В отчёте генерал-лейтенанта Куропаткина сказано: «Аттестации мирного времени во многом оказались несоответствующими при боевом испытании. Начальники, которые проходили службу всюду с отметками «выдающийся», на боевом поле по физическим и духовным качествам не выдерживали боевого испытания. Наоборот, проходившие служебный путь незамеченными – в боевой обстановке неожиданно развёртывали свои глубокие духовные силы, обнаруживали выдающиеся военные качества. К числу последних принадлежит и незабвенный герой Порт-Артура генерал Кондратенко.»
Как бы то ни было, одна война осталась позади, другая постепенно подкрадывалась спереди. Армию надо было готовить к новым сражениям.
Вопрос подготовки личного состава к войне Николай Лаврентьевич считал наиболее актуальным.
«Стратегию в полном размере надо изучать с молодых лет. Не стремясь смолоду к глубоким познаниям в военном деле, офицер прямо не почувствует влияния этого на свою служебную деятельность, пока она протекает на низших чинах… А когда офицер, оставаясь в этом состоянии, дойдёт до тех степеней, когда почувствует необходимость в более полном знании, то может оказаться – слишком много времени пропущено…»
«У нас надо на вес золота ценить людей, имеющих особую охоту, наклонность к военному делу или хотя бы находящих в нём выгоду… У нас больше, чем у других, гибелен недостаток офицеров, мы не можем допустить, чтобы они бежали со службы. Они и так служат неохотно.»
«Прошли те времена (если таковые когда-нибудь были), – размышлял он, – когда можно было надеяться на победу, благодаря мысли, осенившей гения во время самого боя. Будущая война должна быть подготовлена задолго, и её средства должны быть тщательно подготовлены к употреблению. Вдохновенная мысль последнего момента должна опираться и должна быть поддержана силой общности мысли у всех.»
Условия ведения войны менялись с каждым годом, менялись стремительно, появлялась новая техника, новое оружие. Требовалось новое осмысление военного дела.
По этому поводу Кладо писал: «Генеральных сражений, решающих участь войны, уже нет… Пока не подорвана сила всего государства, стоящего за военной силой, до тех пор эта сила не надламывается. С тех пор как начали воевать народы, а не только их армии, главный удар приходится направлять против всего народа. Иначе трудно обессилить его армию… Чтобы ускорить надлом народа, надлом силы армии противника, а быть может и вообще, чтобы произвести этот надлом, надо сначала надломить ресурсы страны.»
На лекции Николая Лаврентьевича Кладо приходили сотни слушателей, причём чины не только морского, но и военного ведомства, что для того времени было крайне удивительно, ведь между руководством армии и флота отношения были, мягко выражаясь, натянутыми.
В качестве примера можно привести следующий случай. 11 июля 1903 года начальник Главного штаба Сахаров представил доклад, касающийся развёртывания в случае войны 4-й армии, предназначенной для обороны Балтийского побережья. Согласно указанию Николая II, все морские средства, назначенные для обороны Балтийского побережья, отдавались в подчинение главнокомандующему 4-й армии. Казалось бы, естественно, что это распоряжение должно было быть тотчас сообщено морскому министру, однако на первом листе этого доклада сделана пометка: «Генерал Сахаров не приказывал сообщать это решение морскому министру до минуты объявления войны.» Трудно придумать что-либо более абсурдное.
Да, сегодня мы вынуждены признать, что флот и армия не были спаяны единым духом и задачами. Разросшийся бюрократический аппарат обоих ведомств не мог не повлечь за собой рост ведомственного сепаратизма. Николай Лаврентьевич открыто указывал на это как на один из ужаснейших недостатков своего времени и одну из причин поражения в японской войне.
«Армия и флот, вместо того, чтобы руководствоваться заветами Великого Петра, который завещал им, что потентат, который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет, а который и флот имеет – обе руки имеет, и действовать как две руки одного человека, то есть вполне согласованно для достижения общей цели… Известно, что слабая сторона всякой союзной силы лежит в отсутствии взаимного доверия между союзниками, и как следствие этого – в отсутствии согласованных действий. Армия и флот – это тоже союзники, союзники нераздельные и вечные. Разойтись им нельзя никогда, и в этом сознании им надо неуклонно изучать друг друга, чтобы научиться друг другу доверять… А понимать друг друга не только армия и флот, но и вообще все люди, причастные к военному делу, будут только тогда, когда у них будут общие единые мысли о ведении войны.» (Кладо «Этюды по стратегии»)
«Военные науки едины по существу и цели и по главенствующему в них элементу – человеку, а различаются только по средствам и по обстановке приложения этих средств. К сожалению, печальная отчуждённость военно-сухопутного от морского сословия разделила и военные науки гораздо больше, чем это вызывается различием средств и обстановки. И в этой отчуждённости часто упускается их органическая связь и единство.»
