1856–1894
Издание второе
С.-Петербург.
Издание Товарищества «Общественная Польза», Большая Подьяческая, д. № 39.
Дозволено цензурою. С.-Петербург, 24 февраля 1900 г.
Посвящается памяти незабвенного поэта и человека графа Алексея Константиновича Толстого
Александр Нильский.
Воспоминания мои, печатавшиеся в «Историческом Вестнике» за 1893–1894 гг., имели настолько лестный для меня успех, у читавшей их публики; мне было выражено так много снисходительных одобрений, от лиц, интересующихся прошлым театра, что это побудило меня издать книгу, под названием «Закулисная Хроника», составленную из тех же небезызвестных Записок.
«Закулисная Хроника» не есть какое-либо сочинение или вымысел для развлечения читателя, но состоит из правдивых рассказов о том, что происходило на театре и за кулисами, на моих собственных глазах или же слышано мной, от людей, близко стоящих к театру и его прежним деятелям.
Чуждые вымысла рассказы, об актерах, писателях и администраторах театра, в особенности же о тех, чьи имена, своими заслугами, никогда не умрут и навсегда останутся в летописи театра, мне кажется, должны интересовать каждого, кто любит сцену и родное искусство.
Покидая, в нынешнем 1897 году, навсегда Императорскую Петербургскую сцену, на которой прослужил четыре десятка лет, и не имея никаких претензий быть литератором, я решаюсь выпустить в свет отдельное издание моих театральных воспоминаний. Посвящая книгу памяти незабвенного для меня человека, известного поэта Графа Алексея Константиновича Толстого, прошу у новых читателей снисхождения к моему, может быть не достаточно умелому и литературному, изложению рассказа.
Александр Нильский.
Представление A. М. Гедеонову. — Отъезд в Петербург. — Визит П. С. Федорову. — Толки о Федорове. — Знакомство с Василько-Петровым. — Предложение переехать к нему. — Федоров как начальник и человек. — Его популярность и значение. — Его водевили и композиции. — Служебная карьера Федорова. — Авторский гонорар. — Начальствование над репертуаром. — Дипломатия. — Анекдот про Федорова. — Учреждение им литературно-театрального комитета. — Первый блин комом. — Тактика Федорова с авторами.
Пятнадцатилетним юношей я был представлен директору Императорских театров, Александру Михайловичу Гедеонову, во время его служебной поездки в Москву, в 1856 г.
Он очень благосклонно отнесся ко мне вообще и приказал отправиться в Петербург для поступления в театральное училище, которое, по расчетам его, я не мог миновать по молодости лет.
— Обратно я еще не скоро поеду, — сказал директор в заключение, — а ты поезжай теперь же. От моего имени явись к Павлу Степановичу Федорову и скажи, что ты принят мною экстерном-учеником.
Крайне обрадованный удачею (следует заметить, что я с детства чувствовал непреодолимое влечение к театру), я на другой же день отправился в Петербург и тотчас по приезде, с замиранием сердца, направился к зданию дирекции. Разыскав квартиру Федорова и поднявшись слишком сто ступней вверх, я благополучно достиг его жилища.
Прием был вполне официальный.
— Вам что угодно?
Я отрекомендовался и передал приказание директора о зачислении меня в училище.
— Хорошо, — сказал Павел Степанович. — Завтра утром будьте здесь же, мы покончим с формальностями, без которых ваш прием в училище невозможен.
Федоров не произвел на меня того дурного впечатления, какое выносили многие, имевшие с ним какие-либо сношения. Благодаря ужасным рассказам про Павла Степановича, именем которого меня пугали еще в Москве, я представлял его себе каким-то тираном, грубым и грозным. Я никак не мог ожидать, чтобы этот «деспот русской сцены», как его называли единогласно, мог быть таким непредставительным, заурядным человеком, не только не внушающим страха, но даже ласковым.
Когда я поднимался к нему по лестнице, сердце мое учащенно билось, и я имел поползновение возвратиться домой и трусливо выжидать возвращения Гедеонова, но вдруг меня охватила решимость, н я смело вошел в квартиру моего будущего начальника, которого, однако, вопреки слухам, нашел достаточно симпатичным и уж вовсе не таким отталкивающим, каким мне его представляли.
Павел Степанович был чиновником, как говорится, до мозга костей и согласно своему высокому положению придерживался иногда известной важности и чванства. Наружный вид его был таков: высокий, довольно тучный, в синеватых с черепаховой оправой очках, с неимоверно большими ушами и отвислыми губами, которыми он постоянно шамкал. Федоров производил впечатление вечно-жующего человека, почему и носил меткую кличку «губошлепа», которая неоднократно проникала даже в печать. Однако, несмотря на свою непривлекательную наружность, Федоров, когда хотел быть любезным и ласковым, мог просто очаровать своим обхождением, своими манерами и остроумием.
