— Однако, не пропал, и спектакль прошел благополучно.
— Ничего не значит, а, все-таки, он побесился. Я ему отравил несколько минут жизни.
— Но ведь потерпели неприятности и сами?
— Это ничего не значит. Я-то ко всему привык. Меня-то уж сколько раз из театра выводили, а вот его злят не часто…
Расставшись с Завидовым в Рыбинске, я о нем не имел никаких вестей до вторичного с ним свидания в Нижнем Новгороде в 1867 году.
Являюсь однажды на репетицию и встречаю на сцене старика, одетого в отрепанное полувоенное пальто и в форменную фуражку. Долго всматриваюсь в него и нахожу в чертах его физиономии что-то давно знакомое. Началась репетиция, прошли три или четыре акта, в продолжение которых меня неотступно мучил вопрос: что это за старик, несомненно знакомый, но совершенно изгладившийся из памяти?
Наконец, вспоминаю: это — Завидов. Радостно подхожу к нему и спрашиваю:
— Николай Яковлевич, это вы?
— Я-с.
— А меня узнали?
— Еще бы! Затем только и в театр завернул, чтобы с вами повидаться.
— Так отчего же вы мне сразу не признались?
— А я, хотел испытать: узнаете вы меня, или нет?
По окончании репетиции я пригласил его к себе и расспросил подробно о его настоящем положении.
— В богадельне живу, объедаю общество! — не без горечи ответил Завидов. — Стар стал и к труду совершенно не пригоден, между тем дармоедничать стыдно… А если б вы знали, каких неимоверных усилий стоило добрым людям устроить меня в богадельню! Бедного, престарелого актера весьма неохотно принимают под свое призрение наши благотворительные учреждения. В этом отношении мы, актеры, беспомощны и несчастны. И так-то всю жизнь работаем впроголодь, а придет старость — издыхай под забором…
Положение актера в старости, действительно, таково. Его социальное положение не дает ему никаких прав, никаких притязаний на общественную помощь. Корпоративные основания различных богаделен в этом отношении почти неумолимы, и в провинции по сие время встречается много заслуженных сценических деятелей, нуждающихся в куске насущного хлеба.
Другою интересною личностью в рыбинской труппе был актер Полторацкий, считавший себя величайшим исполнителем трагических ролей. В то время он был только что начинавшим свою сценическую карьеру и весьма щепетильным в отношениях с антрепренером. Когда для Бурдина поставлена была «Бедность не порок», ему поручили роль Мити. На репетицию пришел он разобиженный. Завидов осведомился о причине его недовольства.
— Здоров ли ты?
— Нет, не здоров.
— Что же ты чувствуешь?
— Антрепренерское свинство.
— Что же это за болезнь? Новая какая-то?
— Все подлецы! Вот что я вам на это скажу…
К разобиженному трагику подошел Бурдин и участливо спросил:
— Обижают вас?
— Ужасно.
— Чем же именно?
— Дают играть роли не моего амплуа. Разве не нашлось у них кого-нибудь другого для изображения Митьки? Я не привык к таким мелким типам…
— А какие же роли вы считаете своими?
— Дон Сезар де-Базан, Дон-Карлос, Гамлет, Отелло…
— Но ведь, проживая в Рыбинске, вы больше видите Митек, чем Дон Сезар де-Базанов, Гамлетов и проч.
— То есть, как это в Рыбинске? — важно воскликнул трагик. — Я был и в Ярославле, Костроме, Нижнем…
— Вы меня не поняли… Я хочу сказать, что тип Митьки вам понятнее, нежели тип Гамлета.
— Я все отлично понимаю, не беспокойтесь… Митька мне не к лицу, потому что я по рождению салонист.
Слово «салонист» он производил от слова салон и выражения «салонные роли».
В другой раз он же с каким-то ожесточением начал порицать московских артистов.
— Позвольте, позвольте, — перебил его Бурдин. — Откуда вы нахватались таких нелепостей про московский славный театр?
— Это мнение всех московских театралов.
— Но где вы его почерпнули?
— «Но» в буфете…
В комедии «Любовь и предрассудок» я играл Сюлливана, Полторацкий — Фридерика.
В последнем акте, по своему обыкновению, он не обошелся без оговорки. Ему следовало сказать:
— Я должен был жениться на дочери известного негоцианта Дженкинса. Богатство баснословное, колоссальное…
Вместо этого Полторацкий выпалил скороговоркой:
— Я должен был жениться на дочери известного музыканта Дженкинса, если бы видели, какие у нее глаза бесподобные.
Отъезд в Нижний Новгород. — Яхт-клубская фуражка. — Опоздали! — Нижегородская труппа. — Гастроли Бурдина. — Мой дебют. — Девять репетиций в один день. — Антрепренер Смольков. — Его отношение к театру. — Проезд через Нижний Новгород императора Александра Николаевича. — Торжественный спектакль. — Участие в нем Бурдина. — «Торжество добродетели».
Из Рыбинска мы отправились в Нижний Новгород на пароходе. Для меня, впервые видевшего Волгу, поездка эта доставила громадное удовольствие, гораздо большее, чем наши гастроли, на которые так много возлагалось надежд и которые ничуть их не оправдали, ни в материальном отношении, ни в отношении успеха.
Бурдин, усаживаясь на пароход, заменил свою шляпу форменной позументной фуражкой яхт-клуба, тогда только что народившегося в Петербурге. Он был членом этого спортового кружка, хотя в морском спорте никогда не принимал ни малейшего участия.
— Зачем вы, Федор Александрович, перерядились? — спросил я его.