. Некий полученный из Англии документ отнял у завещателя последнюю надежду разыскать и обеспечить потомков.
Граф Паоло был глубоко удручен этой вестью.
В присутствии отца Фульвио прибывшие синьоры исправили текст завещания.
Ночью нотариус со свитой покинул Мраморное палаццо, а патер Фульвио по отъезде душеприказчиков и юристов отправился во дворец кардинала. В сей поздний час одна высокая духовная особа спешила к другой с благими вестями.
Шла вторая неделя после вызова душеприказчиков к эччеленца Паоло д'Эльяно. За это время он редко покидал свои покои, находился в глубокой задумчивости, иногда утрачивал нить разговора, засыпал во время трапез и томился бессонницей на ложе. Граф Паоло с трудом передвигал отекшие ноги, был раздражителен и очень страдал от одиночества. Однако беседы с отцом Фульвио утомляли его, и духовник графа не докучал ими старику. Зато дворцового служителя Антонио Карильо граф по-прежнему охотно допускал к своей особе. У синьора Антонио был приятный голос; он целым часами читал больному его любимых поэтов – Данте и Петрарку.
Лишь одну посетительницу принял за эти дни старый граф Паоло – престарелую синьору Эстреллу Луис эль Горра. Она высадилась с французского военного корабля «Три идальго», которым командует ее внук. В Тулоне престарелая синьора ступила на землю Европы. Она не смогла отказать себе в удовольствии заехать в Венецию, чтобы навестить старого друга – графа д'Эльяно. Патер Фульвио мельком видел ее в вестибюле и даже вздохнул вместе с нею о быстротечности струй в реке времен.
Иезуит не ведал, что после отъезда синьоры граф Паоло с волнением читал следующую записку:
«Эччеленца, если повторное путешествие в гондоле не утомит вас, я вновь буду ожидать вас на борту известного вам судна. Затем мы должны совершить поездку на «Виллу цветов», где некая, давно обещанная вам счастливая встреча заставит вас позабыть все душевные и телесные недуги. Глубоко преданный вам Буотти».
Граф оделся с помощью двух камердинеров и, опираясь на плечо синьора Антонио, дошел до гондолы. В кабине, устланной ковром, во множестве громоздились мягкие подушки. «Плавучая карета» служила своему хозяину уже много лет. Ароматы духов и восточных благовоний перемешивались в кабине с запахом стоячей воды, старой штофной обивки и подгнившего дерева.
Антонио опустил шторы и уселся напротив старика. Гондола закачалась. Кормчий и второй гондольер вывели свое судно на Большой канал.
День был безоблачно голубым и теплым. На встречных гондолах гребцы распевали песни.
Когда графская «плавучая карета» подошла к водам лагуны, эччеленца Паоло приподнял штору. В чистом, изумительно прозрачном воздухе четко виднелись мачты и реи судов, отраженные в зеркале Венецианской гавани. Пока граф окидывал взором толчею лодок в устье канала, дворцы, залитые светом, флажки, вымпелы, людные уличные панели и далекие силуэты торговых кораблей, Антонио Карильо внимательно смотрел назад, за корму гондолы. Как он и ожидал, ни одна лодка не кралась за ними следом: по-видимому, недреманное око патера Фульвио, успокоенное исправленным завещанием, отвратило свой взор от синьора Паоло.
В одном из дальних уголков лагуны стояло на причале маленькое, неприметное судно. Паруса на его высоких мачтах были туго скатаны. На палубе ходил вахтенный матрос, а у самого носового трапа виднелась фигура полнотелого пассажира в длинном платье, похожем на монашеское, и черной докторской шапочке. Гондольер медленно подвел свою ладью к трапу. Перед Антонио блеснули золотом выпуклые буквы надписи: «Толоса». Полнотелый синьор в докторской шапочке спустился с палубы в гондолу. Балансируя с трудом, корабельный пассажир нырнул в кабину и… угодил прямо в объятия графа Паоло, распростертые ему навстречу.
– «Вилла дей Фиори!» – крикнул доктор Буотти гондольерам.
