— А когда же будет готово?
— Часа через два.
— Что-о? — закричал Виноградов, недолюбливавший пребывания впроголодь. — Как через два часа? Да ты с ума сошел!.. Вот сам и жри тогда, а я отправлюсь в ресторан.
Ушел Виноградов в ресторан и, плотно пообедав там, возвратился домой в мирном состоянии духа. После обеда человек всегда бывает добрее. Позвал он к себе в кабинет повара и внушительно ему сказал:
— Если хочешь у меня служить, то готовь обед как можно раньше. Я люблю обедать рано. Понял?
— Понял.
На следующее утро, часов в 8, сообразнительный персиянин будит Василия Ивановича.
— Что ты? — удивляется Виноградов.
— Обед готов!
— Как готов?
— Всю ночь стряпал и сготовил…
— Ах, ты дурак! Да кто же в восемь часов утра обедает?
— Не мое дело, сами приказали.
— Когда?
— А вчера-то сказали, что любите обедать рано.
Вспыльчивый Виноградов так рассердился, что вскочил с постели, взял повара за шиворот и выбросил его на двор. Вслед за поваром туда же полетели котлеты, дичь и кастрюля с бульоном.
В тифлиской труппе тогда служили: Яблочкина (жена нашего бывшего режиссера), его дочь Яблочкина 2-я, Баранова, Журин, Градов-Соколов, Воронков, Колосова, Осетров и др. Все они очень нравились публике и пользовались успехом, в особенности покойный Градов-Соколов, искусный исполнитель комических куплетов.
Дела были блестящие. Каждую пьесу повторяли 2–3 раза и всегда при полном сборе. Это был один из лучших, в материальном отношении, сезонов, причем следует заметить, что A. А. Яблочкин совсем не прибегал к обстановочным пьесам.
Беспокойный характер Виноградова сказался в одном из спектаклей. Шла комедия «Тетеревам не летать по деревам». В последнем акте актер В-ков без всякого умысла перебил Виноградова на сцене. Виноградов вспылил, зарычал и начал чуть не вслух говорить дерзости. В-ков хотел было возражать, но это было не совсем удобно, так как это еще более обозлило Василия Ивановича, и он, разгорячась, сквозь зубы проговорил:
— Дурак!
После этого происшествия, вечером все обошлось по возможности благополучно, так как В-в, успокоенный и уговоренный товарищами, скорее ушел из театра, не видавши в этот вечер Виноградова. Но обиде последнего не было границ. Василий Иванович на другое утро, встретясь со мной в саду около театра, жалуется на В-кова:
— Каков? Совсем нигилист! Другой бы на его месте извинился, а он чуть не в драку полез.
— Наоборот, — отвечаю, — он все время сдерживался. Другой бы на его месте за вашу дерзость посчитался бы чувствительно…
— Что такое?
— Да вы ведь начали.
— Как? — изумился Виноградов.
— Да так: вы начали, значит, во всем вы и виноваты.
— Да он меня-то перебил в самом лучшем месте!
— Ну, так что ж? Ведь не умышленно, нечаянно. Он бы извинился, и вам следовало тотчас же об этом забыть, а вы между тем начали горячиться, возвысили голос и назвали его дураком.
— Ага! Вот оно что! Так значит, вы тоже против меня! Благодарю, очень благодарю!.. Все, что угодно мог от вас ожидать, но не этого… Можете отправляться к своему любезному В-кову и целоваться с ним…
Однако, этим дело не кончилось; мои увещания не произвели на него никакого впечатления, и он отправился к Яблочкину «поставить ультиматум: он или В-ков». Конечно, Яблочкин поспешил его успокоить и дал ему слово отстранить В-кова от всех последующих спектаклей. И действительно В-ков на другой же день покинул Тифлис. Яблочкин дал ему отпуск с сохранением жалованья впредь до отъезда Виноградова.
Преобладающий элемент зрителей, на сколько я сумел заметить, состоял из «восточных человеков», которые имеют своеобразный взгляд на актеров. Они не признают никакого более амплуа, как ingenue и любовник. По их мнению, на «стариков и уродов» они могут насмотреться сколько угодно и в жизни, тогда как «красивых и молодых» им удается встречать весьма редко. Поэтому молодые актеры в Тифлисе всегда пользовались наибольшим успехом. Кроме того, армяне требуют, чтобы актрисы были непременно блондинками, а актеры брюнетами. Это их вкус.
По этому поводу у меня был курьезный разговор с каким-то армянином, остановившим меня в саду после представления водевиля «У страха глаза велики», в котором я играл в гриме и в рыжем парике.
— Господын Ныльский, позволь тебе одын малынкова вопрос задавать?
— Что вам угодно? — не без удивления спросил я его.
— Хочешь ты нам по нраву быть?
— То есть как это?
— Успех имэть?
— Ну, конечно.
— В таком разе позволяй тебе малынкова совэт давать?
— Сделайте одолжение.
— Играй в своем виде.
Я несколько смутился и хотел уверить моего незнакомца, что я всегда бываю «в своем виде» и что я вовсе не пьющий человек.
— Нэ то.
— А что же?
— Я тебе про голову совэт даю.
— Да и голова моя всегда свежа… Я не знаю, откуда вы взяли, что я позволяю себе быть не в своем виде?
— Нэ то.
— Да что же, наконец, я вас не понимаю?