Лишь в 1916 году впервые командующему Балтийским флотом был подчинён армейский корпус, и адмирал Колчак готовился к проведению морской десантной операции стратегического уровня с целью овладеть Черноморскими проливами и вывести Турцию из войны…
Но это – в будущем, а пока Николай Лаврентьевич Кладо бился за то, чтобы донести до офицеров ясную мысль – в совместных действиях армии и флота кроется залог действительного успеха.
Он писал свои книги ясным, простым, доступным языком, что имело огромное значения для популяризации военных знаний в офицерской среде. Офицеры, несмотря на то, что были людьми грамотными, читали мало и неохотно, не без оснований полагая, что наука скучна и копаться в ней должны специалисты.
«В продолжение шестнадцати лет я работал над различными вопросами теории ведения войны, но только теперь начал приходить к некоторым результатам, которые я мог бы более или менее научно обосновать. Я подобрал уже достаточный материал для того, чтобы приступить к работе над курсом стратегии, которая – я отлично это сознаю – потребует ещё многих лет.»
Эти слова Николай Лаврентьевич Кладо написал в 1914 году, незадолго до начала мировой войны.
Война подкрадывалась к России, но страна, похоже, не была готова к широкомасштабным военным действиям.
Как утверждает в своих мемуарах генерал Брусилов, «в случае мобилизации не во что было одеть и обуть призванных людей, да и обоз развалился бы, как только он тронулся бы в путь».
«В то время темп германской подготовки заставлял думать, что войны с Германией не избежать, и, судя по приготовлениям немцев, надо было думать, что война будет в 1915 году. Поэтому выходило естественным, что к ней надо было готовиться.» (Джунковский «Воспоминания»)
Генерал Редигер: «В начале марта 1914 года Австро-Венгрия решилась на окончательное присоединение Боснии и Герцеговины. Она имела на это неоспоримое право, так как мы его признавали за нею ещё с семидесятых годов. Тем не менее, этот акт был для России неприятен, ибо наше тогдашнее соглашение было секретным, а теперь стало явным, и мы при этом рисковали утратить симпатии сербского народа. Вопрос о том, как нам отнестись к окончательной аннексии Австрией двух провинций, которыми она фактически владела около тридцати лет, обсуждался в Совете министров под председательством Государя.»
18 июля 1914 года в России началась мобилизация армии ввиду положения, занятого Австро-Венгрией по отношению к России. Народ оказался законопослушным, и на призыв явилось до 98% всех призванных, то есть значительно больше, чем ожидалось по расчётам мирного времени.
В полночь на 19 июля России был предъявлен через германского посла в Петербурге от имени Германии ультиматум. Суть ультиматума заключалась в требовании немедленно приступить к демобилизации русской армии. Срок ультиматума истекал в полдень 1 августа.
20 июля Николай II, встречаясь с послом Франции Морисом Палеологом, сказал: «Я не могу поверить, чтобы император Вильгельм желал войны… Если бы вы знали его, как я… Если бы вы знали, сколько шарлатанства в его позах…»
30 июля газеты сообщили о нападении австро-венгерской армии на Сербию и о массированной бомбардировке Белграда. Балканский кризис 1914 года положил начало мировой войне. Как это схоже с событиями на Балканах конца ХХ века!
Вечером 1 августа германский посол явился к министру иностранных дел Сазонову и передал объявление войны, которое заканчивалось следующими словами: «Его величество император Вильгельм, мой августейший монарх, от имени империи принимает вызов и считает себя в состоянии войны с Россией.»
По поводу развязывания боевых действий Николай Кладо сказал однажды с грустью, что культурное развитие, доступное человечеству, ни в коей мере не ведёт к уничтожению войн. «А потому, покончив с этой войной, будем тщательно готовиться к следующей. Иначе, победивши в этой войне, не сможем использовать плоды победы».
Масштабы надвинувшейся войны потребовали от России одновременной мобилизации всех её вооружённых сил. Как вспоминал генерал Данилов, помощник начальника штаба верховного главнокомандующего, «даже одна Австро-Венгрия без Германии являлась столь серьёзным противником, что отделываться полумерами было невозможно. Вместе с Германией обе эти державы представляли собой чрезвычайно грозную силу. Для борьбы с ними пришлось поднять миллионные массы русского народа… Я бы не взялся утверждать, что в эти дни Россия была сплочена чувством патриотизма и энтузиазма».