Черная ладья понесла своих пассажиров на взморье, к загородной вилле графа д'Эльяно. Она славилась своим садом, где цветы, кусты, деревья и травы были подобраны так искусно, что, отражаясь в прудах или фонтанах, они как бы окрашивали воду: с одного берега вода в пруде отливала тонами малахитовой зелени, с другого казалась голубой или нежно-лиловой. В этой сложной игре света и красок оживали мраморные фигуры наяд. Чудилось, что эти нагие красавицы лишь на мгновение замерли в своих стыдливых движениях и готовы ускользнуть от нескромного взгляда в густую прибрежную зелень. А живые лебеди на воде будто застывали и казались изваяниями из камня Каррарц.
По дороге к вилле граф горько жаловался синьору Буотти на свои старческие немощи.
– Последние дни вынужденного одиночества и тревожного ожидания были для меня особенно тягостными, мой друг, – говорил старик. – Я еще боюсь верить в ваш успех. Мне все казалось, что я не доживу до нынешнего дня и что вы понапрасну лишали меня вашего общества.
– Сегодня вы убедитесь, эччеленца, как ошибочна была вся ваша «восточная философия». Я всегда верил в свои предчувствия, и, к счастью, самые смелые надежды оправдались! Теперь, когда синьора Луис эль Горра окончательно убедила вас, что Чарльз и Изабелла являются вашими родными внуками…
Взволнованный этими словами, синьор Паоло задышал чаще, и Антонио Карильо знаком предостерег богослова, чтобы тот не подвергал ослабевшее старческое сердце чересчур сильным испытаниям.
Наконец гондола причалила, и небольшой остаток пути до виллы граф проделал на носилках. Одолеть восемь пологих мраморных ступеней крыльца синьору Паоло было труднее, чем Сципиону [137] овладеть стенами Карфагена, но старик поднялся по лестнице сам, отвергнув даже помощь Антонио Карильо.
В средней гостиной, выдержанной в янтарных тонах сиенского мрамора, доктор Буотти усадил графа в кресло. Антонио Карильо укрыл пледом ноги старика. Томазо Буотти попросил разрешения на несколько минут удалить синьора Антонио из гостиной.
– Нет, нет, пусть Антонио останется здесь, со мной. Не вы ли сами, мой друг, поручили меня заботам этого милого молодого человека? Он был так терпелив, так приветлив и весел, что стоил один целой сотни докторов медицины.
– Эччеленца! Простите нам, мне и Антонио, один непродолжительный обман. Он был вынужденным, ибо я решил с научной тщательностью проверить все открытия и догадки, прежде чем сообщить вам истину…
Голос Буотти был так торжественно-приподнят и отражал столь сильное душевное волнение, что у старика затряслись руки.
– Не останавливайтесь на полпути, мои друзья, – произнес граф умоляюще. – Какова же истина, которую вы хотите открыть мне, мой дорогой доктор Буотти?
– Синьор Паоло, вы видите перед собою молодого человека, который родился, можно сказать, на моих глазах, в той семье, где вырос и воспитался ваш сын, Джакомо Молла. Перед вами – синьор Антони Ченни! Он близко знал синьора Джакомо. А в продолжение последних тревожных недель он втайне оберегал вас от иезуитских козней.
– Антони Ченни? – медленно переспросил старый граф. – Сын рыбака Родольфо с Капри? Мальчик мой, помнишь ли ты моего Джакомо?
– Я помню его, синьор Паоло, – отвечал Антони, – только…
– Договаривай, мой мальчик! Скажи мне, вспоминал ли Джакомо когда-нибудь о своем… отце? Или сердце его было всегда полно ненависти ко мне? Неужели мне суждено умереть без прощения единственного сына?
У Антони сжалось сердце. Он поцеловал старческую руку, но спасительница-ложь никак не шла ему на помощь.
– Ваши внуки от всей души прощают вам стародавний грех против их родителя, – проговорил за Антони доктор Буотти. – Сейчас вы обнимете их, синьор.
– Поспешите, друзья мои, ибо силы мои кончаются! Внуки мои… где они… я боюсь умереть…
Доктор Буотти открыл двери в соседний зал. Там, за дверью, несколько человек, затаив дыхание, прислушивались к происходящему в гостиной. Граф Паоло различал осторожные шаги.