Март 1917. В Кронштадте толпа матросов и солдат схватила главного командира Кронштадтского порта адмирала фон Вирена, сорвала с него погоны и, избивая, потащила его на площадь, где и убила его, а труп бросила в овраг. Взбесившаяся толпа требовала от офицеров отречения от старого строя. Начальник штаба Кронштадтского порта адмирал Бутаков, потомок известного русского флотоводца (того самого, который написал теоретические исследования по таранному бою), отказался выполнить требования черни и был тут же убит. Один за другим были убиты командир крейсера «Аврора» и командиры кораблей «Верный», «Африка», «Океан», «Меткий», «Уссуриец»…
Впрочем, всей пролитой крови не измерить, да и речь не о том. Просто упоминая даже вскользь о том жутком времени, нельзя не коснуться страшной стороны дела. После февраля положение офицеров превратилось в сплошную муку, так как антиофицерскую пропаганду большевиков, стоявших на позициях поражения России в войне, ничто не сдерживало. Желание офицеров сохранить порядок в армии и флоте, наталкивалось на ожесточённое противодействие солдат и матросов.
Генерал Драгомилов отмечал, что «ужасные слова приверженцы старого режима выбросили из армии лучших офицеров».
«Рядовое офицерство, растерянное и подавленное, чувствовало себя пасынками революции и никак не могло взять надлежащего тона с солдатской массой. А на верхах, в особенности среди Генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста, слегка демагога, старавшийся угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры.» (Деникин, из «Очерков русской смуты»)
Как ни странно, но, несмотря на клокотавшую революционную бурю Николай Лаврентьевич Кладо не только не был сметён революционной бурей, а в марте 1917 года был единогласно избран конференцией Морской Академии на пост её начальника.
Пробыв на этом посту два года, Николай Лаврентьевич в буквальном смысле слова отдал всего себя своей работе. Считая первым своим долгом сохранить Морскою Академию и не дать прерваться её научной работе, Кладо привлёк в поредевшие ряды её преподавателей свежие, молодые силы из числа молодых морских офицеров, умудрённых богатым опытом мировой войны.
В 1919 году в пятом номере «Морского сборника» появился некролог.
«Русскую военно-морскую науку постигла тяжёлая и невосполнимая утрата.
10 июля 1919 года в 2 часа 30 минут пополудни скончался от паралича сердца, после непродолжительных, но тяжких страданий, начальник Морской Академии, заслуженный профессор Николай Лаврентьевич Кладо.
Имя покойного слишком известно не только в среде нашей морской семьи, но и всему читающему русскому народу, чтобы нам приходилось напоминать о его заслугах перед Родиной, перед нашей морской силой, перед осиротевшей русской военно-морской наукой. Полная оценка его научно-морского искусства ещё впереди и должна сама по себе составить капитальный труд, который отразил бы в себе и исследовал всё громадное научное наследство, оставшееся после неутомимой и кипучей деятельности почившего профессора, питавшейся его выдающимся талантом и совершенно исключительной работоспособностью…
…Последней научной работой Николая Лаврентьевича, которой он отдавался с особой любовью, была книга «О насилии», в которой он всесторонне разбирал вопрос о происхождении и неизбежности насилия в природе. Первая часть этой книги носит название «Загадка жизни»; в этой части он касается вопроса о смысле жизни вообще, и человеческой, разумной – в частности… Когда мы провожали его дорогой прах на кладбище, невольно навязывалась в голову мысль о роковой загадке жизни, о неизвестных нам, но могучих её законах, властно разрушающих наши стремления и искания.
Нашёл ли Николай Лаврентьевич за гробом разгадку этой вечной, великой проблемы жизни?…»
Всё чаще и чаще слышны разговоры об армии, о военной реформе, об офицерской чести, о психологии войны и т.д. Всё чаще извлекаются из глубин истории имена тех, кого раньше не желали признавать вовсе, но теперь поднимают на пьедестал героев, а есть и такие, которых опрокидывают, как отслуживших свой срок идолов. Впрочем, последних становится всё меньше и меньше. И не потому, что уменьшается их число, а потому, как мне кажется, что снижается агрессивное желание мазать грязью свою историю, рвать её на куски, обличать, наслаждаться унижением поверженных лидеров былых эпох. Время разнузданных шабашей ушло. Я в этом уверен.
И всё же есть в истории некоторые грани, которые вызывают и будут вызывать разнотолки, приверженцы той или иной идеи будут менять слова местами в чьих-то высказываниях и выдавать субъективность за объективность, свои желания и устремления – за устремления всего человечества, тупость – за твёрдость, ограниченность – за дисциплинированность, ненависть – за убеждённость.
Николай Лаврентьевич Кладо, о котором я хочу вкратце рассказать, был выдающимся военным теоретиком конца19-начала20 веков. В России он по праву считается основателем науки о стратегии. Кого-то это может удивить, мол, как же так, мол, двадцатый век был на дворе, а наука о стратегии разве отсутствовала?