В период наступательных действий русская армия понесла весьма значительные потери в офицерах и солдатах. Особенно чувствительным оказалось то, что большая часть выбывших из строя пришлась на долю кадрового состава армии.
К зиме некомплект в армии оказался угрожающим; пополнить же его должным образом не было возможности ввиду отсутствия винтовок. А те люди, которых удалось вооружить, оказывались недостаточно обученными. Не менее печально обстояло дело и с материальным снабжением армии. Война потребовала такого расхода боевого материала, какое не могло себе представить даже самое смелое воображение. К сожалению наша отечественная промышленность не могла справиться с предъявленными ей требованиями. Но хуже всего было то, что в тылу не сразу поняли масштабы войны и не поверили требованиям Ставки, считая их преувеличенными, а потому не сразу напрягли усилия для исправления обнаруженных недочётов. Было упущено драгоценное время.
Генерал Брусилов: «Новоприбывшие солдаты были очень плохо обучены и прибывали невооружёнными, а у нас для них не было винтовок. Пока мы наступали, всё оружие, оставшееся на полях сражений (наше и неприятельское) собиралось особыми командами и по исправлении шло опять в дело. Теперь же, при нашем отходе, получилось обратное: всё оружие от убитых и раненых попадало в руки врага. Внутри страны винтовок не было. Приказано было легкораненым идти на перевязочные пункты обязательно с оружием, за это выдавались даже наградные деньги, но меры эти дали весьма незначительные результаты.»
Из речи члена Государственной думы Шингарёва: «В армии справедливо жалуются, что приходящие туда на пополнение частей запасные недостаточно обучены, что приходят они сплошь и рядом невооружённые, не имеющие достаточного опыта обращения с оружием, не имеющие достаточного навыка к самым необходимым приёмам военного дела… Вы видите, господа, что в деле людского запаса, хотя мы имеем громадное преимущество над нашим врагом, хотя мы можем продолжать борьбу ещё долгие и долгие месяцы, пользуясь этим запасом, мы всё же должны сказать нашему Военному министерству: помните, что эти запасы уже последние, помните, что вы должны относиться к ним чрезвычайно бережно, помните, что вы не должны, подобно вашим предшественникам, вести дело так, чтобы мы тратили людей даром и зря…»
Генерал Зуев в письме генералу Поливанову выразился крайне жёстко по поводу гибели живой силы: «Немцы вспахивают поля сражений градом металла и равняют с землёй всякие окопы и сооружения. Они тратят металл, мы – человеческую жизнь. Они идут вперёд, окрылённые успехом, мы, ценою тяжких потерь и пролитой крови, лишь отбиваемся и отходим.»
Из доклада Особого Совещания: «Ваше Величество, пополнение армии за счёт людского запаса в стране, в размере 300 тысяч человек в месяц не только совершенно неисполнимо, но вообще включение в ряды войск сколько-нибудь значительной части оставшегося в стране взрослого мужского населения, всецело занятого работой, так или иначе связанной с той же обороной государства, невозможно без вящего расстройства всего государственного организма.»
В записке председателя Государственной Думы сказано: «Высшее командование не считается с потерями в живой силе и не проявляет достаточной заботливости о солдатах.» сказано также, что «Высшее командование не умеет или не может организовать крупную операцию, а также не имеет единообразных методов обороны и нападения».
Н.Л.Кладо: «Сбивчивость в исследовании в области военных явлений главным образом вызывается тем, что, во-первых, между элементами этих явлений и самими явлениями не существует точных доказательных соотношений, как это имеет место в математике… Единственный доказательный опыт – это война, но мы не руководим этим опытом, как это делается в естественных науках, а только наблюдаем его. Время, обстановка и течение этого опыта ни в коей мере от нас не зависят, и, понятно, не могут зависеть. И никто не возьмёт на себя даже пожелания возможности такой зависимости – война слишком серьёзное и страшное явление, чтобы даже тень её могла быть вызвана для опыта.»
И ещё: «Верный «военный взгляд» в любой области военного дела не свалится с неба с получением звания начальника. Для приобретения его нужна долгая практика, хотя бы и в мирное время, но организованная так, чтобы опытность и глазомер могли быть получены в наикратчайший промежуток времени, чтобы насколько то возможно устранить бесполезные опыты, отнимающие много времени и приводящие лишь к сознанию сделанной ошибки. Одним словом, надо организовать правильную систему подготовки к боевой деятельности, ведущую к истине прямым путём, а не окольной дорогой всяких попыток, не имеющей под собой никакой почвы. Практиковаться же, не разобрав вопроса в теории, это значит бродить в темноте, надеясь набрести на истину ощупью.»
