- Дистанция двести шесть кабельтовых! - (Ого! Это 39 километров. На таком расстоянии поражать цели мне еще не приходилось!) - Азимут двадцать восемь тридцать!
Эти слова имеют отношение уже к центральному посту. Там работает взвод управления под началом лейтенанта Юрия Кузнецова. Артэлектрики устанавливают на приборах дистанцию и азимут. Автоматически в них вводятся необходимые поправки, и по проводам они отсюда поступают на башенные приборы. Наводчики вращают штурвалы, совмещая на циферблатах механические и электрические стрелки.
Высоко надо мной разворачиваются башни, и стволы, вздыбившись вверх, смотрят, чуть подрагивая, в сторону цели.
- Снаряд фугасный, заряд усиленно-боевой! Башни зарядить!
Начинается работа на всех этажах массива. В погребах снаряды вручную выталкиваются к лоткам. Дальше уже работает электроток. В боевых отделениях башен загораются зеленые лампочки. Командиры орудий сержанты Прокофьев, Попов, Кравцов и Протас, стоящие на автоматических зарядных постах, включают рубильники. И тут начинается чудо, которое я, увы, лишен возможности видеть.
Орудия сами, без вмешательства человеческой руки, опускаются на угол заряжания, а зарядники из подбашенного отделения поднимаются со снарядами. Открываются замки. Из подошедших зарядников снаряды проталкиваются в каналы стволов прибойниками, словно стальными руками разумного существа. Эти руки совершают еще два цикла движений, и за снарядом следуют два полузаряда.
Теперь зарядники уходят вниз, а орудия, опять-таки сами, снова поднимаются на угол стрельбы. Комендорам-замковым надо не мешкать, чтобы успеть за несколько секунд вставить запальные трубки в узкие отверстия замков.
С момента команды "Башни зарядить!" не прошло и минуты, а динамики уже доносят доклады о готовности к стрельбе. Все пока идет без заминок. Продолжаю в железной, раз и навсегда установленной последовательности (из артиллерийских команд, как и из песни, слова не выкинешь):
- Стреляет первая башня!
На табло первого и второго орудий вспыхнули красные лампочки. Порядок! Наступают решительные мгновения:
- Поставить на залп!.. Залп!
В центральном посту нажимают грибовидную педаль ревуна. Сталь и бетон содрогаются вокруг. На головы обрушивается грохот - будто орудия совсем рядом с нами. Наступают минуты томительной тишины. Загнанное внутрь волнение прорывается наружу. Жду приговора, который принесут наблюдатели, сидящие в далеком-далеком от нас лесу, на деревьях, под самым носом у противника. Но вот звонок. С командного пункта форта передают доклад разведчиков:
- Снаряды легли в районе цели: Недолет - полкабельтова, вынос пять делений вправо.
Для первого залпа это здорово. Корректура - совсем небольшая - идет в центральный пост:
- Больше половина, влево пять! - и на орудия: - Стреляет вторая башня! Поставить на залп!.. Залп!
И снова тяжкий грохот обрушивается на головы...
Я не заметил, как подошли к концу отпущенные на стрельбу снаряды. Промежуток между командами "К бою!" и "Дробь!" теперь сжался для меня, казался ничтожно маленьким. А ведь был он не так уж мал, а главное, сколько нервного напряжения забрал он! Тельняшка под кителем промокла у меня насквозь.
Но конец - делу венец. Первая стрельба и здесь прошла благополучно для меня. Очень ответственный экзамен выдержал и я, и новые стволы, и все те, кто устанавливал и монтировал их. И только теперь поверилось всерьез: "Я - на главном калибре!"
Ханковцы
5 декабря нам была поставлена задача, с которой мы считали себя обязанными справиться наилучшим образом. Это было вопросом нашей, так сказать, личной артиллерийской чести. В Кронштадт шел последний, третий по счету, караван с ханковцами. Нам предстояло прикрыть его огнем, обезопасить от ударов неприятельских батарей.
Славную историю защитников Ханко мы знали все.
Весной 1940 года согласно советско-финляндскому мирному договору была создана военно-морская база на полуострове Ханко - на том самом знаменитом Гангуте, у которого Петр I в 1714 году одержал свою блистательную морскую победу, прославившую русский флот. К началу войны береговая артиллерия Ханко, главной базы и Моонзундского архипелага во взаимодействии с кораблями и авиацией надежно перекрывала вход в устье Финского залива.