Да, отсутствовала. Человечество воевало на протяжении тысячелетий, а науки о войне так и не создало, как это ни парадоксально звучит. Первая военная академия была основана в Берлине лишь в 1816 году, а следующая появилась в 1832 году в России. Впрочем, в изучении военных вопросов предпочтение отдавалось тактике, а не стратегии. В 1865 году генерал Леер был вынужден констатировать, что в нашей академии преподавание стратегии сводилось «к обзору наиболее выдающихся сочинений по стратегии исключительно в догматической форме, то есть к чистому умозрению», а военная история, то есть тот фундамент, на который могло бы опираться это умозрение, преподавалась так, что один из профессоров назвал этот курс «вензелями, написанными ногами армии», и офицеры-слушатели окрестили военную историю «наукой о том, кто куда пошёл». Будущих командиров никто не учил мыслить широко.
В то время, когда появились дальнобойные орудия, торпеды, паровые корабли, слушатели академии продолжали изучать Цезаря и Наполеона, морские сражения парусного флота.
Генерал Куропаткин заметил в 1910 году, что «с усложнившейся обстановкой войны наш командный состав во многих случаях оказывается не на должной высоте. Младшие офицеры были храбры, распорядительны, но недостаточно сведущи; начальники частей, давая иногда отрадные исключения, не были достаточно подготовлены к наилучшему использованию боевой способности вверенных им частей. Но наиболее слабым оказался генеральский состав: бригадные, дивизионные и корпусные командиры. За исключением нескольких блестящих имён, большинство не было подготовлено к распоряжению в бою войсками всех трёх родов оружия; не умели установить связи между частями, входившими в состав вверенных им сил и не умели поддерживать связь по фронту с соседями… Бездействие с отговоркою «не получал приказания», когда били соседей, не было редким явлением».
«Самые сложные из всех наук, – размышлял Николай Кладо, – это социальные, а сложнейшая между ними – наука о войне. В ней приходится исследовать помыслы и действия людей в сфере смертельной опасности, что представляет собой исключительную трудность, которая увеличивается ещё тем, что цель науки – выработать указания для победы над врагом, который столь же страстно хочет победить вас, всегда представляют для вас в значительной мере загадку, так как он всеми мерами скрывает от вас свои помыслы».
Кладо настаивал на том, что главная задача всякой военной академии – работать над установлением единства военного мышления в военном сословии. «Без такого единства всегда было трудно воевать, а теперь это положительно немыслимо. Ни один начальник ни в какой области, даже в самой тесной, например даже на отдельном корабле, не может предвидеть всё и всем распорядиться сам – он должен во многом предоставить широкую инициативу своим подчинённым… К этому невозможно сколько-нибудь приблизиться без единства военного мышления».
В то же самое время этой проблемой занимался вице-адмирал Степан Осипович Макаров – флотоводец и видный военно-морской теоретик. В 1897 году Макаров опубликовал капитальный труд «Рассуждения по вопросам морской тактики». Любопытно, что адмирал Макаров рассуждал о тактике, а лейтенант Кладо взялся за исследование проблем стратегии, то есть обратился к высшей области военно-морской науки, к которой смели подступить немногие. Стратегическим мышлением обладают единицы. Тем более мышлением, способным обобщить имеющийся опыт всех предыдущих войн, переработать его и превратить в научную систему.
Путь Николая Лаврентьевича Кладо был не из лёгких. После ряда публикаций в газете «Новое время», считавшейся оппозиционной, Кладо был уволен со службы, затем восстановлен. Он читал лекции в Морской Академии, в Крондштадтском морском собрании, в обществе ревнителей военных знаний…
Когда во время войны 1914 года русская армия стала нести колоссальные потери, председатель Государственной Думы направил записку на имя императора. В той записке было сказано: «Высшее командование не считается с потерями в живой силе и не проявляет достаточной заботливости о солдатах.» сказано также, что «высшее командование не умеет или не может организовать крупную операцию, а также не имеет единообразных методов обороны и нападения».
Но разве это было новостью? Кладо твердил об этом на протяжение многих лет, доказывал необходимость развития стратегического мышления, предупреждал о катастрофических последствиях метода «проб и ошибок» на войне. «Сбивчивость в исследовании в области военных явлений главным образом вызывается тем, что, во-первых, между элементами этих явлений и самими явлениями не существует точных доказательных соотношений, как это имеет место в математике… Единственный доказательный опыт – это война, но мы не руководим этим опытом, как это делается в естественных науках, а только наблюдаем его. Время, обстановка и течение этого опыта ни в коей мере от нас не зависят, и, понятно, не могут зависеть. И никто не возьмёт на себя даже пожелания возможности такой зависимости – война слишком серьёзное и страшное явление, чтобы даже тень её могла быть вызвана для опыта».
В марте 1917 года Кладо был избран начальником академии. В 1919 году он скончался. Постепенно его имя забылось, его идеи словно растворились. Почти все его ученики погибли в годы сталинских репрессий.