Я это испытал на себе.
Когда, по его приглашению, я явился к нему на другой день, он принял меня весьма ласково и забросал вопросами, на которые я едва успевал отвечать. Павел Степанович исповедовал меня обстоятельно. Узнав, где я воспитывался и где провел детство, он спросил:
— А вот главное, есть ли у вас в Петербурге родные или знакомые?
— Никого.
— Нехорошо!.. Где же вы будете жить, не имея знакомых? Вы еще мальчик, для которого свобода может быт пагубна. Легко попасть в дурное общество и испортиться… Самое лучшее вам бы пристроиться к кому-нибудь из театральных.
В это время вошел учитель драматического класса В. П. Василько-Петров.
— Рекомендую вам нового ученика, — сказал ему Федоров, пожимая руки. — Директор прислал из Москвы… Вот я с ним сижу и раздумываю, где он будет здесь проживать. У него в столице ни родных, ни знакомых.
— Да, это очень важный вопрос, — согласился пришедший, принимая глубокомысленный вид.
— Не возьмете ли вы его к себе? — спросил Павел Степанович и прибавил: — для него это было бы благодеянием.
— Пожалуй, — ответил Василько-Петров. — У меня есть одна свободная комната. Дети теперь на даче в Павловске, так что на время я могу уступить их помещение. Зайдите для переговоров завтра вот по этому адресу, — обратился он ко мне, вручая свою визитную карточку.
В назначенное время я был у него. Мы сторговались, я перебрался со своим небольшим багажом в его квартиру и прожил у него на хлебах ровно год.
Павел Степанович Федоров, благодаря своему видному служебному положению и многим особенностям, резко выделявшим его и в обществе и в театральной сфере, несколько десятков лет был одним из популярнейших людей в Петербурге. На какие категории дробилась его популярность, это все равно, но его знала буквально вся столица, и этого, кажется, достаточно, чтобы воскресить в памяти его образ, достойный внимания во многих отношениях. Полной характеристики Павла Степановича почему-то не существует, между тем он давно ее заслуживает; в различных же мимолетных заметках, имеющих обыкновенно анекдотическую форму, он не является тем приснопамятным «начальником репертуара», каким его знаки и помнят современники. Очень жаль, что его деятельность и заслуги до сих пор не нашли своего историка. Рассказы о нем распространялись обыкновенно дурные и неприятные, справедливость же требует заметить, что при всех своих недостатках он, как начальник и человек, имел бесспорно много и хорошего, что неблагодарными не замечалось и обидно для его памяти игнорировалось и продолжает игнорироваться до нашего времени, Между тем, это был весьма умный и талантливый человек, хороший работник и усердный чиновник, ревностно исполнявший возложенные на него обязанности. Он был прекрасный переводчик и переделыватель французских пьес, в особенности же водевилей, которые соперничали с произведениями таких знаменитых водевилистов, как Д. Т. Ленский и П. А. Каратыгин. Федоров оставил театру более семидесяти пьес, из которых многие до сих пор считаются репертуарными и пользуются неувядаемым успехом.
Павел Степанович был также автором романсов, которыми интересовались профессиональные певцы. Например, его романс «Прости меня, прости, прелестное созданье» так понравился знаменитому автору «Жизни за царя» М. И. Глинке, что он аранжировал его на два голоса и, собственноручно переписав, поднес Федорову с надписью «Твое — тебе!!». Этот романс выдержал бесчисленное число изданий и до сих пор в большом почете у дилетантов-певцов.
Федоров был прекрасным пианистом и до службы своей в театре все досуги посвящал музыке. С поступлением же в дирекцию совпал как раз тот возраст его единственной дочери, когда она стала брать уроки фортепианной игры у известного музыканта Дрейшока. Павел Степанович это событие вознамерился ознаменовать своим отречением от рояля и уж более никогда не брал ни одной ноты.
Его юмористические стихи, водевильные куплеты и эпиграммы были всегда остроумны, метки и удачны, так что и с этой стороны он был незаурядным человеком. Если же к этому прибавить, что Федоров был чрезвычайно веселым собеседником, каламбуристом, остряком, а также гостеприимным хозяином и тончайшим дипломатом, то его портрет будет закончен. Теперь же кстати следует упомянуть об его прошлом, достоверно известном мне от него самого.