Военно-морскую базу Ханко возглавлял генерал-лейтенант береговой службы Сергей Иванович Кабанов. В подчинении у него находились 8-я стрелковая бригада под командованием генерал-майора Н. П. Симоняка, сектор береговой обороны, комендантом которого был генерал-майор береговой службы И. Н. Димитриев, части противовоздушной обороны, эскадрилья самолетов-истребителей, погранотряд, инженерные части, отряд малых охотников и рейдовых катеров. Всего гарнизон базы насчитывал до 25 тысяч человек. Ее оборона с суши была хорошо организована, состояла из шести рубежей глубиной около 12 километров.
В конце июня противник начал ожесточенный штурм полуострова с материка. Неистовствовала его артиллерия. Были дни, когда она выпускала по нескольку тысяч снарядов и мин. Но оборона Красного Гангута держалась неколебимо.
Понеся большие потери, враг отказался от лобового штурма и решил прибегнуть к высадке морского десанта. Но эта попытка была также отбита. Мало того, ханковцы сами перешли к активным действиям. Десантный отряд капитана Бориса Гранина (в газетах этот отряд называли не иначе, как "дети капитана Гранина") при поддержке береговой артиллерии захватил девятнадцать небольших островов, прилегающих к Ханко с северо-запада.
Красный Гангут держался. После того как наши войска оставили Таллин, он оказался в глубоком тылу врага. Но гарнизон продолжал отважно сражаться. 13 ноября в "Правде" появилось письмо москвичей гангутцам. Были в нем такие слова: "Великая честь и бессмертная слава вам, героям Ханко! Ваш подвиг не только восхищает советских людей, но вдохновляет на новые подвиги, учит, как надо оборонять страну от жестокого врага, зовет к беспощадной борьбе с фашистским бешеным зверем".
Но наступала зима. Связь Ханко с Ленинградом и Кронштадтом, его снабжение становились все затруднительнее. Ледовый покров Финского залива грозил лишить оборону полуострова многих ее преимуществ. И тогда было принято решение об эвакуации гангутского гарнизона.
Опыт скрытного проведения таких операций на флоте уже имелся. И в ночь на 27 октября первый отряд кораблей, приняв на борт 500 ханковцев со стрелковым оружием и противотанковой артиллерией, двинулся на Кронштадт.
Первый и второй отряды благополучно достигли места назначения. Оба раза противник обнаруживал корабли слишком поздно, чтобы нацелить на них авиацию или торпедные катера. А попытки артиллерийского обстрела с берега немедленно подавлялись огнем Красной Горки.
Но все это не настраивало нас на благодушный лад. Мы знали, что на Карельском перешейке и на южном берегу Финского залива у неприятеля мощные артиллерийские группировки: в одной 23 батареи из 70 орудий, в другой 40 батарей, насчитывающих 147 орудий. А кроме того, лед, крепчавший с каждым днем, уже не позволял кораблям двигаться без ледокола. А это замедляло движение отряда и ограничивало его маневренность.
Одним словом, надо было быть начеку и во всеоружии своего мастерства обеспечить безопасный переход ханковцев к Кронштадту. С третьим, самым большим, отрядом шли наши коллеги - береговые артиллеристы. Они, как водится, покидали базу последними. С ними же шел и командир базы генерал Кабанов.
Сергея Ивановича хорошо знали на Красной Горке. Это был человек, с юности связавший свою судьбу с революцией и с военной службой. Шестнадцатилетним подростком стал он стрелком полка Петроградского Совета. Дважды попадал в руки белых и уходил из-под расстрела. В девятнадцатом году Кабанов участвовал в подавлении белогвардейского мятежа на форту. А в тридцатых годах он командовал Красной Горкой. Авторитет его в среде береговых артиллеристов был исключительно высок.
И вот боевая тревога. На этот раз мое место не на командном пункте, а в боевой рубке, которая округлой башенкой возвышается над бетонной поверхностью главного массива. Устраиваюсь на кожаном сиденье и припадаю глазами к окулярам визира. И вручную и в электрическую он может вращаться вместе со мной на триста шестьдесят градусов.
Кроме меня в рубке находятся визирщик, следящий за исправной работой прибора, Никифор Ляшенко с журналом боевых действий и телефонист.
Медленно разворачиваю визир, вглядываясь в очертания северного берега, приближенные двенадцатикратными линзами. Нам на этом берегу отведен определенный сектор. Стараюсь запомнить ориентиры, в районе которых находятся неприятельские батареи. Левее, левее... Перед глазами плавно скользит девственно-белая целина замерзшего залива. А вот и серый дымок над ней и темные контуры кораблей. Вот уже можно различить, что во главе колонны движется старик "Ермак", взламывая и раздвигая в стороны лед.
Звонок. Телефонист передает приказание открыть огонь по целям, номера которых у нас давно обозначены на карте. Это наиболее активные неприятельские батареи, от которых всегда можно ждать неприятностей. На этот раз решено применить активную форму действий: упредить противника, нанести по нему удар до того, как он начнет стрелять. До этого-то били главным образом по вспышкам, то есть после того, как враг начинал обстреливать корабли.