Как подтверждение этих мыслей Николая Лаврентьевича, написанных за год до начала мировой войны, прозвучал в самом разгаре этой войны доклад членов военно-морской комиссии Государственной Думы императору Николаю II: «Мы узнали, что замещение ответственных военных должностей, как то: начальников дивизий и командиров корпусов совершается по старшинству в чинах, по особому списку, в котором изображено старшинство генералов, и если делается исключение, то лишь для тех, кто имеет сильных покровителей и заступников. Таким образом, не доблесть, не талант, не знание, не военное искусство, явленное на деле, служат руководящим началом при движении на служебной лестнице, а иные соображения. При этих условиях действительно способные люди, настоящие военачальники, могущие нести войска к победе, только в редких случаях подымались на высшие ступени командования… Меж тем в военном деле, быть может, три четверти успеха лежит в искусном подборе командного состава, и потому нынешний порядок назначения является губительным для победы… Мы узнали всё это, Государь, но мы узнали и нечто горшее. Мы узнали, что от всего этого, от всех этих бед и настроений заколебался самый дух войск и дух народный. Видя нерадение, непредусмотрительность, отсутствие порядка, войска стали утрачивать доверие к своим начальникам.»
«Русский народ, – вспоминал генерал Данилов, – оказался психологически к войне неподготовленным. Главная масса его, крестьянство, едва ли отдавала себе отчёт, зачем его зовут на войну. Цели войны были ему неясны. Крестьянин шёл на призыв потому, что привык вообще исполнять всё то, что от него требовала власть. Он терпеливо, но пассивно нёс свой крест… Не было здорового понимания долга и в кругах интеллигенции. Это лучше всего доказывается обилием лиц, искавших случая или возможности уклониться от призыва вовсе или, в крайности, – избежать тягости службы на фронте, пристроившись в тылу.»
Генерал Драгомилов: «Гордость принадлежности к великому народу потеряна, особенно в населении Поволжских губерний, мол, нам не надо немецкой земли, а до нас немцы не дойдут, не дойдёт и японец.»
Генерал Алексеев: «Армия на краю гибели. Ещё шаг, и она, ввергнутая в бездну, увлечёт за собою Россию.»
На начало войны в российской армии насчитывалось свыше 40 тысяч офицеров, ещё около 40 тысяч было призвано по мобилизации. После начала войны военные училища перешли на сокращённый курс обучения (3-4 месяца), и их выпускники как офицеры производились не в подпоручики, а в прапорщики. С декабря 1914 года так выпускались все офицеры.
Огромные изменения в численности и в качестве офицерского корпуса предполагают коренную ломку всех привычных его характеристик, но ещё больше это усугубилось тем обстоятельством, что во время войны выбыл из строя едва ли не весь кадровый офицерский состав. В результате наиболее распространённый тип довоенного офицера – потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носивший погоны с десятилетнего возраста, пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, практически исчез. В кавалерии, артиллерии и на флоте положение было чуть лучше, вследствие относительно меньших потерь в этих родах войск.
К февральской революции 1917 года русский офицерский корпус уже не был той сплочённой силой, которая обеспечивала внутреннюю и внешнюю безопасность страны на протяжении столетий.
Раньше офицерское сословие включало в себя образованных людей, поскольку в офицеры были произведены практически все лица, имевшие образование в объёме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья. После февральского переворота офицерский корпус полностью утратил свою специфику. Качественный уровень его катастрофически упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров так называемого ускоренного производства были по своей сути совсем не военными людьми. имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, они не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией.
Знаменитый эсер Шкловский писал: «Офицерство почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Грамотный человек не в офицерских погонах был редкостью.»
Один из молодых офицеров того времени оставил в своих мемуарах такие слова: «Подумать только: большинство из нас – народные учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, зажиточные крестьяне станут называться ваше благородие. Итак, свершилось. Мы – офицеры. Нет-нет, да и скосишь глаз на погон. Идущих навстречу солдат мы замечаем издали и ревниво следим, как они отдают честь.»
При столь огромном количественном росте офицерский корпус не мог не наполниться и массой лиц не просто случайных (каковыми является абсолютное большинство офицеров любого военного времени), но совершенно чуждых и даже враждебных российской государственности. Если, к примеру, во время беспорядков 1905-1907 годов из 40 тысяч членов офицерского корпуса не нашлось и десятка отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 году среди почти трёхсоттысячной офицерской массы оказались многие сотни членов революционных партий.