Свою служебную карьеру Павел Степанович начал незначительным почтамтским чиновником. В свободное время сочиняя и переводя водевили, которые охотно брались в драматический театр для представления, он завел дружбу почти со всеми артистами Александринского театра и за кулисами был своим человеком. Еще более сблизила его со сценой женитьба на актрисе Прасковье Сергеевне Мироновой, впрочем подвизавшейся на театральных подмостках весьма незначительное время и притом на самых маленьких ролях. Почтамтское жалованье было мизерно, благодаря чему Федоров принужден был усердно работать для театра, что было не маловажной для него материальной поддержкой. В короткое время он сделался присяжным драматургом. Актеры заказывали ему водевили для своих бенефисов и выплачивали автору за каждое произведение не дороже двадцати пяти рублей. В те времена это считалось весьма приличным вознаграждением, так как тогда драматурги вообще не рассчитывали на гонорар, отдавая дирекции свои сочинения совершенно даром.
На службу в театральную дирекцию Павел Степанович поступил совершенно неожиданно не только для всех закулисных знакомых, но даже для самого себя. Случилось это таким образом. Покойный император Николай Павлович, питавший большую любовь к театру, в один памятный день вздумал посетить театральное училище частным образом, без предуведомления начальства о своем визите. Перед государем предстали во всей своей неприкосновенности такие вопиющие упущения и беспорядки, что он, страшно разгневанный, тотчас же отдал распоряжение о преобразовании школы, при чем управляющего училищем Ф. Н. Обера немедленно сместили с должности, которую вскоре и занял П. С. Федоров, прекрасно отрекомендованный ближайшим начальством министру двора, графу В. Ф. Адлербергу, бывшему в то же время и министром почт.
— Не легко было мне принимать новую должность, — рассказывал Федоров. — Директор Александр Михайлович Гедеонов был против моего назначения, так как о моей личности с ним предварительно не посоветовались… За то ж принял же он меня; этого приема никогда не забуду. Являюсь к нему представляться, а он, не подавая руки, сквозь зубы процедил «очень рад» и тотчас же приказал позвать помощника управляющего школой Аубеля, которому сказал, указывая на меня: «покажите им училище». Вот при каких обстоятельствах вступил я в новую должность, на которую был призван специально для преобразования школы.
Однако, благодаря врожденной ловкости и уму, Федоров вскоре сделался самым необходимым человеком для дирекции. Он преодолел все препятствия, встречавшиеся ему па первых порах службы, и блестяще оправдал возлагаемые на него надежды. Театральное училище стало неузнаваемо. Реформы Федорова были признаны удачными и вполне целесообразными. Павел Степанович первый обратил внимание на художественные и учебные занятия, которые до него были в загоне…
Хотя первоначально Гедеонов и выказывал полное равнодушие к деятельности Федорова, но, по прошествии небольшого времени, Павел Степанович сделался незаменимым для него помощником, впрочем не только для него, но и для всех остальных директоров, со включением знаменитого барона Кистера. Сперва, действительно, каждый из них относился к нему скептически, но вскоре затем наделял его полным доверием.
Каким путем приобрел Федоров неограниченное доверие и значение в глазах ближайшего начальства, мне неизвестно, но, спустя недолгое время, он, не довольствуясь должностью управляющего школой, получил еще и место начальника репертуара, каковым я его и застал при своем поступлении в театр. Он заменил собою любимейшего чиновника директора — Евгения Макаровича Семенова, который много лет усердно и деятельно заведовал репертуаром. При вступлении во вторую должность, Павел Степанович быстро подчинил своему влиянию все труппы — не только русской драмы, оперы и балета, но даже итальянскую, французскую и немецкую, а также и все оркестры музыкантов. Каждую пятницу утром в кабинете Федорова собирались режиссеры всех театров и сообща составляли репертуар на неделю. Павел Степанович собственноручно вписывал назначенные к представлению пьесы в большой лист и представлял его директору на утверждение. Каждый дебютант или гастролер обязательно должен был прежде всего явиться к Павлу Степановичу, который безапелляционно и решал его участь.
Как в сфере служебных обязанностей, так и в домашнем обиходе, Федоров был чиновником с головы до ног. Будучи чрезвычайно умным и в то же время искательным человеком, он умел угождать всем, кто ему был нужен и полезен. Его обхождение как с высшими, так и с низшими отличалось тонкой дипломатией, обезоруживавшей всех, имевших с ним какое либо деловое сношение.
При имени министра графа В. Ф. Адлерберга, а равно и сына его, бывшего впоследствии так же министром, Павел Степанович просто благоговел. Так же пред всяким мнением графа он безотчетно преклонялся.
Однажды, в большом обществе, в присутствии Федорова, зашла речь о последней новинке Александринского театра, которая не имела никакого успеха, но с репертуара, однако, не снималась. Один из собеседников по этому поводу заметил начальнику репертуара:
— Павел Степанович, зачем ставятся такие пьесы, которые не дают сборов? Например, та, о которой мы говорим, весьма плохая, безынтересная и глупая…