Исходные данные рассчитаны заранее. Одна за другой следуют команды, которые венчает короткое слово: "Залп!" Вздрагивает боевая рубка. Содрогается все вокруг. Снаряды уносятся на противоположный берег. Через несколько секунд - доклад из дальномерной рубки, где расположен наблюдательный пост. Сообщаются данные о падении снарядов. В центральный пост идут корректуры к прицелу и целику. И снова: "Залп!"
Короткий огневой налет на неприятельские батареи окончен. И они молчат. А "Ермак" и ведомый им караван все ближе. Но вот в нашем секторе на неприятельском берегу метнулась короткая вспышка. Это подает голос батарея, которую мы не обрабатывали. Что ж, исходные данные подготовлены и для нее.
Около наших кораблей черно-белые фонтаны ледяного крошева и дыма вздымаются высоко вверх. Недолет! Еще вспышка. Но не успевают врезаться в лед снаряды, как раздается грохот наших орудий. Вражеский залп ложится перелетом. Ополовинить вилку противнику уже не удается. Наши двенадцатидюймовые "чемоданы" упади точно, и третьей вспышки на чужом берегу не возникает.
Кладем для верности еще несколько залпов по открывшей огонь батарее, и дробь! Наступает тишина.
Похожая картина происходит и в секторах 312-й и 211-й батарей.
А мимо нас медленно проходит длинный караван: впереди "Ермак", за ним серые низкобортные корабли, пузатые транспорты. Среди находящихся там береговых артиллеристов известные всему флоту имена: майоры Сергей Спиридонович Кобец, Евгений Митрофанович Вержбицкий, Гавриил Григорьевич Кудрявцев, Лев Маркович Тудер и капитан Борис Митрофанович Гранин. Возвращаются с Ханко и мои училищные однокашники: Митрофац Шпилев, Андрей Плескачев и Костя Куксин. С трудом Укладывается в моем сознании, что это не свежеиспеченные лейтенанты, какими я их видел в последний раз, а обстрелянные, с боевым опытом командиры, кавалеры боевых орденов...
Со своей задачей мы справились, не ударили лицом в грязь. Конвой благополучно достиг Кронштадта. Ни один вражеский снаряд не попал в корабли. Все испытывали чувство глубокого удовлетворения.
На другой день это чувство переросло в такую яркую и сильную радость, какой мы не знавали давно; пришла весть о начале нашего наступления под Москвой. Настал долгожданный час, который все мы ждали с томительным и жадным нетерпением. Знали ведь: он должен прийти, он придет. И сокрушались порой до отчаяния от того, что он все не приходит,
Кудзиев собрал личный состав батареи на митинг. Проходил он в ленинской комнате нашего блока - просторном, как зал, плохо натопленном помещении. Изо рта у матросов идет пар, но никому не холодно: людей согревает радость и горячие аплодисменты выступающим. А выступали те, кто отличился на последней стрельбе: старшина комендоров Поленов, наводчик Коркашев, замковый Митькин, заряжающий Алексеев. Все восхищаются подвигом защитников Москвы, говорят о ненависти к врагу, о нашем долге крушить фашистов. И у всех ощущение причастности к происходящим событиям. Пусть мы заблокированы на маленьком пятачке приморской земли, отрезаны от страны, но мы - неотрывная частица той великой армии, которая выстояла, набрала силу и двинулась вперед. И гитлеровская военная машина, уже давно начавшая пробуксовывать, не выдержала натиска.
Сейчас все поняли: происходит перелом. Это не частный успех, не оперативная удача, а нечто большее. Пусть вдали, но вполне отчетливо и зримо замаячили огни грядущей Победы.
В эти дни у меня произошло еще одно радостное событие. Как-то утром в комнату командного пункта зашел "корреспондент" - так называли матроса, приносившего на батарею почту. На этот раз, кроме обычной порции газет, он, улыбнувшись, протянул мне сложенное треугольником письмо. И по праву человека, привыкшего распоряжаться человеческим настроением, произнес несколько фамильярную, но обычную в таких случаях фразу:
- Пляшите, товарищ командир батареи. Из дому!
"Корреспондент" угадал, и я действительно готов был плясать, узнав с первого взгляда почерк Веры. Это было первое письмо, нашедшее меня после ее отъезда. Из него я узнал, Как после долгих мытарств добралась она с Сашенькой на руках до Казани, как разыскала мою сестру. И вот теперь они все вместе. Вера устроилась на работу, Жить, конечно, нелегко. Но кому легко во время войны? Главное - все живы и здоровье