И вот понемногу о нём начинают вспоминать. Но теперь, когда понятие «стратегическое мышление» стало вроде бы само собой разумеющимся, а Кладо признан основоположником военно-морской науки, может возникнуть новый крен, как это нередко происходит в тех случаях, когда кого-то начинают чрезмерно превозносить.
В одной из своих центральных работ, которая называется «Ведение в курс истории военно-морского искусства», Кладо приступил к серьёзному обсуждению вопроса о том, почему Россия потерпела сокрушительное поражение в русско-японской войне. Его ответ звучит как приговор: русская армия не умеет воевать. Не в том смысле, что солдаты не умеют пользоваться оружием, а что у русского народа есть «характерная черта, вошедшая и в традиции – пренебрежение к той части военного искусства, которая заключает в себе уменье предвидения, заблаговременной подготовки и руководительства». Не относится ли это впрямую к нашим военным, застрявшим в Чечне, а в былые времена увязшим в Афганистане? Этот же вопрос относится и к политикам, ибо война и политика неразделимы.
Но в этой же работе Кладо подходит в вопросу о победе и с другой стороны. В качестве мерила «способности побеждать» Кладо выводит ненависть, очень тщательно обосновывая эту позицию высказываниями многих видных военных деятелей. Вот цитата: «Джен считает, что степень стремления в народе к победе к истреблению своего противника выражается в личной живой ненависти к нему… Знаменитый адмирал Нельсон говорил, что хороший английский офицер должен ненавидеть француза, как самого чёрта. Это было грубо, но говоря так, Нельсон только показывал своё понимание сущности дела… Способность побеждать является следствием личной ненависти к врагу. С наибольшей силой это качество проявляется в том случае, если ненавистью пропитан весь народ, но хорошо, если ею воодушевляется хотя бы только военное сословие. И мне думается, нет у нас этой ненависти, а потому нет у нас настоящей способности побеждать».
Высказывая эту мысль, Николай Кладо забывает, к сожалению, что мы не англичане и не французы, не японцы и не германцы. Мы – Россия. Нам ненависть не нужна. Мы достаточно велики, чтобы жить без ненависти. Ненависть нужна только малым странам и малым народам, ибо у них всегда обострено до болезненности чувство собственного достоинства. Малые народы полны национальных амбиций, им надо противопоставлять своё собственное «Я» другим народам, чтобы не раствориться в них, сохранить своё лицо. Россия настолько велика и многолика, что она не может взращивать в себе ненависть, иначе она передерётся внутри себя.
После печального для России завершения русско-японской войны Кладо написал: «Японцы, когда мы помешали им утвердиться на материке после их войны с Китаем, возненавидели нас за это жестоко. Десять лет вся нация воспитывалась в непримиримой ненависти к России и воспользовалась первым благоприятным случаем, чтобы жестоко нам отомстить… А ненавидим ли мы Японию за то, что она отобрала у нас половину Сахалина, отбросила нас от свободного океана, сделалась хозяйкой в наших рыбных промыслах, унизив нас перед всем миром?»
Но почему Кладо употребляет слово «унизить»? Разве ученик, не подготовивший домашнее задание и получивший за это «двойку», может считаться униженным? Разве должен он ненавидеть учителя за «двойку»? Россия не подготовилась к войне с Японией, отнеслась к ней халатно, по-настоящему безалаберно. Николай II брезгливо говорил о японцах «эти макаки», императору вторили высокопоставленные чиновники, все надеялись на «авось», артиллеристы наши, как вспоминает полковник Генерального штаба Грулев, «пошли на войну, почти совершенно не зная свойств своей новой пушки». За что же нам всем, и солдатам в частности, ненавидеть Японию? В солдатах естественным образом зародилась ненависть по отношению к своему правительству, которое решило одержать победу количеством «живого мяса», а не хорошей подготовкой к боевым действиям.
Наш народ всегда будет винить в неудачах своё руководство, а не врага, и в этом наш народ прав. Через это развалилась великая империя под названием Советский Союз. Нас учили ненавидеть мир капитализма, не создав твёрдой базы для благополучной жизни на нашей территории. И вот мы имеем результат…
Нет, призывая страну ненавидеть врага, Кладо глубоко заблуждался. Но беда не в его заблуждении, а в том, что сегодня его имя начинает звучать с новой силой, на него указывают военные специалисты, его начинают цитировать. А вот это уже чревато дурными последствиями.
Кладо был ведущим специалистом в области стратегии. Он разработал основы науки о стратегии, объяв взглядом величайшие пространства военного мира. Но талантливый стратег и великий философ – далеко не одно и то же. Полагаю, что Кладо понимал это. Не случайно ведь он, рассуждая о необходимости ненавидеть, всё же приводит слова Достоевского, который высказался в «Дневнике писателя» на эту тему так: «Я просто говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия…»
Разве не должно радовать нас сознание того, что мы легко прощаем? Забывать нам, конечно, ничего не следует, но копить ненависть к кому-то – хуже быть не может. Ненависть даже не воинственна, она просто разрушительна, она низменнее, чем война, ибо войну можно остановить, а ненависть нельзя.
«Литературная Россия» №28, 2002